В последний раз мы полетели в Китай, в 89-м году, втроем: я, М., Щ. по культурному обмену Шанхай — Ленинград. Дорогу оплачивают наши, там содержат китайцы. На следующий год — они к нам.
Ну, хорошо. Билеты Москва — Шанхай нам взяли в Москве, но мест на один рейс троим не хватило, вышло: два билета на завтра, один через два дня. М. — самый ушлый из нас троих, бывал в Китае и где-то еще, поэтому возглавлял нашу троицу. Билеты на завтра он распределил так: себе и мне. Совершенно убитому, никуда до того не летавшему Щ. он сказал: «Поедешь с нами в Шереметьево, будь спок, я тебя посажу. У тебя есть шампанское?» Щ. сказал, что есть. «Давай». С выпивкой в том году вообще было худо, а шампанского в Москве — полный йок.
В Шереметьево М. повел нас именно к тому человеку, от которого зависела судьба Щ. —лететь или куковать еще двое суток, к начальнице смены. Начальница за смену навидалась всяких просителей, ее лицо выражало полную неготовность к участию, вхождению в чье бы то ни было положение.
М. заговорил с ней в таком тоне, как будто они давно знакомы, не делал пауз для ее возражений; его большое лицо с большим носом, губами, щеками как-то обвисло, веко припадочно заподергивалось: М. стал заикаться.
— Со-солнышко, — сказал он начальнице смены, — мы работаем в Ки-китае по контракту на монтаже. Срочный за-заказ. У нас там умер то-товарищ. Гроб не может простаивать. Это надо платить бешеные деньги. Двое из нас привезут гроб домой, один останется до-доделывать за товарища. Понимаешь, со-солнышко?! У нас би-билеты на этот рейс, а у него... Ты его посади с нами. Вот тебе ша-шампанское. После выпьешь за по-помин души нашего товарища. Атличный был му-мужик. Двое детей осталось: сын и до-дочка. — М. утер непроизвольно набежавшую слезу.
Начальница смены посмотрела на нас по-человечески, взяла шампанское и посадила Щ. вместе с нами.
В Шанхае нас встретил переводчик Лю. Он только что перевел напечатанную в «Авроре» «Интердевочку» Кунина, очень этим гордился.
Во многих наших городах есть свои шанхаи, шанхайчики. Шанхаем зовут в Магадане слободу самостроя — землянки на боку сопки у моря.
«Шан хай» — по-китайски «над морем» — два иероглифа: «над» и «море».
Китайцы чаще всего улыбаются, но радуются ли они?
Лю сказал, что весело стали жить в Шанхае всего как десять лет, а до того жили грустно.
В Шанхае тринадцать миллионов населения. Около миллиона коммунистов. Шесть миллионов велосипедов.
На укромном бульваре на пьедестале один-одинешенек стоит Александр
Сергеевич Пушкин.
Нас поселили в отеле «Дин ань», что значит «Тишина и умиротворение».
Начали с того, что пошли в ресторан отобедать. За соседним столиком сидел человек в белой рубашке, с американским лицом, то есть с лицом, вобравшим в себя черты многих наций, без каких-либо резкостей, без этнической маски. Не поворачиваясь к нам, сказал:
— Я наконец-то услышал русскую речь.
Следовало вежливо улыбнуться, выразить готовность откликнуться на позыв и снова приняться за подцепление палочками китайской еды, не имеющей соответствия за столом в России. Но М.! О! М. встал из-за стола, с внезапным наплывом чувств, как окликнутая хозяином ласковая собака, тяжело переваливаясь большим брюхом, пришел к русскоязычному американцу, сказал ему:
—Дай я тебя поцелую.
Американец равнодушно заметил:
—Помилуйте, откуда такие нежности?! Чем я заслужил?
Но поцелуй уже был нанесен, обратно его не взять. Требовалась ответная реакция, дело закрутилось. На вопросы М. американец сказал,, что он родом из Харбина, русский, но уже двадцать пять лет живет в Нью-Йорке. Здесь в Шанхае по делам службы, его кампания строит завод. Русский американец назвал свой номер, сказал:
— Если хотите, вечером заходите.
Вот как выходит, если не упустить момент, не поддаться правилу такта, ненужной скромности или, что упаси Бог, застенчивости.
Русский американец назвался Алексеем. Когда я спросил у него, как по батюшке, он ответил:
—Я уж двадцать пять лет без батюшки. Был Константиновичем.
Вечером мы все трое: я, М., Щ. — сидели в номере у нашего нового друга, звали его Алешей, и он нас по имени. Алеша послал свою секретаршу-китаянку в буфет за тоником, а джин, виски, водка стояли вблизи на виду. И начался у нас разговор, бестолковый, русский, с перебиванием друг друга, с тостами взахлеб. Первый раз Алеша налил нам в рюмки чего кому хотелось, после сказал:
—Уж вы сами наливайте.
Что мы добросовестно исполняли.
Чем дальше, тем более разговор разгонялся, набирал темп: надо было пробежать слишком большое расстояние, чтобы сравняться с Алешей. Он сидел в кресле, сухопарый, в белой рубашке, из отутюженных брюк высовывались будылья его сухих долгих ног, в белых носках, в черных начищенных штиблетах. Китаянка-секретарша приготовила Алеше пойло от кашля, поулыбалась на нас без слов, как улыбается кошка, оказавшаяся в компании людей, хотя и ласковых к ней, но подспудно опасных. Алеша отпустил китаянку восвояси, мы остались одни.
На поверхность вышел случай из Алешиной практики. Однажды Алеша, когда еще был помоложе, а в Китае господствовал коммунистический строй, со всею строгостью, попросил у администратора гостиницы разрешения пустить к себе в номер женщину на ночь. Администратор спросил у него: «Женщина-китаянка?» Алеша сказал, что она европейка. «Ну, тогда пожалуйста. На здоровье». «А если бы китаянка, то не пустили бы. У них с этим строго».
