Эта книга может вызвать у неподготовленного читателя шок. Поэтому она нуждается в коротком предисловии – чтобы читателя немного подготовить.
Однако прежде чем начать разговор, нам нужно ввести два понятия из теории литературы: свободный косвенный дискурс (термин Е. Падучевой; в этом кратком пересказе мы неизбежно упростим его трактовку) и остранение.
Начнем с первого. У любой истории есть рассказчик, и этот рассказчик никогда не равен автору. Ну, скажем, историю «Лолиты» мы знаем со слов Гумберта Гумберта – именно он от первого лица рассказывает ее нам, и уж конечно, этот рассказчик не Набоков. Историю «Бесов» рассказывает нам Степан Трофимович Верховенский, и, опять же, Достоевский делает все, чтобы мы не перепутали его с этим прекраснодушным и глуповатым стариком. И в том, и в другом случае «я», от которого рассказывается история, – это «я» выдуманного рассказчика, а не реального автора.
Но есть случаи более сложные. Вот, скажем, Анна на следующий день после скачек:
Пускай муж опозорит и выгонит ее, пускай Вронский охладеет к ней и продолжает вести свою независимую жизнь (она опять с желчью и упреком подумала о нем), она не может оставить сына. У ней есть цель жизни. И ей надо действовать, действовать, чтоб обеспечить это положение с сыном, чтобы его не отняли у ней. Даже скорее, как можно скорее надо действовать, пока его не отняли у ней. Надо взять сына и уехать. Вот одно, что ей надо теперь делать…
Кто рассказывает нам все это, чьи мысли разворачиваются перед нами? Это Толстой утверждает, что у Анны есть цель, кому-то доказывает, что ей надо действовать, маниакально повторяет слова, путается в них, перебивает сам себя? Очевидно, нет. Иначе нам пришлось бы признать, что Толстой был не в себе за письменным столом, сочиняя сцену. Ответ может быть только один: несмотря на то, что чисто грамматически про Анну говорится «она», на самом деле мы видим эту сцену изнутри ее сознания, ее глазами, это ее мысли, ее точка зрения. Это и называется свободный косвенный дискурс: когда формально рассказ ведется от третьего лица, но на самом деле рассказчик – сам герой.
Повесть «Толерантная такса» написана именно в этой технике. Формально грамматическое лицо третье, но это не должно вас обмануть. Рассказчик здесь – именно Дима, мальчик, которому в первой части четыре годика, а во второй – двенадцать. И этого рассказчика нельзя, разумеется, путать с автором. Автор выдумал мальчика и от лица этого мальчика ведет рассказ.
Это первое.
А вот и второе: для чего автор так делает? Почему бы не рассказать придуманную историю от нейтрального, так называемого всеведущего рассказчика? Потому что второй ключевой прием, который автор использует, – это остранение. Понятие остранения ввел Шкловский, на примере из того же Толстого. Наташа Ростова в театре:
Люди стали махать руками, и в руках у них было что-то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие-то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что-то металлическое, и все стали на колени и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей…
Казалось бы, достаточно сказать: начался спектакль, артисты исполняли свои роли – ведь все знают, что такое театр, как он устроен, для чего нужен, и так далее. Толстой же рассказывает нам все это глазами человека, который в театре как будто впервые, который ничего про него не слышал и который не понимает, что происходит. Для него все происходящее смотрится странно. Толстой берет простую, всем известную вещь, театр, и делает ее странной, остраняет ее. Для чего? Да как раз для того чтобы заново поставить вопрос о том, что такое театр, как он устроен и для чего нужен (по Толстому – ни для чего).
Автор «Толерантной таксы» использует тот же прием с той же целью. Свободный косвенный дискурс нужен ему, чтобы рассказывать историю с точки зрения маленького мальчика, а точка зрения маленького мальчика – для того чтобы остранить все, что окружает героя, то есть, в сущности, нашу с вами жизнь.
Скажем, любого здорового читателя этой книги передернет от действующих в ней, пусть и на периферии ее сюжета, педофилов. Почему? Да как раз потому что о них говорится от лица мальчика, который, как Наташа в театре, видит только фактическую сторону дела, у которого еще не сформированы социокультурные коды и моральные нормы – соответственно, и осудить он ничего не в состоянии, только удивиться странному. Зачем автор делает это с нами? Да для того чтобы побольнее столкнуть нас со страшной реальностью педофилии, заставить машину нашей морали работать на полных оборотах – потому что, когда она так работает, она требует от нас активного сопротивления злу.
Ну, ужас все-таки в «Толерантной таксе» не главное; в целом перед вами одна из самых смешных книг, написанных на русском языке за последнюю четверть века. Это книга прежде всего сатирическая, причем тотально сатирическая. И читая ее и узнавая, как в зеркале, в ней всю общественную, как сейчас говорят, повестку последних лет, читатель складывается пополам от хохота.
