Только море вокруг

Дождь начался еще на подходе к Канину Носу. Косой и холодный, будто не весна, а осень сейчас, он зло хлестал по свинцово-хмурому морю, по гулкой железной палубе «Коммунара», по серым от въевшейся копоти надстройкам судна.

— Вот дьявол, а? — вбегая в рулевую рубку, ругнулся Яблоков. — До нитки промок! Не хватает получить воспаление легких чуть не на пороге собственного дома…

Маркевич не ответил, лишь покосился на крутоплечего матроса с разлетными черными бровями на широкоскулом лице.

— И надолго такая канитель, Алексей Александрович? Вот встречает нас родной город, а?..

Снова не дождавшись ответа штурмана, Яблоков сердито вздохнул и, сменив напарника у штурвала, пошире расставил ноги, привычно впился глазами в подвижную, не знающую покоя картушку компаса.

— Лево не ходить! — предупредил Маркевич. И только услышав отклик рулевого, добавил: — На всех, брат, не угодишь. В тропиках от жары шалели, здесь холод и дождь клянем. А у моря свой нрав, свой характер.

Море… Больше года не был «Коммунар» в родном Архангельском порту. Как ушел на Дальний Восток позапрошлой зимой, так и бродил в чужих широтах от порта до порта — то с рисом, то с рудой, то с генеральными грузами. Держался подальше от Атлантики, где идет война Германии с Францией и Англией. Мало ли нейтральных судов за последние месяцы нашло пристанище на дне океана… И хотя никто из команды «Коммунара» не ворчал, не жаловался на долгое плавание, затянувшийся трамп успел порядком надоесть морякам.

Но вот, наконец, две недели назад капитан Ведерников получил радиограмму из Управления пароходства, предписывающую судну немедленно следовать в Архангельск. И настроение экипажа, жизнь на корабле мгновенно изменились. На что уголь, взятый на островах Зеленого Мыса, оказался чуть ли не пылью, смешанной с землей, а пар в котлах и на нем отлично держался на «марке». В машине — ни стука, ни задоринки: работает, как хронометр. И рулевые ведут пароход так, что приложи линейку от кормы до горизонта, на всем отрезке пути не заметишь самого крошечного отклонения от курса!

Конечно же дождь сопутствовавший переходу «Коммунара» от Канина Носа до бара Северной Двины, бесил моряков: ход пришлось уменьшить до среднего, на полубак поставить впередсмотрящего. Желанная встреча с родными и близкими оттягивалась на неимоверно долгие, томительные часы…

Маркевич ждал этой встречи не меньше других, не очень надеясь, что она хоть что-то изменит в его семье. Сколько подобных встреч бывало уже с тех пор, как девять лет назад они с Мусей стали мужем и женой, а ни одна не покинула светлого следа в памяти, не волнует теплыми воспоминаниями. Не потому ли, что и первая встреча их, и последовавшая за ней близость произошли случайно, как-то ненужно им обоим? Да, и случайно, и ненужно. Красивая, избалованная Муся так и не стала для него за эти девять лет самым родным и самым близким человеком на свете.

…Он так глубоко задумался, сто не заметил капитана, поднявшегося на мостик.

— Готовьтесь к швартовке, — сказал Ведерников, врастая в палубу рядом с тумбой машинного телеграфа. Приземистый, словно квадратный, с таким же квадратным, всегда красным лицом, с короткой трубкой, зажатой в зубах, Борис Михайлович казался в эту минуту монументом, высеченным из глыбы гранита. Сходство усиливал черный клеенчатый плащ, облегающий его фигуру. И только глаза капитана, неотрывно устремленные на наплывающий берег, светились и нетерпением, и теплой человеческой радостью: скорей бы!

А на берегу, несмотря на дождь, как всегда в таких случаях, успели заранее собраться люди и еще издали до мостика судна доносились их радостные, взволнованные голоса. Их было много, этих женских и детских голосов. На севере исстари принято, что жены и дети в любую погоду вот так, на пристани, встречают своих мореходов.

Дождь, как назло, пошел сильнее, за серой сеткой скрывая фигуры и лица собравшихся на берегу. Но и сквозь мутную эту сетку каждый моряк на «Коммунаре», казалось, видел самого родного для него человека.

Только Маркевич не слышал голоса жены и дочери, хотя вслушивался до звона в ушах. «Не пришли? — с почти привычной горечью спросил он себя. И хмурой усмешкой ответил: — Не пришли…» Он отвернулся от пристани — даже смотреть не хотедось на чужую радость, и вздрогнул от слов капитана, прозвучавших над самым ухом:

— Алексей Александрович, что же вы с дочкой не здороваетесь? Глядите, глядите, вот вытянулась, а? Совсем ба-арышня!..

Алексей рванулся к борту, впился задрожавшими пальцами в холодный металл поручней. Внизу, на краю гранитного парапета пристани, стояли и тоже кричали что-то, и тоже счастливо размахивали руками, приветствуя его, Муся и Глорочка. Горячая волна радости обрушилась на штурмана — так, что голова закружилась. И жадно вглядываясь в их мокрые от дождя лица, он крикнул — а может быть прошептал слова, в последние дни не раз готовые вырваться из груди:

— Милые вы мои, наконец-то мы опять вместе!

Через полчаса, покинув судно, они весело шагали домой. Дождь, утомленный своей бесконечностью иссяк, и в рваных разрывах облаков то и дело проглядывало нежаркое майское солнце. Начисто вымытые улицы города казались в лучах его необыкновенно красивыми, принаряженными, словно и они радовались возвращению «Коммунара». Молоденькие деревья в театральном сквере покрылись зеленоватой дымкой первой листвы, а трава под ними, на газонах, успела уже слиться в густой и мягкий сочно-зеленый ковер, усеянный множеством золотистых шапочек цветущих одуванчиков.