Николай Владимирович
Блохин
СВЯТОЧНАЯ ПОВЕСТЬ
Бабушка вытерла кровь с
Федюшкиного носа и, подкидывая на руках камень, что приволок с собой внук,
горько-укоризненно сказала:
— И из-за этого вот
булыжника ты младшего избил? И дрожишь-то, будто золота кусок отвоевал, в
могилу что ль его с собой возьмешь?
— И не булыжник это, и
не золото, — отвечал насупленный Федюшка, — это снаряд от тяжелой пушки... И в
какую это могилу?
— В какую-какую!..
Такую, обыкновенную, в какую людей кладут, когда они умирают.
— Как это? Что ж и я
умру?
— А ты что, вечно жить
собрался? — с усмешкой, которая очень не понравилась Федюшке, сказала бабушка и
вышла из комнаты. Ошеломлен был Федюшка ее словами. За все девять лет, что он
жил на белом свете, он, конечно же, ни разу не задумывался о том, что он
когда-нибудь умрет. Тот мир, на который он смотрит своими любознательными
карими глазами, всегда будет перед ним, и он, Федюшка, всегда будет в нем. А
как же иначе? Но ведь действительно, не вечен же он, и когда-нибудь придет и его
смертный час. Ему вдруг так скверно и тоскливо сделалось от этой мысли, что в
пору было зареветь. И много раз походя слышанные слова — могила, смерть,
вечность — вдруг обрели громадный смысл и сделались самыми важными в жизни. Они
колом встали в голове и совершенно не охватывались разумом. Непостижимость
тайны, стоящей за этими словами, заставляла ежиться тело и прогоняла по спине
мелкие, противно щекочущие мурашки. Протестом и негодованием неизвестно на кого
всколыхнулась его душа за то, что он, оказывается, смертен и рано или поздно
ляжет в могилу. Это последнее «в могилу», прошелестевшее в голове, вдруг навело
его на воспоминания и оказалось, что не раз за свою девятилетнюю жизнь ему
пришлось столкнуться со смертью близких и чужих. Только тогда это как-то не
застряло в сердце и уме, а сейчас (вот поди ж ты!) — взорвалось. Год назад у
него умер дедушка, у соседа Васятки, которого он сегодня избил, совсем недавно
умерла сестренка-младенчик, а дома, в Москве, также недавно, у маминой знакомой
умер сын, ровесник Федюшки. Очень явственно сейчас вспомнилось-увиделось
Федюшке желтое мертвое личико усопшего в гробу. Он лежал одетый в свой парадный
темно- синий костюмчик, а от него очень неприятно воняло зловонным, тяжелым
запахом. Ему даже сейчас показалось, что вновь ударил в его нос тот запах. И
лицо матери умершего ровесника вдруг замаячило перед глазами: отчаянно-безумный
взгляд, полный слез. Как она убивалась, как кричала, как руки ломала, как звала
своего мертвого сына... А от того в ответ одно зловоние.
— Что ты кричишь,
убиваешься, — как бы говорило равнодушно-безжизненное личико, — меня больше
нет. То, что ты видишь, это лишь мертвая оболочка, внутри которой уже гниет и
нет уже никакой жизни...
Мать же безутешно
продолжала плакать и кричать.
Очень тошно стало
Федюшке от этой картинки-воспоминания, нахлынувшей на него. Да еще запах
этот... Федюшка сморщил нос и оглянулся вокруг себя, похоже и вправду откуда-то
несет. Вошла бабушка.
— Что с тобой, Федюшка?
— тревожно-обеспокоенно спросила она, — на тебе лица нет. И она тоже повела
носом и ищущим взглядом пробежала по углам. — Что случилось?
— Ничего не случилось, —
буркнул Федюшка, очень сердито глядя на бабушку, — я умирать не хочу.
— Чего?! — Бабушка
непонимающе-оторопело уставилась на внука.
— Того! — передразнил
Федюшка, еще более сердито глядя на бабушку, — не хочу я умирать, не хочу в
могилу. Кто смерть придумал?!
— Ну, внучек, нашел о
чем думать, — сказала бабушка, уразумев теперь, откуда у него такие мысли, и
злясь на себя, что обронила ненароком неосторожные слова, ставшие источником
таких мыслей.
— Ты малец еще, чего
тебе об этом думать, тебе еще нескоро...
— А ты откуда знаешь,
скоро или не скоро?
— Да этого, конечно,
знать я не знаю... Но что же делать, милок, всё имеет начало и конец.
— Но почему всё должно
иметь конец? — злым, истеричным голосом выкрикнул Федюшка и даже с табуретки
вскочил.
— Так Богом установлено,
внучек, — начала было растерявшаяся бабушка и тут же осеклась, совсем
растерялась, ведь дочь ее, Федюшкина мять, только на тех условиях и отдала ей
Федюшку на каникулы, чтобы имя Бога она при нем вовсе не произносила.
— Как хочешь себе там
крестись и молись, но чтобы он этого не видел, — сказала тогда Федюшкина мать.
— Мальчик он восприимчивый, впечатлительный, не хочу я потом дурацкие вопросы
выслушивать, да не дай Бог еще на людях, стыда не оберешься. Поняла?
Бабушка поспешно тогда
закивала головой, со всем соглашаясь. И еще Федюшкина мама добавила:
— В общем, смотри,
избави тебя Бог.
И на это добавление
бабушка послушно кивнула головой, уж очень по внуку соскучилась. Сейчас,
вспомнив свое поспешное соглашательство, она очень неуютно себя почувствовала.
«А не предаю ли я тем Бога, в Которого верую?» — даже такой вопрос вдруг возник
в ее голове. Но она тут же оправдала себя тем, что уж очень по внуку
соскучилась. И еще вкрадчивый успокаивающий голос внутри ее сказал, что плетью
обуха не перешибешь и что Бог долготерпелив и многомилостив и такое мелкое
отступничество обязательно простит.
