Повседневная история.
— Кончил! Господи, как было тяжело! Я думал — оборвусь… Последние два дня у меня в голове всё время тесно было, — точно там всё сжалось в комок. Я никак не мог выгнать из памяти то, что уже не нужно, сдано, и оставить только очередное… Сегодня я всю ночь спал, представь себе — спал, и в то же время, не переставая, делал какие-то алгебраические выкладки; когда ты меня разбудила, я был так утомлён, точно действительно всю ночь напролёт сдавал экзамен. А алгебра-то когда была? Ведь, это замечательное явление? Ты помнишь, я страшно волновался перед алгеброй, готовился день и ночь… Экзамен сошёл совсем хорошо: какие-то пустяки достались… А теперь, подумай, уже через сколько времени и вдруг алгебраическое наваждение! Сегодня у меня экзамен по аналитической, а в голове прежние выводы, цифры… Не могу оторвать мыслей и всё работаю над ними, работаю… Я думал: «Ну, пропал!» Ведь, это кошмар какой-то и притом — представь себе — необыкновенная ясность математических представлений, самые сложные положения — те, которых я больше всего боялся, теперь логично так и вытекали… Может быть, на проверку всё это вышло бы чушь, но в уме всё складывалось так великолепно, а главное непрерывно, и это продолжалось до той самой минуты, пока взял билет… Взял и точно проснулся, отошёл, прочёл и всё вспомнил, алгебра куда-то к чёрту и — всё кончено!.. Господи, как я доволен! — он ходил по комнате, потирал руки, останавливался около молодой женщины, сидевшей у письменного стола и слушавшей его, целовал её тёмные волосы, смеялся, и её большие тёмно-серые глаза смеялись ему в ответ ясно и ласково.
— Есть хочешь или подождёшь немного, пока отдохнёшь?
— Подождём немного, я пойду к себе, вымоюсь, оболью голову водой, надену свежее бельё, и тогда давай есть.
— Ступай, — у тебя там всё приготовлено, если будет что нужно — позови, я здесь…
Степан Прохорович Столетов, студент московского университета, математик, кончивший только сегодня курс, ушёл в свою комнату, а жившая с ним Наталья Андреевна Егорова снова опустила голову и принялась было читать развёрнутую перед ней книгу, но мысли, наполнявшие её голову, были гораздо значительнее и жизненнее тех, которые были написаны в романе, и потому она закрыла книгу, встала и начала ходить по комнате. Походка у неё была хорошая, спокойная; юбка мягкой шерсти, без всякого шороха или свиста шёлка, фасон платья простой, гладкий, именно такой, какой шёл её фигуре… Роста она была среднего, далеко не худая, но так пропорционально сложённая, что казалось и выше, и тоньше, чем была на самом деле; голова у неё была небольшая, с густыми тёмными волосами, причёсанными, вопреки трёпаной моде, довольно гладко назад и свёрнутыми на макушке рыхлым жгутом; открытый гладкий лоб был безукоризненно молод, брови тонки и мягко очерчены, под ними, в тёмных ресницах, лежали открытые, ясные, серые глаза, казавшиеся то тёмными, то зелёными, то хрустальными светлыми, и только иногда, под влиянием душевной боли или негодования, они точно задвигались невидимыми ставнями, теряли блеск, ясность, углублялись, и уже в них не было никакого выражения, кроме необыкновенного холода. Они напоминали те затемнённые стёкла пустого, вымершего дома, в которые напрасно, загородив свет руками, глядел бы прохожий: за ними всё темно, беззвучно и безжизненно. Прямой, короткий нос с тонкими ноздрями указывал на упрямство и впечатлительность. Небольшой рот больше всего выдавал, что эта женщина уже не первой молодости: губы были розовые, полные, красивого изгиба, умели, улыбаясь, ложиться ямочками в углах и, смеясь, показывать белые, мелкие зубы, но две складки, лежавшие по их сторонам, иногда короче, мягче, иногда длиннее, глубже, говорили об усталости и пережитом тяжёлом прошлом.
Наталии Андреевне было 32 года, а белокурому, плотному, красивому Степану Прохоровичу всего 24. Она уже была в разводе с мужем, недавно только умершим, и уже четыре года жила в гражданском браке со Столетовым.
Вечером в день окончания экзаменов у Столетова были товарищи, распили бутылку шампанского за окончание курса и несколько бутылок красного и белого вина для закрепления дружбы, говорились тосты, пели студенческие гимны и песни. Наталия Андреевна аккомпанировала на пианино и пела с ними; она была весела, оживлена, голос её был красивый, полный и звуками своими придавал жизнь и энергию всему, что она говорила.
— Ну, так как же ты теперь, Столетов, — спросил кто-то, — не изменил намерения, хочешь в путей сообщения?
— Непременно! Мы в Петербург… Наташа, налей мне красного!..
— Как, сейчас переезжаете?
— Нет, я на каникулы думаю сперва к родителям, на далёкие окраины, а Наташа в Петербург, куда-нибудь на дачку; возьмёт на лето своего сына, а к августу… даже к первому, уж и я к ней вернусь, и заживём в столице…
— Да, тебе не беда… Можно и ещё пройти курс, средства есть, да и года твои подходят, а вот мне прямо на «действительную» нужно, а какая она будет, эта «действительная», где и на какой оклад? Это всё вопросы…
И Охлопов, брюнет, лет 27, худой и жёлтый, озабоченно потёр свою короткую, курчавую бородку.
