Танцующий ястреб
Авторы: Юлиан Кавалец
Жанр: Современная проза
Циклы: не входит в цикл
Формат: Полный
Всего в книге 143 страницы. Год издания книги - 1971.
«…Ни о чем другом писать не могу». Это слова самого Юлиана Кавальца, автора предлагаемой советскому читателю серьезной и интересной книги. Но если бы он не сказал этих слов, мы бы сказали их за него, — так отчетливо выступает в его произведениях одна тема и страстная необходимость ее воплощения. Тема эта, или, вернее, проблема, или целый круг проблем, — польская деревня. Внимание автора в основном приковывает к себе деревня послевоенная, почти сегодняшняя, но всегда, помимо воли или сознательно, его острый, как скальпель, взгляд проникает глубже, — в прошлое деревни, а часто и в то, что идет из глубин веков и сознания, задавленного беспросветной нуждой, отчаянной борьбой за существование. «Там, в деревне, — заявляет Ю. Кавалец, — источник моих переживаний». Добавим: и источник размышлений, сопоставлений, ибо игра таковыми — излюбленный творческий прием польского прозаика. В его высказываниях мы находим и лирическую «расшифровку» этого понятия «источников», которые подобно мощному аккумулятору питают оригинальное дарование писателя, крепнущее от книги к книге.
Читать онлайн Танцующий ястреб
О ВЕЧНО НЕИЗМЕННОМ И ВСЕ ЖЕ МЕНЯЮЩЕМСЯ…
«…Ни о чем другом писать не могу». Это слова самого Юлиана Кавальца, автора предлагаемой советскому читателю серьезной и интересной книги. Но если бы он не сказал этих слов, мы бы сказали их за него, — так отчетливо выступает в его произведениях одна тема и страстная необходимость ее воплощения. Тема эта, или, вернее, проблема, или целый круг проблем, — польская деревня. Внимание автора в основном приковывает к себе деревня послевоенная, почти сегодняшняя, но всегда, помимо воли или сознательно, его острый, как скальпель, взгляд проникает глубже, — в прошлое деревни, а часто и в то, что идет из глубин веков и сознания, задавленного беспросветной нуждой, отчаянной борьбой за существование.
«Там, в деревне, — заявляет Ю. Кавалец, — источник моих переживаний». Добавим: и источник размышлений, сопоставлений, ибо игра таковыми — излюбленный творческий прием польского прозаика. В его высказываниях мы находим и лирическую «расшифровку» этого понятия «источников», которые подобно мощному аккумулятору питают оригинальное дарование писателя, крепнущее от книги к книге.
«Важно, очень важно, какой мир впервые открывается глазам ребенка, — говорит он в предисловии к польскому изданию своих произведений, — какие образы детства запечатлелись у него в памяти. Каменную стену увидел ты или дерево? Чье лицо склонилось над тобой, ребенком? Чья рука взяла тебя за руку, помогая преодолеть неровности земли? Чья рука подала тебе хлеб и какой он был, этот хлеб?
Деревья, поля, луга, реки — вот образы моего детства. Истомленные крестьянские лица окружали меня. Жестокая, натруженная крестьянская рука подала мне ржаной хлеб и вывела в мир».
Сказанное — довольно существенно, оно проясняет основы писательского мироощущения, отчасти даже указывает на природу его таланта. Многие польские писатели старшего и среднего поколения, — Юлиан Кавалец, который родился в 1916 году и первый сборник рассказов «Тропинки среди улиц» опубликовал в 1957 году, и принадлежит к среднему поколению, — вышли из деревни. Когда из уст литераторов слышишь подобные признания, невольно настраиваешься на лирический лад — ищешь в прозаике лирического поэта. Ищешь и часто — находишь. Что касается Юлиана Кавальца, то делая прогноз лишь на основе его высказываний, мы бы легко ошиблись, ибо ясно осознанные и, видимо, почитаемые им как моральный завет истоки не привели автора к созерцательному бытоописанию, к сентиментальному изображению природы, людских отношений и обычаев, как исчезающих, так и появляющихся. Лирическое у Кавальца присутствует всюду, начиная от деталей и кончая характерами, и это проступает как в ранней повести «На солнце», так и в одной из последних — «Ищу дом». Даже в повести «Танцующий ястреб», написанной отчасти в полемически-сатирическом тоне с немалой долей сарказма, есть много задушевности и грусти, воспоминаний и реминисценций, относящихся явно к лирическому арсеналу. Однако лиризм в данном случае — мера сопутствующих чувств, сила увлеченности, а не способ изображения. Конструкция его повестей строго рациональна, несмотря на «вольные» перескоки во времени. Да, несмотря на кажущуюся разбросанность композиции его повестей, в основе их — не экспромт, а заданность и продуманность, базирующиеся на итогах социальных исследований автора.
Лирическая горячность, открытая заинтересованность, прорывающаяся в стилистическую ткань и составляющая ее особенность, с одной стороны, и трезвый анализ, объективность наблюдений и заданность в конструктивном рисунке — с другой… Заметим, что эта заданность кое-где приводит к примитивизации образов, к схеме сюжетного развития. Но вместе с том это ново, напряженно, остро и выделяет Ю. Кавальца из числа других, пишущих о деревне. В том, что Кавалец, исступленно любящий деревню, не только созерцает и грустит, а гневается и бичует, сопоставляет и делает всевозможные предположения о невозможности «разыграть» жизнь заново, охватывая при этом широкое ее поле, времена прошедшие и настоящее, — очень важная особенность писателя, который воспринимает большой мир как бы сквозь призму морально-этических воззрений трудового крестьянства.
Все, что происходит в ныне переустраивающемся крестьянском быту, все, что происходит за околицей села, наконец, все, чем живет современный город, наступающий на остатки сельских патриархальных отношений и неотвратимо влекущий к себе крестьянских детей, — все это под пером писателя, словно лакмусовой бумажкой, проверяется самой деревней, судьбой ее сыновей. Важно, что такой «проверкой» Ю. Кавалец взывает не к возрождению отсталости и косных традиций, а к разумному внедрению неизбежно нового и передового в жизнь среды, сложившейся под влиянием векового уклада и взаимоотношений людей, которые намного пережили породившие их социальные условия. Особенно наглядна такая «проверка» в повести «На солнце». Строительство завода, о котором взволнованно и дотошно рассказывает старик крестьянин, оставшийся без своего дела — землепашества, а значит, и без смысла существования, обернулось благом не для всех жителей окрестности отнюдь не по государственной необходимости. Завод нужен, но кое-кто любит строить слишком размашисто, не считаясь ни с чем, даже с хлебородящей пашней; ведь передвинь кто-то это самое строительство на рядом лежащую пустошь — заводу это не повредило бы, а деревня осталась бы цела. И никакой трагедии не было бы, крестьяне по-прежнему работали бы, жили и умирали там, где родились они сами, их отцы и деды. Притом потерянные гектары далеко не самое главное, ведь социалистическое государство возмещает убытки с лихвой — хочешь, деньгами бери за изъятые морги, хочешь, бери землю в другой деревне. Главное, что исчезает вросший корнями в землю слой жизни, неповторимые духовные ценности, имя которым — людские взаимоотношения, людская память о месте, событиях и ощущениях; пусть в масштабе всей страны эта потеря незначительна, но почему, если возможно, не сохранить и крупицы этого важнейшего богатства?
