Отныне никаких грязных убийств. Никаких сумасшедших киллеров. И никаких знакомств, не совместимых с жизнью. Спасибо, с меня этого добра хватит. Я дала себе обещание: ни под каким видом не браться за расследование, если оно грозит большими неприятностями, нежели обычная царапина. Ни за какие коврижки…
Ещё полгода назад я зарабатывала на жизнь частным сыском и в ус себе не дула. Исправно оплачивала квартиру и весьма внушительные продовольственные счета, ибо неверные жёны и загулявшие мужья, а также липовые иски к стразовым компаниям вкупе с заблудившимися кошками-собаками в городе Нью-Йорке не переводятся, хотя и не слишком заметны на общем детективном фоне.
Положим, для подобного рода расследований особого ума и энергии не требуется, но, с другой стороны, в морг в качестве клиента они точно не заведут.
Но однажды случилось так, что моя племянница Эллен втянула меня в историю с двойным убийством, которое чуть не стала тройным: моё собственное тело — длинной 157 см, но весьма достойной ширины — едва не оккупировало третью каталку в городском морге. (И уж на узкой каталке было бы хорошо видно, сколь необъятны мои телеса.) Убийцу-то я нашла, но как подумаю, что было бы, потерпи я фиаско, и сейчас дурно становится. Вот почему я поклялась не лезть в расследования, мало-мальски угрожающие моему физическому или душевному благополучию.
Это вовсе не означает, что моё первое и единственное дело об убийстве превратило меня в законченную трусиху. Честно говоря, храбростью я с детства не отличалась.
Очевидно, в моих отношениях с мужчинами главную роль играет желание опекать. Иначе невозможно объяснить, почему я абсолютно не реагирую на рослых красавцев, но зато неравнодушна к маленьким и тощим. Знаете, к таким, которые выглядят по-настоящему недокормленными. Наверное, мои вкусы в какой-то степени определяет материнский инстинкт, ведь у нас с Эдом не было детей… Эд — мой покойный муж, Эд Шапиро, он тоже был частным сыщиком. Однако для человека, появившегося в ту знаменательную среду в моем офисе, я была готова сделать исключение.
Высокий, стройный, тёмные волосы, светлые глаза и очаровательная ямочка на раздвоенном подбородке. Ради столь симпатичного малого я бы даже попыталась избавиться от лишнего десятка — а то и дюжины — килограмм. Но когда он приблизился, я поняла, к собственному облегчению, что жертв с моей стороны не потребуется. Парень явно не годился для любовного приключения: веки воспалены, в глазах — при ближайшем рассмотрении они оказались голубыми застыла тоска, и в целом вид у него был очень подавленный. К тому же явно моложе меня — года на два. Ну ладно, побольше, чем на два.
— Простите, что не договорился о встрече заранее, — извинился он приглушённым тоном, который мы обычно сберегаем для церквей или, на худой конец, библиотек.
— Все в порядке. — Я указала посетителю на кресло у стола. — Очереди ко мне сегодня нет.
— Дело в том, что я лишь полчаса назад узнал, что вы в Нью-Йорке и работаете частным детективом, и решил, не теряя времени, обратиться к вам.
— Мы знакомы?
— Были. Я — Питер Уинтерс.
— Питер Уинтерс?.. — не сразу припомнила я, но уже через секунду радостно завопила: — Питенчик Уинтерс!
Посетитель выдавил нечто похожее. на улыбку.
— Боже мой! — Я не верила своим глазам. Вскочила, бросилась к нему и давай обниматься. — Ни за что бы тебя не узнала!
— Я бы тоже тебя не узнал. Ты теперь рыжая. — А затем, видимо испугавшись, что я могу воспринять его замечание как намёк на тусклые корни волос, из которых ныне произрастала самая яркая черта моей внешности, торопливо добавил: — Тебе идёт.
Каким милым, чутким человеком стал наш Питенчик, решила я, смущённо поправляя свою огненную, крашенную хной шевелюру. Я не всегда была к нему столь добра…
С Питенчиком Уинтерсом мы вместе росли по соседству в Аштабуле, штат Огайо, — признаюсь, я выросла несколько раньше Питера. Тем не менее, поскольку его сестра Морин и я, родившись с разницей в три дня, были с детского сада не разлей вода, я часто виделась с Питенчиком. Много чаще, чем хотелось бы.
Не счесть, сколько дней и вечеров я провела с Морин, помогая ей нянчить младшего братишку, словно он был и моим братцем. Наверное, поэтому временами я его люто ненавидела только за то, что он был. (Вы правильно догадались: желание опекать развилось у меня много позже.)
Однако в последнем классе школы мы с Морин несколько отдалились друг от друга. По той простой причине, что у неё возникло другое сильное увлечение, куда более захватывающее, чем дружба со мной. Его звали Рой Линдстром. Сразу после сдачи экзаменов они с Морин поженились и уехали в Калифорнию.
Поначалу мы, конечно, обменивались письмами, фотографиями и непременными поздравлениями на дни рождения и Рождество. Но потом все прекратилось.
Я поступила в колледж, затем перебралась в Нью-Йорк. Работа, замужество, вдовство… Но в тот момент, сидя напротив Питенчика, я вновь была в Аштабуле, штат Огайо, с моей самой близкой подругой.
Я вдруг живо припомнила (хотя, возможно, не совсем точно) её высокую угловатую фигуру, длинные каштановые волосы, ямочки, мелькавшие в уголках кукольных губ. Но лучше всего я помнила глаза Морин — большие, глубоко посаженные. Они были того же цвета и формы, что и голубые глаза, которые с невыразимым унынием смотрели на меня теперь.
