Теория поля

Они беседовали уже больше двух часов, сидя рядом в мягких удобных креслах перед мирно потрескивающим камином на старой профессорской даче. Арсений любил приезжать сюда. Дело было даже не в уютной, спокойной атмосфере, которая всегда здесь заботливо скрывала его от любых невзгод и проблем внешнего мира, будто бы укутывала и тело, и душу мягким, пушистым пледом. И не в традиционном шотландском виски, которым его здесь неизменно потчевали. Хотя, согласитесь, приятно наслаждаться жарким треском камина и стаканчиком почтенного, благородного напитка, когда за окном стоят февральские морозы и температура уже третью неделю не поднимается выше минус двадцати. И даже не в этой удивительной, не похожей ни на что беседе, когда два человека настолько понимают друг друга, что мысли словно бы обретают материальные формы. А главным образом потому, что он был уверен: ему здесь всегда рады. Рады безусловно и искренне, пусть даже радость эта редко выражалась словами и почти никогда эмоциями. Он просто знал это как некую непреложную истину. Знание возникло как-то незаметно, не сразу, но потом, со временем, постепенно укоренилось, укрепилось и в конце концов уже окончательно поселилось в его сознании.

Они были знакомы очень давно. По меркам Арсения Козырева, которому минувшим августом исполнилось 22 года, они были знакомы всю жизнь. Учитель и ученик, профессор и студент, гуру и шишйа[2]. Учителя звали Евгений Михайлович Малахов. Он действительно был доктором физико-математических наук, профессором, членом-корреспондентом РАН. И на самом деле являлся в своей области, как это принято говорить, ученым с мировым именем. На деле этот эпитет означал, что любой человек в любом местечке земного шара, сколь-нибудь серьезно занимающийся изучением ядерной физики, был так или иначе знаком с работами Евгения Михайловича. Еще бы, ведь многие идеи, которые ныне стали общепризнанными и на которых строилось теперь большинство современных теорий, родились когда-то именно в его гениальной голове. Арсения он по праву считал своим самым способным, талантливым и любимым студентом.

Козырев был высоким, атлетически сложенным юношей. Возможно, излишне худощавым и немного сутулым. Сказывались детские комплексы: превосходя по росту почти всех своих сверстников, подсознательно он старался выглядеть чуть ниже, чем это было на самом деле. Молодой человек имел мужественные, но правильные черты лица. Пожалуй, его можно было назвать приятным или даже симпатичным. Начиная со старших классов средней школы, дабы придать своей внешности некоторую индивидуальность, подчеркивал ее сначала усами, а позднее еще и небольшой шкиперской бородкой, настолько коротенькой, что ее легко можно было принять за брутальную небритость.

Родители Арсения принадлежали к тому же научному кругу, что и Евгений Михайлович. Они вместе заседали на скучных ученых советах, часто встречались на различных конференциях, семинарах и симпозиумах. «У нас на научном Олимпе», – так любила называть эти мероприятия мать Арсения. Любили устраивать шумные вечеринки в московском Доме ученых, выезжали вместе на веселые пикники и просто приходили друг к другу в гости отметить Новый год или день рождения. Арсений с детства привык к этим жизнерадостным «дядям» и «тетям», которые громко смеялись над шутками друг друга, играли с ним в футбол, катали на мотоцикле или учили съезжать с горы на лыжах. Конечно, умом он и тогда понимал, что все эти вполне обычные и совершенно привычные для него люди занимаются на работе чем-то невероятно серьезным и сложным. Особенно когда за праздничным столом разговор вдруг делался абсолютно непонятным для его детского восприятия. И все же для него они всегда оставались очень близкими людьми. Без каких-либо оговорок. Абсолютно своими.

Дядя Женя, с серьезным видом зайдя в рабочий кабинет матери Арсения, Ноны Алексеевны, вдруг становился добрым и радостным, обнаружив в кресле заведующей кафедрой делового малыша, сосредоточенно пытавшегося прикрутить дверную ручку к модели новейшего детектора элементарных частиц, и только успевал где-то в подсознании отметить, что ручка вписывается в дизайн прототипа необычайно удачно, будто конструкторы специально приготовили для нее это место. И тут же забывал и про ручку, и про реактор, и про ту проблему, с которой пришел к коллеге, полностью погружаясь в водоворот идей и свершений юного гения.

Арсений уже тогда выделял среди прочих родительских друзей и знакомых именно этого человека: с одной стороны, простого и доступного, а с другой – безумно интересного и необычного. Тянулся к нему со всей своей детской непосредственностью, ощущая, видно, где-то на нематериальном уровне их духовную близость. Евгений Михайлович тоже был весьма расположен к этому забавному малышу, отмечая его оригинальные, необычные для ребенка суждения. Всегда защищал его перед родителями, если тому случалось набедокурить. А случаи таковые происходили нередко, и притом весьма серьезные. Например, внезапное возгорание в кладовке после одного не вполне удачного физического эксперимента, когда только чудом удалось избежать большого пожара, а быть может, и еще более трагических последствий. А однажды профессор даже уговорил родителей прямо посреди учебного года отпустить Арсения с его танцевальным коллективом на целых две недели выступать с концертами по области. Арсений тогда пребывал в полном восторге! И даже не ясно, что его прельщало больше: то ли возможность лишний раз побыть в компании своей партнерши, девочки внешне весьма привлекательной, то ли общее ощущение своей исключительности, которое заключалось в официальной возможности не посещать школу.