Юрий Яковлевич Яковлев
УЧИТЕЛЬ ИСТОРИИ
ШКОЛЬНЫЕ КОРИДОРЫ
Да здравствует Дубровник - древний город, стоящий лицом к морю, спиной к горам. Да здравствуют его непрошибаемые крепостные стены светлого камня, каменные мостовые и полы в домах - тоже каменные. Фонари на цепях, кованные запоры, ржавые петли и античный фонтан для питья, похожий на железную карусель. И оцинкованные флюгерки, сидящие на трубах, как голуби. И просто голуби-сизари, живущие в закоптелых бойницах. Да здравствуют якоря с потонувших кораблей, лениво развалившиеся на причале - лапастые, с чугунной серьгой в единственном ухе. И подъемный мост с противовесами гирляндами шаров малмала меньше. И пушка, подавившаяся в бою собственным ядром.
Мы - туристы. Всюду суем нос. За страдания сбитых, гудящих ног, за недосыпание, за голод после завтрака - булочка, джем, кофе - мы требуем вознаграждения. Мы заглядываем в окна - как живут дубровяне? Рассматриваем сохнущее белье - что они носят на теле? Ловим носами запахи дубровниковских кухонь - что они едят?
И пьем соки из гида: а? что? почему? в каком году? при каком короле? из чего? для чего? зачем?
Наш гид с непривычки - он военный, недавно вышедший в отставку обалдевает от вопросов. Он ищет спасения и ведет нас по улочке, под углом 45 градусов, в гору. Его хитрость заключается в том, что от одышки трудно задавать вопросы. Но он не учитывает, что отвечать еще труднее. Идем по узкой галерее, сворачиваем влево.
Попадаем в тупик. С трудом выбираемся из него. И нам в глаза ударяет оглушающая голубизна - окно в море. Квадраты лазури вправлены в ржавую решетку. Мы сразу забываем "зачем?" и "для чего?", "когда?" и "кто?". Мы дышим чистой голубизной и чувствуем, как она разливается по жилам. Мы молодеем, легчаем. И камень вокруг нас легчает. Вырастает дубрава по-хорватски, дуброва - листья у дубов голубые, а шум их - морской.
- Трах-тах-тах! Бух! Бух!
Я оглядываюсь. В узкой улочке - стайка ребят. В руках деревянные ружья. Один мальчик в очках, с толстой книжкой под мышкой.
- Бах! Бах! Бах!
Воинственная стайка приближается.
Спрашиваю:
- Кто такие?
Отвечают:
- Партизаны!
Слово "партизаны" звучит по-хорватски так же, как по-русски.
Киваю на мальчика с книгой:
- А он?
Отвечают:
- Учитель истории.
Мальчишки вопросительно смотрят на меня: что я спрошу еще?
Я не знаю, что спросить, и медленно говорю:
- Мы из Москвы. И среди нас тоже есть учитель истории.
Я пытаюсь подозвать нашего учителя, но он не отзывается. Затерялся в лабиринте древнего Дубровника. И "партизаны" тоже исчезают. Улочка пустеет.
Наш учитель истории, Иосиф Ионович, как галерный раб, прикован к кинокамере. Кинокамера мучает своего раба: заставляет его, прихрамывающего, взбираться на скалы, подсовываться под водопады, бегать, прыгать, приседать. При этом в его глазах загорается несерьезный огонек мальчишеского азарта, который не могут скрыть даже растущие кустами брови.
Я на минутку представил себе наших ребят, играющих в Иосифа Ионовича. И рассмеялся. Один. В пустой улочке.
Наш гид Рада мучительно искал средство отдохнуть от туристов и надумал привести нас в большой аквариум, разместившийся в подвале морского музея. Мы увлеклись рыбами и сразу забыли о "партизанах". Я никогда не видел плавающего ската, а он похож на подводную птицу, помахивающую большими эластичными крыльями. Он моргал поразительными глазами - не рыбьими и не птичьими, скорее - человеческими. В них застыла какая-то таинственная мысль.
В глубоком бассейне, на дне, лежала черепаха. Огромный осенний лист: голова - черенок, рисунок на панцире - прожилки. С какого дерева занесло сюда этот лист? Почему от одинокой черепахи веет печалью? Панцирь спасает ее от солнца, от зубов хищников, от ударов, но не может спасти от одиночества...
И тут я почувствовал взгляд, сверлящий меня в спину, и оглянулся. У стены стояли "партизаны". Их, видимо, не интересовали ни скаты, ни другие рыбы. Они смотрели на нас. Молча. Не решаясь заговорить. Не "открывая огня". Что-то притягивало к нам дубровниковских ребят.
Потом они появились в храме, куда не попадал мистраль - теплый ветер с моря, и поэтому было прохладно.
Последний раз мы их видели на подъемном мосту. Я помахал им рукой. Они приветственно подняли над головой оружие. А мальчик в очках поднял книгу.
...Гостиница, в которой мы остановились, называлась "Лапот". Мы тут же переименовали ее в "Лапоть". Лапоть на берегу Адриатического моря! В нескольких шагах от "Лаптя", за углом, был обнаружен маленький винный погребок. Три ступеньки вниз - и соленый дух моря сразу перебивался другим духом, таинственным и терпким, исходящим от потемневших дубовых бочек. Здесь хозяйничал бронзоволикий пожилой человек, который наливал вино с бескорыстным радушием и получал с нас деньги с заметным смущением, как бы извиняясь.
Вино было легким и прохладным. Оно не пробуждало безудержного веселья, а настраивало на элегический лад и служило нам и хозяину погребка переводчиком. Он оказался бывшим партизаном.
Участвовал в битве на Неретве. И звали его совсем по-русски - Данила. Данила поддерживал беседу, а сам не забывал о своих обязанностях: подходил то к одной бочке, то к другой. У содержимого каждой бочки был свой вкус, свой цвет, свой запах. Улучив момент, я спросил Данилу о таинственных "партизанах" старого Дубровника.
