«Слушайте, слушайте, слушайте! Все, у кого есть дело к достопочтенным судьям, к Верховному суду Соединенных Штатов, пусть приблизятся и внемлют, ибо суд уже занял свои места. Боже, спаси Соединенные Штаты и высокий суд!»
Под звуки ритуальной вступительной фразы, которую тягуче, нараспев, произносил судебный распорядитель, выходили из-за тяжелых малиновых портьер, из-за просторной, с крыльями, скамьи гондурасского красного дерева и занимали свои места девять верховных судей в черных мантиях. Прямо перед скамьей и чуть ниже за отведенным для них длинным столом располагались защитники, которым предстояло выступать с устными аргументами по назначенным на сегодня первоочередным делам. По давней традиции Верховного суда на столе перед каждым адвокатским местом лежали аккуратно сложенные крест-накрест двадцать гусиных перьев. Один из адвокатов, заметно старше других, был в визитке, остальные — в темных деловых костюмах-тройках.
— Начнем, пожалуй, — провозгласил председатель суда Поулсон и, сияя обширной, во всю голову, лысиной в венчике седых волос, посверкивая сбитыми на кончик носа очками в тонкой золотой оправе и подперев длинным указательным пальцем щеку, стал выслушивать перечень допущенных выступить сегодня адвокатов, который зачитывал секретарь.
— Отводов и возражений нет, — сказал Поулсон. Секретарь привел допущенных адвокатов к присяге. — Приветствую вас, леди и джентльмены, — обратился к ним Поулсон. — Ну-с, приступим к слушанию первого дела «Найдел против штата Иллинойс».
Молодой юрист — плотно сбитый, густоволосый шатен с несколько отечным, слегка тронутым оспинами лицом, — взойдя на возвышение и подкрутив для удобства пюпитр, разложил на нем стопку исписанных длинных листов.
— Господин председатель, и да внемлет мне высокий суд, — произнес он сильным, хорошо поставленным голосом вводную фразу, — два года тому назад, весной, истица попыталась произвести аборт в своем родном штате Иллинойс…
Поулсон откинулся в кресле и, продолжая слушать вступительную речь адвоката, окинул взглядом просторный, великолепный Актовый зал Верховного суда. Попадая сюда, он неизменно испытывал душевный подъем от спокойного достоинства и красоты этого зала, белизны его колонн испанского (или итальянского?) мрамора и резко выделявшихся на их фоне кроваво-красных портьер и ковра. Прямо перед ним, у самого излома западной стены, тянулся двенадцатиметровый вейнмановский фриз, один из четырех находящихся в этом зале. Поулсон машинально, про себя, узнавал и называл фигуры-символы: крылатое женское изображение Божественного озарения, по бокам его — Мудрость и Истина. Слева располагались силы добра: Безопасность, Гармония, Спокойствие, Милосердие и Добродетель. Зло представляли на противоположной стороне Подкуп, Клевета, Ложь и Тирания.
Публика заполнила зал до отказа, как и всякий раз, когда слушалось запутанное и противоречивое дело. Отделенные от зала сверкающими медными перилами, впереди сидели люди, имевшие к делу непосредственное отношение. В специально обозначенном секторе слева располагались представители прессы. За перилами находились места для публики. Сегодня все они были заняты, люди толпились в дверях и даже в коридор тянулся длинный хвост желающих послушать разбор дела об абортах.
Взгляд верховного судьи выхватил из публики мальчишку, который рассматривал витраж на потолке; там на фоне ярко освещенных красных и синих квадратов широко раскинулись покрытые листовым золотом лепестки лотоса, символизируя терпение.
Поулсон переключил все внимание на оратора. Впрочем, даже занятый своими мыслями, он не упустил ни единого слова из его выступления. Это умение отточили в нем долгие годы работы на судейском поприще — сначала в апелляционном суде Девятого округа, затем в Кассационном суде США и, наконец, в Верховном суде, куда его год с небольшим назад посадил председателем президент Рэндолф Джоргенс.
Самого Джоргенса, консерватора по убеждениям, взметнул на вершину власти вал общенародного недовольства либерализмом, мягкотелостью и уступчивостью предыдущих администраций. Джоргенс мог, естественно, вытянуть на пост председателя кого-нибудь из действующих верховных судей, но поступил иначе из уважения к традиции, которая предписывала искать председателя суда на стороне, дабы не нарушить в нем хрупкое равновесие между либералами и консерваторами. Поэтому Джоргенс обратился к старому товарищу Джонатану Поулсону, подобно вновь избранному президенту, человеку консервативных взглядов, всегда готовому грудью стать на защиту Конституции, прижимистому в финансовых вопросах, не скрывающему презрительного отношения к реформам и новоявленным реформаторам, посягавшим на испытанные временем американские традиции.
В этот момент оратора прервала Марджори Тиллинг-Мастерс, единственная женщина в составе Верховного суда, дама умная, острая на язык и еще привлекательная внешне. Она не только привнесла в практику суда свойственную женщинам сдержанность и рассудительность, но и покончила — благодаря принадлежности к прекрасному полу — с бытовавшей в суде традицией обращения к его членам: «Господин судья Поулсон» или «Господин судья Браун». С ее приходом «господин» напрочь исчезло из обихода и лишь изредка прорывалось в речах как оговорка.
