Из цикла «Как сердце страдает».
Триумфом Фёдора Ивановича был его рассказ о том времени, когда он был простой Фрицка, ходил без «башмак», ел один колбасный «трух» и немножко «хлебец», а «произошёл» он от двух обезьян, при этом он всегда сам начинал ужасно хохотать и объяснять, что не надо поштенна публик понимайт, что он по систем великий учёный Herr Дарвин пройзойшёль от этих двух скот, у него были свои sehr und sehr gebildete leute [1], папенька и маменька, но от обезьян он пошёль богатеть и стал из strassen bube [2] Фрицке Фёдором Ивановичем Шульц. В действительности было именно так, как он говорил, то есть, что в пятнадцать лет, окончив в Кёнигсберге своё школьное образование, он получил от родителей костюм «чёртовой кожи», толстые башмаки на медной подкове, несколько звонких талеров и благословение: идти в свет, искать работы, и если разбогатеет, не забывать любящую семью. Видя всегда на географической карте необозримое пространство России, слыша о золотых россыпях Урала и пушных зверях Сибири, он составил себе такое этнографическое понятие о нашей родине: богатства столько, что стоит копнуть ногою, чтобы добыть золото; население состоит из дикарей, и каждый немец здесь может быть просветителем Kulturträger'ом [3] и… при случае миллионером. С этими радужными надеждами, он доплёлся пешком до Петербурга и тут первое время до такой степени голодал, что действительно питался тем, что он на своём жаргоне называл «трух», т. е. те обрезки и остатки ветчины и колбасы, которые сметают в один ящик и продают по несколько копеек за фунт.
Наконец ему посчастливилось поступить к какой-то полусумасшедшей старухе, смотреть за её домашним зверинцем, состоявшим из изувеченных собак, кошек, птиц и пары обезьян. Добродушный Фриц не обижал животных, напротив, очень скоро ознакомился с их нравами и обычаями: подсвистывал снегиря, устроил особый садок для вывода канареек и даже одному трёхногому мопсу предлагал сделать четвёртую деревянную, но этой операции побоялась старуха. Как бы то ни было, когда хозяйка почувствовала приближение своего последнего часа, то, перецеловав на прощанье всех Бумок и Васек, оплакав как родных детей пару бразильских обезьян, она послала за священником и при нём сделала завещание, оставляя весь свой зверинец и небольшой капитал доброму Фриценьке. Погрустив по благодетельнице, юркий немец стал понемножку эксплуатировать своё наследство. Старым Васькам и Бумкам он купил хороший бифштекс и пересыпал его тем порошком, после которого уже больше не просят ни пить, ни есть; остальных котов разнёс по лавкам, а собачек по таким же старым, сердобольным дамам, но обезьян, действительно редкой породы, он продал так выгодно в зоологический сад, что мог купить себе несколько попугаев, нанять крошечный подвальчик, над входом в который укрепил вывеску: «Продажа иностранных птиц, говорящих попугаев и других заграничных редкостей». Хотя единственным представителем этих редкостей он мог считать только себя, но у него была прекрасная система: как только покупатель не удовлетворялся его «орлами», а требовал действительно поющего и говорящего попугая, он начинал рассказывать ему, какую чудную последнюю пару он только что продал вчера. И так было насчёт всего: всё у него было и только-только что продано, но если покупатель был серьёзный, то он брался доставить ему именно то, что он желает к известному дню и часу, и, обегав весь город, непременно доставал то, что спрашивали. Так мало-помалу он приобрёл себе доверие, круг покупателей и из Фрицки превратился в Фёдора Ивановича, владельца сперва приличного, а затем и богатого магазина птиц, обезьян, золотых рыбок и на этот раз действительно заграничных редкостей. Подвальчик, который он нанял когда-то так дёшево, выходил на одну из больших улиц; его окна — табакерки, заставленные клетками разнопёрых птиц, заставляли прохожих нагибаться и засматривать во внутрь. С тротуаров шесть каменных ступенек вели в магазинчик, где за прилавком стояла высокая, красивая белокурая Амалия Францевна, madame Шульц. Вся эта первая комната была заставлена громадными ящиками, в которых плавали золотые и серебряные рыбки, зеркальные и кожистые карпы, орфы, фондюли, ципридоны и другие. Керосиновые лампионы, с широкими рефлекторами освещали эти подводные царства. В отдельных банках содержались дорогие породы: лимонные рыбки, прелестные, тоненькие бледно-золотистого цвета, с чёрными пятнышками на хвосте и плавниках; серебристо-белые с розоватым оттенком альбиносы. Бабочки с красными плавниками, отороченными трёхцветной каймой из жёлтых, чёрных и красных полос. Трёхцветка, с чёрно-оранжевой каймой на хвосте. Дельфин с тройным хвостом, с шипом, взамен спинного плавника; и в круглом, особом сосуде, с нежным песком на дне, уродливый китайский телескоп (Cyprinus macrophthalmus). Привлечённая вероятно ярким галстуком фрау Амалии, эта рыба уставляла свои глаза — маленькое бинокли по её направлению и веерообразным хвостом, лениво простаивала у стеклянной стены целые часы. За всеми этими рыбами нужен был самый тщательный уход: их кормил сам Шульц, разрывая руками червей, опуская на дно личинок и мух. Никто не умел так красноречиво как он рассказывать покупателю о родине рыбы, об её достоинствах, трудности доставки, о том, как за нею следует ухаживать, какой температуры должна быть вода; он давал советы об устройстве аквариумов и скоро получил между любителями репутацию чрезвычайно учёного и любезного зоолога.
