Тюльпанная грусть

«Наш дядя самых честных правил. И нечестных правил тоже», — шутил мой папа. Наш троюродный дядя, Нир Порталь, и в самом деле правил всех, он был литературным редактором.

Мы тогда и думать не думали, что придется жить с Ниром под одной крышей, но папа внезапно оказался без работы, мы едва сводили концы с концами, и вот вдруг что-то наметилось но далеко от нас — в Хайфе. Первые недели отцу было непонятно, стоит ли там оставаться; платили плохо. Папа уставал от ежедневных поездок в такую даль. Он припарковывал машину у пляжа и ночевал прямо в ней. «Это форменное безобразие! — постановила наша старая тетка Генриэтта, — там же дом Порталя в двух шагах! Пусть поживут у него, хотя бы пару месяцев». До сих пор не пойму, почему Нир Порталь, ужасный Нир, Нир-сукин сын, согласился на время поселить нас у себя за символическую плату.

Наше проживание в доме Нира Порталя началось с позора. Мы приехали в сумерках, дом Нира нашли, ориентируясь на запах — теплую вонь курятника. Но потом оказалось, что мы переоценили росказни родственников о «зеленых причудах» дяди. Органические яйца он покупал на ферме у соседа (там-то и был курятник) а сам никаких животных не держал. Зачем нужны животные, если зовешь по имени каждую былинку в своем саду?

Нир встретил нас с недоуменной растерянностью мизантропа, сознающего, что внезапно почему-то делает доброе дело. Он явно был смущен и то и дело почесывал щеку, обозначенную квадратной скобкой бородки. Он отпер для нас несколько дверей, продемонстрировал чудо включения лампочки в спальне, поскреб подбородок, почесал где-то за лопаткой… Побрел на свою половину и принес оттуда жуткий ночник, изображающий спящую под фонарем собаку, постоял, опершись на косяк, и удалился.

— А где туалет-то? — спросила вдруг мама.

Мы похолодели. Вспомнились какие-то шутки родственников про чудесный «русский туалет» Нира, содержимым которого он регулярно удобряет розы. Родители похоже хорошо знали, о чем речь, но мы с Михой никак не могли себе это представить. Лично у меня перед глазами возникал только висящий над пропастью унитаз.

Дощатая кабинка стояла в конце двора, сплошь усыпанном мелкими, как опилки, сухими лепестками. Мы открыли дверь и ничего не увидели, кроме сгущенной тьмы.

— Так можно провалиться в дырку, — сказала мама.

— Я боюсь, — сказал Миха.

— Утром спросим, как и что, — сказал папа.

Утром на ковре из лепестков явственно просматривались четыре темных круга, словно там приземлились четыре летающие тарелки. К тому же при свете дня двор словно развернулся, как, бывает, поворачивается театральная сцена, и то, что мы считали дальним краем сада, оказалось наоборот — передней частью, примыкающей к фасаду. Мы готовы были со стыда сгореть, тем более, что самый обыкновенный новенький туалет обнаружился в нашей же пристройке, под лестницей, а строение, которое мы ночью приняли за экзотический русский сортир было обыкновенным сарайчиком для садового инвентаря.

Мы были инопланетянами, что приземлились в саду Нира, а он в своем великодушии не изгнал нас немедленно, как мог бы. Так что мы старались не маячить лишний раз у него перед глазами. По утрам папа уходил на работу, мама тоже уходила; нашла неподалеку старушку, которой помогала по хозяйству. Мы с Михой прожигали свои каникулы в безделье и неге. Ясное дело, что с деньгами у нас в этом году совсем туго, так что летние лагеря нам не светили. С родителями установилось джентльменское соглашение. Мы не попрекали их отсутствием развлечений, они делали вид, что не замечают, сколько времени мы проводим у телевизора и за компьютером. Мне это было особенно ценно, потому что вот уже полгода я изощренно всех обманывала. Я открывала свою страничку в фейсбуке, где предварительно провела селекцию среди друзей, оставив лишь тех, кто поприличней выглядят (поменьше татуировок и пирсинга). Я двигала окно браузера так, чтобы глаза бросались именно их фотографии, эти светлые лики. Я знала, что школьный психолог наверняка говорил родителям: «В вашем случае социальные сети не зло, а благо. Девочке необходимо отрабатывать навыки общения». Под голубыми знаменами этой бутафорской фейсбучной дружбы я устанавливала окно Ворда, где писала все, о чем хотела. Это было самое настоящее окно, куда, мне казалось, как в разбитый иллюминатор, выдувало, вытягивало меня и все, что было моим; за спиной оставалась совершенно пустая комната — голые стены.

Сейчас можно было не прятаться. Родители уходили, Миха в пижаме уже сидел у телика. Я вскакивала с постели, и ступала прямо по намазанным ровным слоем сливочным прямоугольникам света на полу — идеальный утренний бутерброд, каждый день падающий маслом вверх! Мы завтракали ближе к полудню. Заливали молоком хлопья и садились на ступеньки нашей пристройки. Приблизительно в это время звякала щеколда калитки, и на садовой дорожке появлялся кто-нибудь из «людей Порталя» — как называли их родители.

Всех их, «людей Порталя», что-то объединяло между собой. Они были словно присыпаны нежнейшей сизоватой пылью. Уверена, окажись кто-нибудь из них на людной улице, это выглядело бы так, словно человек вырезан из какого-то другого изображения и вклеен в улицу, как вклеивают фотографии в коллаж. Такова была и Матильда Вах. Удивительная, не похожая ни на кого. Ангел увядания сидел на ее плече, когда она впервые возникла в проеме калитки. Несомненно, это он, лукавый ангел увядания, нашептал ей, что черная бархатная шапочка расшитая бисером очень даже ей пойдет, что бриджи вовсе не вышли из моды, а яркие полосатые гетры приятно разнообразят ее наряд. Закутанная в свою шелковую шаль, она напоминала черную цаплю на тонких полосатых ногах. В кожаной торбе лежала рукопись, в этом не было сомнения. Я гадала, как она называется. Повесть это или роман?