Митин Василий Иванович
ТРОПИНКА В ЖИЗНЬ
ПОВЕСТЬ
В книге собраны повести и рассказы рязанского прозаика Вас. Митина, написанные на автобиографическом материале, рассказывающие о жизни крестьянства в первые годы Советской власти о нелегкой работе чекистов в период становления Советского Социалистического государства и в годы Великой Отечественной войны.
ЯГОДА ЗЕМЛЯНИКА
Мы с Николкой возимся на меже в поле у самой деревни. Бережно срываем чашечки-листочки со слезинками росы и осторожно, чтобы не пролить, скатываем водичку в раскрытые желтые клювики птенцов.
Жаворониха проносится над самыми нашими головами и садится на межу в двух шагах от нас: думает, мы будем ловить ее, а птенчиков оставим в покое.
Птенчиков мы напоили и побежали от гнездышка прочь. Жаворониха села к гнезду и по виду успокоилась.
На меже в цветущем разнотравье растет ягода земляника, духовитая, сладкая. Собрать бы ее в бурачок, потом снести в город и продать. Но бурачков у'нас нет, и ягоды летят прямо в рот. Мы с Николкой знаем, что объедаем своих: ведь в городе за одну чашку ягод барыни дают по две, а то и по три копейки. Съели мы никак не меньше, чем по две чашки. Значит, на восемь копеек, а в лавке за эти деньги дали бы полфунта сахару. Если набрать восемь чашек-аршин ситцу, на рубаху надо три аршина. А что? За неделю на новую рубаху можно заработать запросто. Что-что, а копейки считать мы с Николкой научились еще до школы.
Договорились взяться за промысел сегодня же. Вот сбегаем домой за бурачками - и по ягоды.
Дома что-то неладно. На пороге раскрытого амбара сидит дядя Ефим, и ругается с моим отцом.
- О чем они? - тихонько спрашиваю маму. Она стоит в сенях и утирает слезы.
- Ефимко.делиться задумал. Как жить-то будем?
Дядя Ефим неженатый, намного моложе моего отца, а у нас полная изба едоков: я и три сестренки мал мала меньше. Старше меня только Наташка, а ей девять годов. По тогдашнему закону все делят пополам между братьями, дети и жена не в счет. Были у нас старая кобыла, корова и телка, две овцы, изба ветхая да срубы для новой избы. Все поделили: нам досталась кобыла, дяде корова, нам телка, ему две овцы, нам старая изба, ему срубы, нам хлев, ему амбар. Землю тоже пополам поделили.
Мама голосила на всю деревню, а деревня-то наша всего-навсего четырнадцать дворов.
- Чем я теперь свою ораву .кормить буду без коровы?
- А без лошади мы сдохнем с голоду! - кричал отец и страшно ругался.
Младшие сестренки держались за мамин подол и тоже ревели, не понимая смысла происходящего.
У избы собрались соседки и жалостливо, утирая слезы фартуками, приговаривали: "Горе горькое, горе горькое..."
Ефим в амбаре прибирал доставшиеся ему горшки, ложки, корзины, чашки.
Мы с Николкой, прихватив бурачки, убежали на лесные полянки, где росла земляника. До вечера набрали не меньше чем по пяти чашек.
- Мама, - закричал я, вбегая в избу, - смотри, сколько набрал! Давай снесу в город, а на деньги молока купим, чтобы эти не ревели.
Сестренки притихшие. У мамы глаза красные, опухшие. И она улыбнулась:
- Вот какой кормилец растет у нас!
УЧИЛИЩЕ
Осенью мы оба с Николкой пошли в училище босиком. Это только две версты. К зиме Кольке сапожки посулила тётка Татьяна, что замужем за приказчиком у купца Серкова. А мой отец сказал, что через какихнибудь две-три недели он сам сошьет сапоги из телячьей кожи.
Отец у меня малого роста, чернобородый и ходит, словно подкрадывается. И откуда у него такая походка? В деревне ему дали обидную кличку-прозвище Петушок, а всех нас прозывали Хромовичами. Говорят, кто-то из наших предков был хромой, от него и пошло прозвище. Отец брался за любое дело и ничего по-настоящему не умел, кроме обычной крестьянской работы. Тут он был неутомимым. С моими сапогами получилось так. Кожа, выдубленная отцом, гнулась только в мокром виде. Шил отец сапоги на одну колодку: это значит, не было ни правого, ни-левогооба на любую ногу. Сшил, а сапоги не лезут-в подъеме малы. Сапожник-самоучка злился, ругался, разбросал по углам, свои нехитрые сапожные инструменты. Кончилось тем, что разрезал сапоги в подъеме и вшил заплату вроде буквы "О". Посмеялись ребята над моими сапогами, но недолго: всякое видали.
Училище четырехклассное церковноприходское находилось в деревне Комолово. Размещалось оно в просторной деревенской избе с пристроечкой для наставницы. Как войдешь из холодных сеней в избу, сразу направо-два ряда парт для третьего и четвертого классов, а слева в три ряда парты первого и второго.
Их было больше: мало кто из учеников досиживал до четвертого класса. Грамоте обучала одна Анна Константиновна, закону божьему учил отец Петр тишайший священник. Он был с нами ласков, добродушен, никому не ставил плохих отметок и не дрался.
А вот когда его, по случаю нездоровья, заменял дьякон, мы дрожали. Гремел злой бас законоучителя, слышались робкие всхлипывания учеников, к которым простиралась карающая длань отца дьякона. Анна Константиновна-дева лет тридцати-была религиозна до фанатизма, с нами обращалась тоже неласково, линейку в ход пускала, за уши драла и на колени ставила.