Началась эта история, как это часто бывает, весьма обыденно, в сутолоке большого города и потому незаметно для окружающих.
Стоял солнечный сентябрьский день. Обычно мрачный, серый и почти всегда мокрый Ленинград неожиданно преобразился, радуя глаз своей величественной холодной красотой. Я шел вдоль Гостиного двора останавливаясь у книжных лотков в поисках чего-нибудь новенького. В городе, особенно в районе Невского проспекта невозможно ходить медленно и на тех, кто еле тащится, невольно обращаешь внимание. Проносясь мимо торговцев, я чуть не налетел на мужчину, слегка задев его плечом. Он неторопливо переставлял ноги, не замечая ничего вокруг и не обращая внимания на толчки прохожих. По инерции я прошел мимо, но что-то очень знакомое мелькнуло в облике этого человека и заставило меня притормозить. Я обогнул одну из колонн, поддерживающих балкон Гостиного двора, и вышел навстречу незнакомцу.
— Товарищ майор! Дмитрий Николаевич! — выпалил я, радостно улыбаясь неожиданной встрече.
Он остановился, неторопливо осмотрел меня с головы до ног и как-то очень устало скривился в улыбке. В этом сгорбленном, больном на вид человеке трудно было узнать некогда стального майора Зотова. И тем не менее это был он.
— Сержант Машков, если не ошибаюсь?
— Так точно, товарищ майор. А может, уже полковник?
Зотов покачал головой:
— Нет, сержант, подохну майором.
— А что так мрачно?
Дмитрий Николаевич промолчал, отведя взгляд в сторону. Мгновенная гримаса исказила его лицо. Я успел заметить недобрый огонек, вспыхнувший в глазах.
— Надолго к нам? — поспешил я переменить тему.
— Вечером уезжаю, — сухо ответил майор.
Разговор явно не клеился. Я решил, что пора вежливо расставаться, но неожиданно для себя спросил:
— А какими судьбами в Ленинграде?
Дмитрий Николаевич некоторое время смотрел на меня, видимо решая — говорить или нет, и наконец произнес:
— Семь лет назад умерла моя жена — Елена Николаевна Бортник. Она просила похоронить ее рядом с матерью, в Ленинграде. Поэтому каждый год я на один день приезжаю в этот город.
— Простите, я не знал. Как это случилось, ведь насколько я помню, она была молодой, красивой и здоровой женщиной?
В глазах майора вдруг отразилась такая сильная боль и тоска, что я пожалел о своей назойливости.
— Ее все-таки убили, — выдавил он из себя. — Медленно, но верно.
— Не понял…
Я был крайне удивлен и почувствовал необычайное волнение, какое испытывал всегда находясь на пороге неизвестного.
— И не надо, — ответил Дмитрий Николаевич. — Это мрачная история.
И опять наступила пауза. Я уже начал подыскивать нужные слова, чтобы раскрутить майора на исповедь, но он сам сделал первый шаг.
— А знаешь, давай выпьем. Я последнее время делаю это в одиночестве, но сегодня мне кто-то нужен. Ты ведь знал Лену. Давай помянем. Я тут уже раздавил одну на кладбище.
— Я заметил, — сказал я.
Честно говоря, мне не хотелось на этой почве поддерживать компанию, ибо я человек непьющий и пропускаю рюмочку лишь на Новый год и в дни рождения близких и друзей. Но отказываться было неприлично, тем более, что я сам невольно напросился. К тому же мне чрезвычайно интересно было услышать рассказ о смерти Елены Николаевны.
Я видел, как майор тяжело переживает смерть жены, несмотря на то, что прошло уже столько лет. Мне показалось, что Зотов хочет выговориться, но профессиональная привычка держать язык за зубами мешает ему. Дмитрию Николаевичу необходимо было излить все, что накипело в душе.
— Мы обязательно помянем, — заверил я, сочувственно кивая головой. — Елена Николаевна была прекрасной женщиной. Кстати, напротив нас неплохой бар.
Майор согласился, предупредив, что все расходы берет на себя.
Перейдя на другую сторону Садовой, мы вошли в бар. Устроившись в свободном углу, Дмитрий Николаевич заказал коньяк и кое-какую закуску.
Первую рюмку пропустили молча. Зотов подпер голову руками и, казалось, отключился от внешнего мира.
За стойкой работал телевизор. Диктор в который раз поносил августовских путчистов и восхвалял героических защитников Белого дома.
Неожиданно майор гаркнул бармену:
— Эй, шеф, погаси ящик, слушать противно!
Бармен несколько опешил, а затем нагловато-вежливым тоном спросил: