Герда повесила на плечо только что выстиранные занавески и взобралась на стремянку. В то время, как она колечко за колечком прикрепляла их к струне, ее трехлетний отпрыск Симон, занятый на полу строительством башни из кубиков, нечаянно развалил ее.
— Дельмо! — тут же заорал он, как будто виновником неудачи был не он лично, а кто-то другой.
Знакомые штучки! Уже в течение пятнадцати лет это был любимый приемчик ее мужа. Если Бернд не мог сладить со своим скверным настроением, он начинал придираться, выволакивал на свет Божий какую-нибудь старую историю, чтобы заявить: у него вечно кто-то играет на нервах.
Раньше в качестве такого «козла отпущения» он использовал именно Герду. Но за долгие годы она не только раскусила эту хитрость, но и научилась реагировать на нее — просто не обращать внимания. А чтобы сохранить при этом собственное спокойствие, начинала считать про себя до десяти. Или напевать песенку. Или старалась представить себя в это время где-то на пляже, окруженном пальмами. И это здорово помогало. Не так-то легко было вывести Герду из себя!
— Кубики бяки! Дельмо! — разорялся Симон.
А мать его в это время — на этот раз уже громко — считала колечки, которые успела прицепить:
— Двадцать четыре… двадцать пять… двадцать шесть… спокойно, только спокойно!
Но тут Симон принялся метать кубики. Видно, именно в этот день он всерьез решил испытать терпение матери. Ну и пусть! В конце концов не она виновата что у него развалились кубики. А тут еще возись с этими занавесками, готовь еду, всех обхаживай и обстирывай. И все это достается ей одной! Попробовала бы другая на ее месте — уже пятнадцать лет тянуть эту лямку, сначала воспитательницей в детском саду, а затем матерью троих подрастающих непосед. Посмотреть бы тогда на нее…
— Ох-хо-хо! — вздохнула Герда и не удержалась, что-бы вслух не пожаловаться Симону:- Ты не можешь себе представить, сынок, сколько раз мне уже хотелось размазать по стенке моего распрекрасного супруга, а твоего папеньку — чтобы он из холодной лягушки превратился наконец в принца.
— Лягушка! Лягушка! — нашел новую тему Симон.
— Но для этого по сказке он должен вначале поцеловать меня, твой отец, — не унималась Герда. — Но он давно уже на это не способен, только и заглядывается на свеженьких дурочек. Тут уж ходит петухом! Прямо-таки хвост распускает…
Симон перестал хныкать, громко шмыгнул носом, искоса взглянул на мать.
— А сто знасит «распушить хвост»? У него тозе есть хвост?
— Да нет! Это просто, значит, воображать, задаваться, — пояснила Герда, отсчитав сорок шестое кольцо.
— Распу-у-сать… ра-а-аспусать, — старательно заучивая словцо, Симон гневно запустил игрушечной машиной в груду воздвигнутого им сооружения. — Платинные кубики!
Герда, вздохнув, подумала: «А лучше куда-нибудь поехать отдохнуть. На этот раз по-настоящему — в Индию, в Мексику, а то и в Египет. Хотя бы раз покататься на верблюде, увидеть пустыню, полазить по пирамидам. И, конечно же, без этих сорванцов. И чтобы не трястись при этом над каждым пфеннигом! Это было бы здорово…» Но эти мечты казались столь же неосуществимыми, как, скажем, желание посмотреть на Землю с Луны. Или однажды вдруг стать принцессой Каролиной. Поэтому она стала мечтать о другом, более скромном.
— Ах, как бы хотелось провести хотя бы пару часов просто одной. — Она уже вполголоса разговаривала с собой, прикрепляя к струне последнее кольцо. — Например, понежиться в горячей ванне с лавандой. И читать захватывающую книжку. Или просто сидеть и ничего не делать. А то — слушать музыку и мечтать… О пляже с пальмами, о поцелуях, о мужчине, который не будет казаться представителем лягушачьих, а, наоборот, изысканный, нежный, чуткий… Который никогда не кричит, ничего не требует, не придирается. Вот это была бы жизнь!
Герда даже вздохнула при этих мыслях, расправила занавеску и, невольно взглянув вниз, обомлела от ужаса-Симон уверенно тянул к себе скатерть со стола, где стояла их замечательная хрустальная ваза, которую она получила на прошлое Рождество в подарок от матери Бернда.
Она не очень-то дорожила подношением свекрови, но та наверняка была бы в шоке, узнав, что ваза разбилась.
Герда испуганно всплеснула руками:
— Симон! Ты что делаешь?
Но тут же потеряла равновесие. Упала не только ваза со стола, но и сама Герда с лесенки — прямо к ногам Симона, который тут же заревел еще громче.
Прежде чем выйти из машины, Ирина сбоку еще раз взглянула на своего мужа. Он совсем неплохо выглядел в прекрасно сидящей на нем униформе, к тому же яркий блондин с голубыми глазами. Приятная загорелая кожа… Сейчас его портило лишь жесткое выражение лица, по которому она поняла, что он непреклонен: никогда и ни за что не пойдет он сдавать на исследование свою сперму!
— Ты стала смотреть на меня, как на какого-то производителя-быка! — наорал он на нее. — Как будто в мире нет иных радостей, как только делать детей.
«Да, язык у него подвешен, у моего летчика — капитана корабля. Вечно он в рейсах. Перед ним весь мир, ему не знакомо, как мне, настоящее одиночество…»
Уж что-что, а эта воздушная жизнь ей известна: сама была стюардессой, прежде чем вышла замуж за Ларса. Знала же, что за семейная жизнь между этими взлетами — посадками — взлетами. Конечно, зачем Ларсу дети? Он и так счастлив. А ее самая заветная мечта — родить ребенка, любить его, не чувствовать себя одинокой, знать, для чего живет…