Дмитрий Андреевич ФУРМАНОВ
ТАЛКА
Рассказ
Первые выходили - бакулинские ткачи. Шершавой и шумной толпой выхлестнули они из корпусных коридоров на фабричный двор. И раскатился от стен и до стен по каменному простору ревучий гул.
У ворот, под стеной, оскалившись злобой, в строгой готовности вздрагивали астраханские казаки. На кучку железных обрезков, стружья, укомканной грязи выскочила хрупкая тощая фигурка рабочего. И вдруг зашуршало по рядам:
- Дунаев... Дунаев... Евлампий Дунаев...
Дунаев вскрикнул что-то и взмахнул повелительно над головой короткими руками. И было видно, как торопливо юркнула к затылку черная кепка, сползли в подмышки рукава рабочей блузы и ворот отскочил с крутого кадыка.
По восковому рябому лицу Дунаева проступили горячие пятна, черные глаза захлебнулись волнением, вспыхнули, как жало - впились в толпу. Остро прыгала короткая бородка, как клееные - трепетали черные усики. Он весь дрожал, словно птица в петле, а высоко вскинутая тонкая рука приказывала мужественно и властно:
- Товарищи, внимание!
И все, что гремело, стучало, кричало, визжало - вмиг встало. Вмиг тишина. Только чеканным клекотом чмокнули по камням казацкие кони. Казаки ерзко шаркнули в седлах шершавыми штанами. Подались назад, хрустнули нагайками, но остались под стеной. Толпа могуче зевнула в казачью сторону, тяжело обернула к Дунаеву сухое решительное желтое лицо - и замолчала.
- Товарищи! Мы бросили работу, мы вышли на волю - зачем? Затем, чтобы крикнуть этим псам, - он дернул пальцем за каменный корпус, - крикнуть, что дальше так жить и работать нельзя! Верно али нет?
И казалось - подпрыгнул каменный двор от страшного вскрика толпы, а стены медленно, жутко покачнулись.
- Но не будет успеха, товарищи, - покрыл Дунаев утихавшие голоса, не будет успеха, ежели мы в одиночку. Всем рабочим горькая жизнь одна вместе с нами пойдут все фабрики, все заодно, - так али нет?
И снова крякнул в мгновенной встряске каменный двор. Охнула толпа, заволновалась тревожная, словно кто-то по рядам перебирал ее, как струны, - крепкими, цепкими пальцами.
Со стружьей кучки кратки были гневные речи.
С шипом кто-то шамкнул в толпе:
- Среди нас шпионы...
- Шпионы!.. Шпионы!.. Шпионы!..
Словно против шерсти пошарили зверя; взлохматилась, ощетинилась сердито толпа.
- Где шпионы? Взять шпионов в бока!
И кто-то выкрикнул резко и внятно:
- Шпионы метят спины мелом...
Тогда вмиг поверили все, что у шпионов - мел в руках, и тысячи глаз заскакали по соседским ладоням, шарили по саленым спинам, но не находили мела, не видели предательских спинных крестов.
- Про-во-ка-ция!
И так же быстро, уверенно побежало это новое:
- Провокация, провокация, провокация!..
- Товарищи, нет ничего; круглый обман. Торопись выходить за ворота!
И толпа снялась, как с якоря огромный пароход, - забила лопастями, заухала, расплескалась звонкими вскриками, выровняла путь и вперила в ворота прямой, неколебимый взор.
Тогда кони казацкие враз куснули удила - подались казаки в сторону, лава вылудила улицу.
И неслась густая темноблузая масса по недоуменному городу, обрастала, вырастала, с фабрики перехлестывала на фабрику, заливала корпуса, откатывалась прочь - окрепшая, освеженная, густая и черная, как волны в ветру.
Недоступны каменные стены вкруг корпусов; стиснуты плотно жадные челюсти железных ворот; пусты жандармские кобуры - готовы наганы в руках; отменно вооружены полицейские наряды; по городу свищут желтолампасные эскадроны астраханцев...
Ямы, заставы, капканы, засады - смерть, как горные тучи, низко повисла кругом.
Но широк и волен шумный бег масс - разжимаются перед ними пасти ворот, пропускают высокие стены, скрежещут, но молчат жандармы, мимо скачут разъезды казаков.
У Кампанских ворот враз не далось - тогда просочились с тыла, прорвались во двор и оттуда вместе уходили через главные ворота.
Кампанских вели двое - Федор Самойлов и Семен Балашов.
На городской площади, на главной - перед управой - собрались невиданным множеством и забили приуправские улицы, как патроны бекасинником.
Над толпой, на плечах у сильных, как малая рыбка на солнце, выплескалась вверх хрупкая фигура Евлампия Дунаева:
- Тш...ш...ш... Та...ава...рищи! Тихо!
Да, тихо: все тише... тише и - тихо! Остановилось.
Евлампий Дунаев пронзительно, гневно выпалил короткое слово:
- Товарищи! Фабрики побросали работы. Десятки тысяч голодных рабочих пришли сюда - вон, погляди!
И он над головой быстрым кругом перекинул руку.
- Мы предъявим фабрикантам требования и до тех пор не встанем на работу, пока требования наши не удовлетворят.
- Правильно! Верно, Евлампий!!
- Забастовку, товарищи, доведем до конца, - вскрикнул Дунаев, - до конца, до самой точки - али нет?
Тысячегрудым эхом гикнуло по площади согласье.
Дунаев сполз с плеч. Дунаеву первому поручил говорить партийный комитет. Комитет заседал накануне в лесу, ночью, - там и решили утром подымать забастовку. Теперь комитет большевиков на площади сомкнулся в центре, где выступал Евлампий, - одного за другим выпускал своих ораторов. Партийные ораторы перемежались рабочими, что стояли ближе: всяк говорил только одно, всяк своим гневом, словно расплавленным свинцом, оплескивал гигантскую дрожащую толпу.
