Тропинин

— Кипренскому или Тропинину заказали бы вы портрет своего сына? — спросил меня когда-то на экзамене профессор Алексей Александрович Федоров-Давыдов, помогая разобраться в сложной проблеме взаимодействия романтических и реалистических тенденций в русском искусстве начала XIX века.

В памяти тогда возникли две известные картины, висевшие в Третьяковской галерее почти рядом. «Мальчик Челищев» О. Кипренского, как бы замкнутый овальным обрамлением в собственном мире мечты и фантазии, с горячечным блеском в черных глазах, полный внутреннего душевного движения, отраженного и в контрастном сочетании красок на темном фоне — белой, ярко-красной и глубокой синей.

И тут же почти монохромная, светло-золотистая «Голова сына» В. Тропинина. Ребенок устремлен навстречу жизни и утреннему солнцу. Влажные глаза его обращены к чему-то занимательному за пределами холста, в беспорядке разметались белокурые волосы, трепещут нежно очерченные ноздри и губы. Все нараспашку, все раскрыто перед зрителем — сама естественность и простота. Не только живопись, но сам мотив наполняет сердце поэзией.

— Для себя, на память я предпочла бы иметь работу Тропинина, но для коллекции, для музея, на выставку следовало бы заказать портрет Кипренскому, — сказала я и тут же почувствовала неловкость своего ответа. Искусство Тропинина в глазах моих товарищей представлялось слишком обыденным, тривиальным. Мой ответ мог выдать отсутствие вкуса.

Впоследствии, при виде каждого нового произведения Тропинина, я не раз возвращалась мысленно к вопросу экзаменатора, стараясь решить для себя, каков же Тропинин на самом деле.

«Голова сына», «Кружевница», «Гитарист», портрет А. С. Пушкина в халате с заветным перстнем на пальце — эти произведения художника известны всякому мало-мальски знакомому с русской живописью. Также известны и главные события жизни Тропинина, родившегося крепостным и завоевавшего своей кистью свободу, известность и всеобщее уважение. Однако расширение круга известных произведений, как и углубление в творческую биографию художника, нарушает безмятежную ясность образа. В списке произведений Тропинина рядом с шедеврами соседствуют полотна вполне ординарные и даже слабые, вслед за подлинными откровениями следуют вещи надуманные, лишенные вкуса.

Чем оправдать эту неровность и противоречивость? Как объяснить сложность творчества вообще? Быть может, прослеженная с вниманием, жизнь Тропинина поможет приоткрыть тайну, которая называется творческим процессом, приблизит к пониманию искусства. И даст, наконец, решение вопроса о предпочтении того или иного художника, решение, которое и не должно быть однозначным для каждого.

На рубеже первой и второй половины прошлого века, после того как литераторами натуральной школы была проанализирована структура современного общества, описаны типы различных слоев, его составляющих, в поле зрения писателя и журналиста наконец оказался и тип художника-живописца. Вслед за художником Чартковым, героем повести Н. В. Гоголя «Портрет», в литературе и в публицистике — на страницах периодической печати — появляются очерки, рисующие типы живописцев того времени. Вот что писал один из авторов, Н. Самарин: «…я начал печатать характеристику художников, и уже известны публике типы следующие: художник благородный… художник случайный, увалень, искатель-льстец-проныра, похититель чужой собственности… теперь печатаются фанатик, самозванец… В декабре месяце будут потерявшийся художник, художник-любитель, но только все эти типы написаны зло, с негодованием… хочется же мне закончить… благородным превосходным типом патриархального художника… да вслед за этим и бухнуть великолепную биографию Василия Андреевича»[1].

«Великолепная биография» Василия Андреевича Тропинина — замечательного русского художника, скромно доживавшего свой век в Замоскворечье, — была в то время известна лишь небольшому числу его друзей. В опубликованной тогда книге «Живопись и живописцы главнейших европейских школ», впервые включившей мастеров русской школы наряду с европейскими художниками, в статье о Тропинине лишь глухо упоминалось о «неблагоприятных обстоятельствах», заставивших его потерять «с лишком 20 лет художественной жизни для искусства» [2]. Жизнь художника была впервые описана четыре года спустя, в 1861 году, Н. Рамазановым[3]. Тропинина тогда уже не было в живых.

Николай Александрович Рамазанов — известный скульптор, преподаватель Московского Училища живописи и один из первых историков русского искусства — лично знал Василия Андреевича. Талантливый литератор, он оставил нам на страницах «Русского вестника» как бы развернутый во времени портрет художника.

Впервые Рамазанов встретился с Тропининым в 1846 году, когда приехал в Москву, чтобы занять место преподавателя скульптуры в Московском Училище живописи и ваяния. Блестящее окончание Петербургской Академии художеств в 1840 году и пятилетнее пенсионерство в Риме обусловили его позиции на стороне официального классицизма. Однако живой, доброжелательный характер, искренняя преданность делу развития отечественного искусства и общая атмосфера Московского Училища, в котором он провел двадцать лет, сказались на его деятельности и педагога, и скульптора, и историка искусства, отличая от чиновной сухости и педантизма многих других представителей академического направления. Его статья о Василии Андреевиче Тропинине положена в основу этой книги. По возможности ее дополнило само искусство художника, образы людей, его окружавших, описания городов и мест, в которых он жил в разное время.