Вокруг сияли сотни ярко-желтых солнышек золотого шара, а на безоблачном небе склонялось к горизонту одно-единственное уссурийское солнце. Его лучи дотягивались до голых плеч Мишки Сорокина и ласково, не припекая, согревали. Из открытого окна кухни было слышно, как скворчит на сковородке масло и бубнит радио. Мишка затянулся «Примой» и, испоганив чистое небо, выпустил густую струю дыма.
— Мам, — крикнул он, заинтересовавшись. — Включи-ка погромче.
Рассказывали про сумасшедшего скульптора, который вылепил женщину, влюбился в свое изделие и попросил богов оживить скульптуру. Чем кончилась эта история, Сорокин не узнал. Из соседней квартиры врубилась песенка о художнике, который подарил возлюбленной аж миллион алых роз, полностью распродав имущество и оставшись нищим.
На другой стороне улицы стоял такой же многоквартирный барак, и в крайнем окне, между шторами, появилась фигура девушки в зеленой футболке. Мишка в приветствии вскинул руку.
Девушка заметила его, ответно кивнула. Он ткнул себя в грудь и потопал пальчиками одной руки по ладони другой. Жест, понятный пятилетнему ребенку: можно зайти?.. Шторы, насыщенно желтого цвета, задернулись. Мишка вздохнул, загасил сигарету и кинул окурок в буйные заросли цветов, а потом пошел собираться на работу. Во вторую смену. По правде сказать, с напрочь исчезнувшим энтузиазмом…
За ужином мать сообщила последнюю новость: снос их барака и переселение в новую квартиру опять откладывается.
— В связи с чем? — спросил он, уплетая жареный картофель столовой ложкой.
— В связи с башнями-близнецами, — пояснила мать.
Мишка, как и все, знал и видел по телевизору теракт в Нью-Йорке, но привязать к своим баракам сразу не смог.
— Причем тут башни-близнецы? — не понял он.
— Не знаю, — ответила мать. — Так районное начальство объяснило.
И, подумав, Мишка все-таки вник в логику начальства. Дескать, в мире такое творится — массовый террор, убийство тысячи ни в чем не повинных людей, возможный конец света, а вы тут со своими бараками лезете. Налопавшись картошки и запив чаем, он вышел из дома, сел на автобус и благополучно проехал центр города с его соблазнами — кафешками и забегаловками, украшенными незатейливой рекламой. И вообще, все шло отлично. Кондукторша, грузная женщина с родинкой на левой щеке, отоварила билетом с номером: 777–769, — и он тотчас, проделав несложные арифметические подсчеты, протянул ей полста рублей:
— Барышня, оторви-ка мне еще восемь штук.
Ей что — жалко? Она выполнила необычную просьбу пассажира и, таким образом, он стал обладателем счастливого билета из одних семерок. Как тут было не припомнить, что именно под седьмым номером несколько лет играл в юношеской команде по футболу — левым хавбеком. И, в общем-то, успешно играл, считался перспективным малым…
Прямо по курсу уже показались высокие трубы ТЭЦ. Сюда он устроился по протекции, ему платили приличную зарплату, и сейчас последняя получка приятно умещалась в кармане его джинсов.
— Тормозни, друг! — вдруг взмолился он, обратившись с просьбой к водителю.
Дело в том, что на выезде из города, в самом последнем сквере, продавали пиво. Из большой бочки на колесах. Какой-то мужик поднес кружку к губам и, натужившись, сдул пену. Водитель вполне мог пренебречь просьбой: вне остановки не положено! Но, черт бы его побрал, взял и тормознул, и двери распахнул.
Пришлось сойти и осуществить острое, внезапное возникшее желание. Взяв кружку, Сорокин приложился, выпив примерно треть. Еще можно было успеть на работу, но тут на его беду появился Сашок, знакомый парнишка.
— Мишель, возьми и мне кружку, — попросил он. — А то я сегодня по нулям.
Сорокин поморщился, недовольный тем, что его назвали женским именем, но кружку взял — жалко, что ли. На этом его благотворительная деятельность не закончилась. Со стороны брошенного барака, в котором раньше размещалось шахтерское общежитие, показалась компания добрых молодцев, абсолютно независимых и свободных от работы, от норм и правил поведения — от всего на свете. Компанию возглавлял Стефаныч, признанный в городе практик и теоретик бомжей.
— А! Михуэль, — распознал он Сорокина. — Ты сегодня всех угощаешь?
И опять назвали по-иному, на этот раз ближе к истине. Дело в том, что обыкновенный русский парень Сорокин, в паспорте значился, как Мигуэль.
— Мне некогда, — сделал он еще одну попытку отделаться.
— А мы и не задерживаем, — сказал Стефаныч. — Купи нам по кружке и чеши по своим делам.
— Может, и брать не на что, — пробурчал Мишка-Мигуэль и тут же рассердился на себя за попытку вывернуться. — А может и есть… да не про вашу честь!
— И на что ты копишь, если не секрет? Неужели на бронзовый бюст себе, любимому?
— На первоначальный капитал, — попытался вывернуться Сорокин. — Хочу бизнесом заняться.
— Ну, ты совсем ожидовел, — удивился Стефаныч.
Его адепты поддержали главаря возмущенным гулом. Их собралось человек семь, а по составу — настоящий интернационал. Трое — славянской наружности. Четвертый, судя по всему, потомок немногочисленного племени Дерсу Узала; а пятый — несмелый, стеснительно улыбавшийся, — кореец или, возможно, китаец. Еще один, смуглый, чернявый, возможно имел цыганские корни. В самом же предводителе, судя по физиономии, обросшей темно-рыжей бородой, текла и татарская кровь.
