Мы помогаем людям, чтобы они, в свою очередь, помогли нам; таким образом, наши услуги сводятся просто к благодеяниям, которые мы загодя оказываем самим себе.
Франсуа де Ларошфуко.
В доме было холодно.
Хотя, назвать это жалкое сооружение домом стоило значительных затрат фантазии: дыры в стенах, полу и потолке были едва ли не больше окон… А в последние месяцы лачуга совсем опустела: даже крысы не показывались — издохли от голода.
Многолетняя война меж людьми и нелюдями необычайно затянулась и безжалостнее всего ударила по таким мелким, затерянным среди полей, деревушкам, как Сая.
Девочка, лет семи, перемазанная сажей и оборванная, сидела у давно уже мёртвого очага, тщетно пытаясь развести огонь. Снова и снова кресало в её грязных руках ударялось о камни и слабо искрило, но ничего путного у неё не выходило. Тонкие прутики и сырые ветки разгораться никак не желали. И на тёмно-синих, как драгоценные сапфиры, глазах уже дрожали капельки солёной росы.
С тех пор, как исчезла мать девчушки, жить стало почти невозможно…
— Селяне, други мои… — откашлявшись, начал сельский голова, Виркас. — Удача совсем отвернулась от нас: урожая в этом году не было вовсе, холода совсем рано пришли, да и ельфы снова наступают!..
Голова обвёл соколиным взором полуголодную аудиторию в старых тулупах, мрачно поддакивающую толстощёкому оратору.
— Много горя мы вкусили! — продолжил он под заунывный вой чьего-то желудка. — И надобно с этим покончить!
Виркас многозначительно замолчал. В повисшей тишине прошуршала пара шёпотков, что покончить надо с личными запасами головы, кои были основным горем села. Но у того мнение оказалось иное.
— Селяне, честные трудяги! Я нашёл истинную причину наших бедствий! — тихое покашливание слева вдруг обнаружило рядом с Виркасом местного священника. — Вернее, отец Кизим наставил на путь ист… тьфу!.. на врага указал!
Святой отец смущённо кивнул, украдкой почесав позолочённую ранее ладошку.
— Сожжём ведьму! — рявкнул вдруг басом голова, яростно сверкнув очами.
— Да! — ошарашено подхватило идею стадо селян, вываливаясь из тесного прихода на улицу и начиная тупо озираться в поисках жертвы.
— А какую ведьму-то? — спохватилась толстая тётка с лиловым носом и в котовой шапке.
— Ту самую! — пискляво взвизгнул священник и повёл возбуждённую паству к обители греха, уныло притулившейся в конце деревни.
— Ломай дверь! — величественно отдал приказ Виркас, но едва приступил к исполнению, как дверь рухнула сама от первого же удара, будто сдалась без боя.
Священник времени тоже даром не терял, и теперь, доведённая им до необходимой степени ярости, толпа ворвалась в хлипкую хибар, которая по его словам была едва ли не очагом Преисподней. Кизим в нужный момент вынырнул на первый план и завопил, сколько позволяли голосовые связки:
— Ве-е-едьма!
Его пухленький коротенький указательный пальчик впился в скрученную фигурку синеглазки у печи. Та, уже догадываясь, чем может обернуться этот дружеский визит, забилась в угол за печкой, прижав к груди маленькую соломенную куколку. Сельский голова решил взять инициативу в свою правую руку и выудил девчонку из укрытия. Увидев перепуганную насмерть, худющую «ведьму», народное ополчение дрогнуло.
— Это ж ребёнок! Не может эта пичуга ведьмою быть! — здоровенный детина лет сорока недоверчиво заозирался.
— Может-может! Возраст роли не играет! — авторитетно заорал Кизим и переходя на истеричный фальцет, добавил. — И не смущай народ, еретик!
Детина махнул рукой, плюнул для верности и вышел вон.
Воздух был морозный, свежий, под ногами похрустывал ледок…
— Вот, и готово всё! — протянул Кизим, стоя рядом с Виркасом и улыбаясь, как блаженный.
Большая площадь деревни, служащая и рыночной и судебной, уже целилась в небо позорным столбом, до середины скрытым кучей из веток и соломы: селяне, скрипя сердцем, отдавали драгоценное топливо для печей на благо местной инквизиции. Девочку же пока посадили в грубую деревянную клеть, в каких обычно возили коз на продажу. Там она и ждала часа сожжения, безнадежно сжимая куклу.
Кизим уже начал очередную проповедную и обличительную речь. Толпа ведьмосжигателей возбуждённо рокотала. Обстановка накалялась, мороз крепчал…
Внезапно просчитанный до мелочей план Виркаса с треском провалился! Какой-то пацанёнок примчался в стоптанных сапогах, отцовской куртке и шапке набекрень. Уткнувшись с разбегу в мамкину юбку, он задохнулся криком:
— Эльфы! Эльфы идут!!
Повторять клич даже не понадобилось. Побросав факелы, народ разбежался по домам, ставни и двери затворились. Как будто это могло их защитить. Настала холодная тишь в деревенском предвечерье с ярким разгорающимся костром. Девочка, клетка которой уже горела с одного края, истошно завопила от ужаса, вжимаясь в другой угол.
На площадь неспешно въехала вражеская конница…
— Почему они хотели тебя сжечь? — осмелилась, наконец, спросить Тисса, статная человеческая женщина, пришедшая с конницей нелюдей.
Она была женой лейб-медика и отправилась на фронт с ним. Пусть ей и претила война с людьми, но муж был важнее и нужнее, и она ему старалась помочь, чем только могла.
