— А что это? — спросил таможенник, ткнув пальцем в большую банку, имевшуюся в моем багаже.
— Мышьяк, — ответил я. Индиец подозрительно посмотрел на меня, откупорил банку и, сунув палец в белый порошок, собрался попробовать его на вкус.
— Не надо, вы же умрете! — крикнул я. На мой крик сбежались все таможенники и пограничники. От меня потребовали объяснений, зачем я захватил с собой столько мышьяка, сколько хватило бы для отравления целого полка. После двадцатичасового перелета из Бостона до Калькутты мне было трудно объяснить что-либо. Невыносимая жара в здании аэропорта и экзотические лица столпившихся вокруг меня людей приводили меня в отчаяние.
— Мышьяк мне нужен для птиц, — промямлил я.
— Для птиц, — повторил человек неприветливого вида с тюрбаном на голове, выхватив банку из рук низенького смуглого парня, собиравшегося попробовать эту отраву.
А между тем мой мозг сверлила одна единственная мысль: «Письмо! Если только они не найдут письмо, все будет в порядке».
— Да-да, для птиц, — пояснил я. — Понимаете, мне нужно провести антропологические изыскания в Бутане, т. е. я имею в виду изучение народностей, проживающих в Гималаях. И, кроме того, мне необходимо поймать ряд птиц для музея. А птицы сохраняются в мышьяке.
Это было весной 1959 года. Впервые мой проект казался каким-то притянутым за уши. Для обступивших меня в таможне людей я выглядел натуральным маньяком, да я и сам удивлялся себе: какого дьявола я делаю здесь, на краю света, с фунтом мышьяка и письмом брата Его Святейшества Далай Ламы, написанным изящным тибетским шрифтом.
С самого детства меня пленяла мысль о таинственной заснеженной земле Гималаев, о странах, которые даже во второй половине двадцатого века не ведали о самых элементарных технических изобретениях современного мира. Территории этих махоньких, забытых Богом и людьми королевств Сикким, Непал и Бутан простираются вдоль почти всей восточной половины горной цепи Гималаев.
Располагая рекомендательным письмом от имени Тубтена Норбу, брата Далай Ламы, премьер-министру Бутана, я чувствовал уверенность в успехе своей миссии. Мне предстояло встретиться с премьер-министром Бутана Джигме Дорджи в небольшом индийском пограничном городке Калимпонг, играющем роль ворот в Тибет.
Мои планы были нарушены уже на следующий день после прибытия в Калькутту. Как только мне удалось, наконец, растаможить свой багаж, из утренней газеты я узнал, что мне противостоят 600 миллионов китайцев. В столице Тибета Лхасе китайцы обстреляли из минометов Норбу Линка, дворец Далай Ламы, и начали полномасштабную войну в Тибете. Во всех государствах гималайского региона наступили тревожные дни, и никто не мог бы ответить на вопрос, когда и где прекратится китайская агрессия.
Калимпонг, в который я направлялся, сразу же стал ключевым центром информации о трагедии Тибета. Вскоре индийское правительство, в то время дружественно настроенное по отношению к Китаю, объявило, что Калимпонг закрыт для въезда всех иностранцев. Было объявлено, что этот городок расположен в пределах «внутренней линии», т. е. новой границы, установленной индийским правительством в 32 километрах от официальной индо-тибетской границы. Это было сделано потому, что китайцы заявили, что Калимпонг — «логово шпионов Запада» и, мало того, в китайском заявлении говорилось, что «шпионы маскируются под псевдо-антропологов и орнитологов». Учитывая тот факт, что у меня был мышьяк для консервации птиц и что я был новичком в области антропологии, казалось очевидным, что депеша китайцев подразумевала именно меня.
Однако было слишком поздно возвращаться домой. Теперь, когда дорога в Калимпонг была закрыта, я порылся в своих записках, чтобы разыскать адрес таинственного г-на Смита, который, по моей догадке, был кем-то вроде секретного агента, проживавшего в Калькутте. Мне специально дали его координаты на тот случай, «если возникнут непредвиденные обстоятельства». Я позвонил ему из своего номера в Гранд-отеле.
— Я тотчас же приеду, — был ответ.
Полчаса спустя, когда мы сидели в холле отеля под шумнейшим вентилятором, чтобы нас никто не подслушал, этот джентльмен дал мне координаты двух людей, которые могли бы тайно переправить меня в Калимпонг. Уже тогда то, что было запланировано мною как приятный научный проект, становилось авантюрой, скорее приличествовавшей Джеймсу Бонду.
Из Калькутты я вылетел в Бадогру, где у подножия Гималаев имелась небольшая взлетно-посадочная дорожка. Там я встретился с одним из двух людей, о которых уже сказано выше. Вскоре, спрятанный под брезентом в заднем отсеке джипа, я направлялся инкогнито к «внутренней линии», в объезд контрольных полицейских постов, через таинственные чайные плантации к неведомым подножиям Гималаев, прямо в то место, которое китайцы назвали «логовом шпионов Запада». Так я впервые оказался на земле Гималаев.
Мне доводилось много слышать и читать о Гималаях, но скоро я осознал, что эти описания не в состоянии выразить неуловимую ауру, излучаемую величайшим в мире горным массивом. В каком-то смысле Гималаи похожи на большинство других горных массивов: перед путником они появляются как темно-зеленые предгорья, поначалу не представляющие собой ничего особенного, но в то же время примечательные тем, что шаг за шагом становятся все выше и выше, подобно контрфорсам за нефом собора.
