Стопроцентный американец

Юджин Пеппероу

Стопроцентный американец

"..."Россия? Ну что ж, страна как страна, не хуже

многих других. У нее есть, правда, очень крупный

недостаток-она непохожа на Америку."

Из частной беседы сенатора М. Хоффа

Начало этой истории положил много лет назад Исаак Гобровский, ставший на следующий день после прибытия в Америку Айзеком и "потерявший" последнюю букву свое" фамилии. Айзек Гобровски, хоть и не избавился до конца жизни от сильного акцента и манеры жестикулировать при разговоре, тем не менее очень легко акклиматизировался в Нью-Йорке, куда он прибыл из Одессы в 1916 году с тремя рублями в кармане, годовалой дочерью и чахоточной беременной женой, родившей ему здорового крикливого младенца через два месяца после приезда в США. Новорожденный был наречен Робертом и зарегистрирован в нью-йоркской мерии, став таким образом по месту рождения полноправным гражданином Соединенных Штатов Америки. Его отец очень гордился этим фактом и уверял своих соседей по дому, что "мальчик обязательно станет президентом этой великой страны, или я ничего не понимаю в детях". Мать малыша умерла от туберкулеза через восемь месяцев после его рождения, так и не научившись говорить по-английски, проклиная до последней минуты день, когда она села на пароход, увозивший ее от Родины. Для самого Исаака "родина" не была таким конкретным понятием, как для его несчастной жены. В ежедневной спешке и суете, вечной погоне за призрачным, ускользающим, как горизонт, завтрашним днем ему некогда было задумываться над этим. Да и где она - Родина? В чужой, презирающей его, зачастую враждебной России, обрекавшей на бесправное, полунищенское существование или на полумифической земле предков - Палестине, где он был никому не нужен и где его никто не ждал? А может быть, Родина там, где само существование его и детей не будет зависеть от всех и каждого, а, наоборот,-все эти другие будут зависеть от него, простого бедного еврея с Молдаванки? Бедного!? Нет, вот именно, что не бедного! Только большие деньги, богатство могли дать Исааку независимость, власть над людьми и уважение к нему, а значит, и уважение к самому себе. И в погоне за деньгами он сорвал с места свою кроткую, больную жену, ждущую третьего ребенка, простился с плачущими родителями и отплыл "палубным" классом на "Генерале Гранте" в такую далекую, пугающую, но сулящую золотые горы предприимчивому человеку Америку. За неделю до отплытия случилось несчастье: тяжело заболела одна из двойняшек Гобровских-Соня. Она родилась на полчаса позже своей сестры Дины и была слабее той. За год она дважды переболела воспалением легких и вот теперь опять! Врач, вызванный к девочке за три дня до отплытия, категорически заявил, что ребенок не перенесет дорогу, особенно на палубе. Ревекка валялась в ногах мужа, умоляла отложить отъезд, не губить дочь, но в глазах Исаака тлело желтое безумие. Если что-то и могло остановить его на пути к Америке, то только смерть. Его собственная смерть, но не дочери или жены. Через три дня, оставив медленно угасающую Соню на руках своих стариков-родителей, Исаак Гобровский поднялся по трапу громадного парохода, толкая перед собой рыдающую Ревекку со старшей дочерью на руках. Он обещал родителям, что через год, если Соня выживет, приедет за ней, но, хотя Соня и выжила, судьба рассудила иначе. Грянула Февральская революция, за ней Октябрьская, следом, почти неизбежная спутница революций-гражданская война. В Одессу вошли оккупационные войска союзников. Вся нечисть, запрятавшаяся было в щели после Октября, вылезла на улицы города. Махровым цветом расцвела спекуляция валютой, наркотиками, открылись публичные Дома и частные кабинеты венерологов. По ночам, несмотря на комендантский час, было неспокойно, участились грабежи. Вновь развернули знамена "Союз русского народа", "Союз Михаила Архангела" и другие черносотенные организации. В городе начались еврейские погромы. Во время одного, особенно жестокого, погибли старики Гобровские, но маленькую Соню спасли и позже удочерили бездетные соседи Гобровских, портовый слесарь Иван Вахромеев с женой. В 1923 году они переехали в Москву, и след Сони Гобровской окончательно затерялся, тем более, что и возможности для ее поисков в первые годы жизни в Новом Свете были у ее отца ограничены. Как ни странно, он не погиб на чужбине от голода, как предрекали ему его родители. Привыкший в Одессе экономить каждый грош и не брезговавший даже самым сомнительным делом, если оно сулило прибыль, в Америке Айзек быстро пошел в гору. Уже через год после прибытия в Нью-Йорк, Айзек вошел в доверие к главе местной еврейской общины и стал ответственным за размещение и трудоустройство прибывавших из Европы эмигрантов-евреев. Очень скоро оказалось, что для прошедших унизительный санитарный и таможенный досмотр переселенцев нет в Америке более важного и необходимого человека, чем Айзек Гобровски. Знакомый чуть ли не со всеми чиновниками иммиграционной службы в порту, покрикивающий на измученных женщин с детьми и стариков, не выпускавших из рук узлов со своими жалкими пожитками, Айзек умел быть внимательным и обходительным с теми, у кого, судя по виду, могли быть приличные деньги или ценности. Умело перемешивая правду с ложью, пугая измученных тяжелой дорогой людей якобы предстоящим особо тщательным таможенным досмотром и неизбежной конфискацией ценностей, которые не были заявлены в таможенной декларации, Айзек получал от них тщательно зашитые в полотняные мешочки столбики золотых десяток и полуимпериалов, чтобы пронести их через таможню, с каждого такого "облагодетельствованного" он брал в качестве комиссионных определенный процент в виде спрятанного золота. Состояние его росло верно, но слишком медленно, пока однажды счастливый случай не явился ему в облике пожилого, задыхающегося от астмы, тучного ювелира, прибывшего из России с очередной партией иммигрантов. Поинтересовавшись у знакомого чиновника фамилией этого человека, Гобровски сразу вспомнил сияющую золотом вывеску на Дерибасовской "А. Липман и К°. Ювелирные изделия" и рядом с двуглавым орлом гордую надпись: "Поставщик высочайшего двора". Незадолго до отъезда Исаака из России фирма обанкротилась, и это событие наделало тогда в Одессе много шума. И вот, пожалуйста,-А. Липман собственной персоной в нью-йоркском порту! Бывший ювелир оказался на редкость понятливым человеком и после нескольких минут доверительной беседы с Айзеком, прошел вслед за ним, озираясь по сторонам, в пахнущий хлоркой туалет при зале ожидания. Там, отвернувшись, он долго копался в недрах своего необъятного, заношенного до крайности сюртука, после чего потной, трясущейся рукой протянул напрягшемуся, как струна, Айзеку запертую на замок плоскую металлическую коробочку. - Дорогой господин Гобровский, - задыхаясь произнес он, пытаясь поймать ускользающий взгляд своего собеседника,-это все, что у меня осталось от прежней жизни. Уверяю вас, здесь нет ничего особенного, жалкие крохи, но, если вы пронесете это для меня через таможню, я вас хорошо отблагодарю, не сомневайтесь. Старый Айзек тогда оказался на высоте положения. Заверив господина Липмана, к которому "всегда испытывал заочное чувство глубочайшего уважения" в том, что "сделает все как надо и притом в наилучшем виде", он развел прямо-таки кипучую деятельность. Переговорив о чем-то с глазу на глаз с двумя чиновниками иммиграционного бюро, Гобровски в чем-то долго убеждал врача карантинной - службы порта, после чего передал ему плотный серый конверт. Дальнейший ход событий было нетрудно предугадать. В документах бывшего ювелира не оказалось какой-то крайне необходимой справки, да к тому же карантинный врач заподозрил у него сыпной тиф и запретил высадку на берег. Когда громадный пароход увозил Абрама Соломоновича Липмана обратно в Россию, тот, цепляясь руками за поручни палубы, слал яростные проклятия Айзеку Гобровски, призывая на его голову все кары небесные. Но, видимо, у старого Айзека к тому времени и на небе были налажены прочные деловые связи, потому что с ним ничего плохого не случилось, а несчастный ювелир, как стало известно, не перенеся последней потери, слег еще на пароходе и больше уже не встал. Через два месяца после этого малозаметного происшествия в нью-йоркском порту Айзек Гобровски стал совладельцем ювелирного магазина на Медисон-авеню, внеся свой пай в виде дюжины крупных, отлично ограненных бриллиантов. Никто из хорошо знавших его людей этому особенно не удивился: слухи ведь просачиваются даже через строгие пограничные кордоны. Правда, на репутацию Айзека Гобровски как доброго прихожанина нью-йоркской синагоги его бурная деятельность в порту бросила определенную тень, но зато деловые люди, собиравшиеся по вторникам и четвергам в "Шахматном клубе", начали с уважением говорить о новоявленном дельце с крепкой хваткой и неизменной удачливостью в делах. К концу двадцатых годов старый Айзек владел солидным пакетом акций крупной ювелирной компании и "стоил" уже около миллиона долларов. Внезапно разразившийся кризис 1929 года, приведший к банкротству десятки тысяч фирм, не только не разорил Айзека, но, наоборот, укрепил его позиции. Правление ювелирной компании помнило, что именно Гобровски с его безошибочным деловым чутьем еще за полгода до начала кризиса настоял на резком сокращении кредитов даже оптовым покупателям. По его же рекомендациям после долгих колебаний правление решило вложить почти все наличные средства в большую партию южно-африканских алмазов. Теперь в условиях невиданной биржевой паники это капиталовложение служило для фирмы прекрасным финансовым поплавком. Поговаривали о выдвижении Айзека Гобровски на пост председателя совета директоров фирмы. В чем-чем, а в осторожности и предусмотрительности отказать ему было нельзя-качествах, как нельзя более подходящих для главы крупного торгово-промышленного предприятия. После смерти Ревекки в 1917 году Айзек так и не женился, боясь привести детям мачеху. Боб и Дина выросли на руках у прислуги, других женщин никогда в доме не видели и были благодарны за это отцу. Правда, потом, спустя много лет, это обернулось для них другой стороной. Привыкшие к узкому семейному мирку, они очень поздно обзавелись собственными семьями. Роберт, сменивший впоследствии отца на посту главы фирмы, женился в тридцать два года на коренной американке из семьи, уходящей корнями к голландским переселенцам, а Дина, несмотря на множество окружавших ее кавалеров, вышла замуж лишь в тридцать три за своего однокашника по колледжу Пола Хоффа, с которым дружила еще до свадьбы. Когда старый Айзек начинал брюзжать, что никогда уже не дождется внуков, Дина целовала его и говорила, что все равно ей никогда не найти мужа, который бы любил и берег ее так, как он, ее старый ворчливый папка. В эти минуты старый Айзек отворачивался, чтобы скрыть слезы счастья и, вздыхая, думал о бедной жене, не дожившей до этого счастливого времени. Кроме нежелания расстаться с отцом было еще одно обстоятельство, удерживающее Дину от замужества. От рождения у нее было очень слабое сердце, и врачи настоятельно рекомендовали ей не заводить детей. Дина избегала признаваться себе, что именно боязнь умереть при родах была основной, если не единственной причиной, мешавшей ей выйти замуж. А о браке без детей она даже слышать не хотела. Когда она все же решилась выйти замуж за Пола Хоффа, уже много лет безнадежно любившего ее, то сделала это, как делала все в своей жизни, решительно и без оглядки. Через два месяца после свадьбы Дина со страхом и радостью поняла, что беременна. В тот же день за много тысяч километров от Нью-Йорка в Москве, зародилась еще одна новая жизнь; еще одна крошечная человеческая клетка с неугомонными, энергичными генами Айзека Гобровски начала неутомимо делиться и расти, формируя то, что впоследствии будет называться человеком. Как ни странно, но решение Сони Вахромеевой выйти замуж было напрямую связано с недавним замужеством ее сестры, Дины Гобровски. То, что они, сестры-близнецы, были похожи как две капли воды, от Сони не зависело, но вот то, что Александр Крайнов, за которого она решилась на тридцать четвертом году выйти замуж, был необычайно похож на Пола Хоффа, мужа Дины, - вот это совсем не было делом случая или игрой природы. Все началось двадцать лет назад. Осенью 1928 года Соня тяжело заболела испанкой. Температура два дня держалась под сорок. К ночи третьего дня Полина Матвеевна, приемная мать Сони, взглянув на термометр, тихо заплакала - ртутный столбик перевалил за отметку сорок один. Девочка лежала неподвижно с закрытыми глазами, часто дышала, и ее потрескавшиеся от жара губы что-то беззвучно шептали. В комнату осторожно вошел Иван Павлович, взглянул на приемную дочь, жену, все понял и беспомощно опустился на стул, уронив на колени тяжелые рабочие руки. У него с Полиной Матвеевной так и не было своих детей, и Сонечка была для них светом в окошке. Сейчас, когда девочка угасала на глазах, ужас охватил ее приемных родителей. Они не могли представить себе, что останутся одни. Это было немыслимо, невозможно. Внезапно Соня широко открыла глаза и что-то громко сказала. - Что, моя радость, чего ты хочешь? - бросилась к ней Полина Матвеевна.-Попить? Но широко раскрытые, потемневшие от сжиравшего ее внутреннего жара глаза Сони смотрели мимо, не узнавая Вдруг слабая улыбка тронула ее губы, и она громко произнесла какую-то длинную фразу на непонятном языке. Варфоломеевы с недоумением переглянулись. - Может, бредит? - неуверенно спросила мужа Полина Матвеевна. - Да нет,- встревоженно проговорил Иван Павлович,- очень похоже, как на нашем заводе инженеры английские говорят.-Может это она по-английски? - Господь с тобой, - отмахнулась от мужа Полина Матвеевна. - Ты же знаешь, Сонечка учит в школе немецкий язык, да и то без большого желания. Сонечка опять улыбнулась какой-то незнакомой улыбкой и произнесла несколько быстрых фраз теперь уже явно на английском, видимо, споря с кем-то, а потом звонко закричала по-русски: - Папа, Бобби у меня пони отнимает, а сейчас не его очередь кататься. Полина Матвеевна тихо охнула и перекрестила рот ладонью. Иван Павлович озадаченно посмотрел на нее, неуверенно тронул девочку за руку. - Дочка, я здесь. Ты о каком это Бобе говоришь? Но глаза Сонечки уже закрылись, дыхание стало глубже, ровнее, и девочка заснула. Через полчаса Полина Матвеевна потрогала ее лобик, и счастливо улыбнулась: температура явно спадала. Через несколько дней Соня уже сидела в постели, с удовольствием прихлебывая из чашки клюквенный кисель и весело болтала с приемной матерью. Говорили о всякой всячине, пока, наконец, Полина Матвеевна не решилась осторожно коснуться беспокоившего ее вопроса. - Сонечка, ты ведь знаешь, что мы с папой тебя удочерили, когда умерли твои бабушка с дедушкой. Я с самого начала решила не скрывать от тебя этого, и все документы твои сохранила, что твои родители оставили, когда уехали в Америку. Может быть, они тебя все эти годы разыскивают... - Нет, мамочка, - быстро ответила девочка, с детской проницательностью поняв, что тревожит Полину Матвеевну.- Они меня не разыскивают, думают, наверное, что я умерла. И они живут без мамы - только папа, Дина и Боб. - А кто это - Боб? - Ну мой брат же, мамочка. Он младше меня почти на два года, но такой задавака. И всегда у меня пони отнимает, то есть не у меня, конечно, а у Дины... Девочка растерянно замолчала и осторожно тронула Полину Матвеевну за руку. - Мамочка, я ведь не хотела тебе все это говорить, знала, что ты расстроишься. Я сама не пойму, откуда все это знаю. - А Дина - это твоя сестра, да? Она похожа на тебя? - Не знаю, мам,-задумчиво отозвалась девочка,-я ее не вижу, просто знаю, что я - это она, и все вижу будто ее глазами. И Боб меня зовет Диной, а не Соней, и папа тоже... - А на каком языке они разговаривают? На английском? - Нет, мам. Дома папа, Боби, и я, то есть не я, а Дина, говорят только на русском, а с Джеймсом и Мери - на английском. - А кто это - Джеймс и Мери? - Ну, мамочка, Джеймс - это наш садовник, то есть не наш, а их, ой, ну я совсем запуталась, в общем, он ухаживает за садом, а Мери готовит на всех еду. - Сонечка, но ты же не знаешь английского. - Да, - растерянно согласилась девочка, - но я как-то все понимаю, когда говорят Джеймс и Мери. Сама не знаю, как это получается... Больше Полина Матвеевна не заговаривала с дочерью на эту тему. Она как-то сразу поверила в то, что все рассказанное Сонечкой правда, но избегала думать об этом. То, что ее приемная дочь, балансируя на грани жизни и смерти, вдруг перевоплотилась на минуту в свою сестру, еще как-то укладывалось в сознании женщины. Она и раньше слышала о подобных случаях. Но у Сонечки эта сверхъестественная способность сохранилась и после выздоровления. Вот это-то разум бедной Полины Матвеевны и отказывался воспринять. И она просто перестала думать о том, что не укладывалось в ее сознании, делая вид, что ничего особенного не происходит. Соня видела переживания матери и старалась лишний раз не волновать ее. Первые месяцы после болезни, едва не стоившей ей жизни, она "видела" отца и брата довольно часто, это происходило поздно вечером, когда она начинала засыпать. Тут-то в маленькой, бедно обставленной комнате коммунальной квартире на Сивцевом Вражке ее и настигали ослепительные картины сияющего дня на тихоокеанском побережье. Дом, где жили отец с Бобом и Диной, стоял почти на самом берегу океана, и иногда можно было расслышать шум прибоя. Перед домом была просторная зеленая лужайка, огороженная живой изгородью из кустов можжевельника. На этой лужайке дети играли в мяч и катались на пони, подаренном отцом. Однажды во время контакта Сони с сестрой, Дина подошла к большому зеркалу в своей спальне, и Соня наконец-то смогла увидеть сестру. Это было настолько неожиданно, что она вскрикнула. В зеркале на нее смотрело собственное лицо, только с незнакомой короткой стрижкой. Соня вгляделась в свое, нет в Динино отражение, в ее глаза и взмолилась про себя изо всех сил: - Дина, сестренка, ну почувствуй же меня. Это я - Соня! Я здесь, в тебе. И вдруг лицо Дины в зеркале стало растерянным, она покачнулась и как-то неуверенно дотронулась кончиками пальцев до правого виска. Этот жест был очень знаком Соне: это был ее собственный жест. В этот момент Соню тронули за плечо, и все исчезло. Она открыла глаза. Над кроватью склонилась Полина Матвеевна с немым вопросом в измученных глазах. - Ты крикнула, дочка? - Знаешь, мамочка, - фальшиво оживленным тоном быстро заговорила девочка, - мне такой страшный сон приснился, - она увидела, как растет испуг в глазах приемной матери, - как будто меня вызвали к доске по математике, а я ничего не знаю, ну совсем ничего. Вот я, наверное, и вскрикнула во сне. Соня не знала, удалось ли ей обмануть Полину Матвеевну, но глаза у той стали спокойнее. - А я было испугалась, что ты опять... - Да нет, мам, я уже и думать об этом забыла. Наверное, это все было из-за болезни, а ведь сейчас я выздоровела. Легко обмануть человека, который хочет поверить в обман. Соне не стоило большого труда убедить приемную мать в том, что у нее больше не возникает видений, тем более, что это было почти правдой. Контакты с Диной, хотя и не потеряли своей остроты и четкости, но случались теперь все реже и реже. Только однажды она еще раз испугала и огорчила свою приемную мать. Это случилось через двадцать лет, когда Соня вдруг решилась выйти замуж за Александра Крайнова, с которым познакомилась лишь месяц назад. Полина Матвеевна хотя и обрадовалась этому внезапному решению, но почему-то неожиданно для себя встревожилась. Она уже и не рассчитывала, что Соня вообще выйдет замуж, и вдруг этот сюрприз. - Что это за спешка такая? - подозрительно спросила Полина Матвеевна, щуря слабеющие старческие глаза на дочь. - Вы же знакомы меньше месяца. Или у тебя уже есть особая причина так спешить, а? - Мама, господь с тобой, о чем ты говоришь? - смеясь, расцеловала ее Соня, - я и в юности всегда была рассудительной, а уж сейчас-то на четвертом десятке... - Тогда, что ж, выходит просто решила, что пора замуж? За первого встречного? - Нет, мама, он мне уже много лет очень нравился, просто я его встретить никак не могла. - Кого, Сашу? - Ну, можно сказать, что Сашу, а можно сказать, что Пола. - Что-то ты такими загадками говоришь, дочка, что я ничего не понимаю,-уже всерьез встревожилась бедная Полина Матвеевна. Вот тут-то Соня и напугала ее по-настоящему. Бросив на мать странный взгляд, она неторопливо, словно еще не решив, стоит ли это делать, выдвинула нижний ящик своего письменного стола и достала оттуда толстую папку со своими рисунками. Работая художником в издательстве, Соня не оставляла мысли о своей персональной выставке, и каждый выходной она проводила либо за городом, либо на Бульварном кольце с карандашом и этюдником. Развязав тесемки, она высыпала на колени Полине Матвеевне целую кипу рисунков карандашом и углем. На каждом из них был ее жених, Александр Крайнов, правда, везде в необычной одежде. На одном рисунке он был в крошечной шапочке с козырьком, верхом на лошади, на другом стоял в каком-то широком свободном одеянии типа рясы и странной шляпе с плоским квадратным верхом и кисточкой. Были изображения на теннисном корте с ракеткой в руке и за рулем открытого двухместного автомобиля. На двух рисунках у него были щегольская бородка и усы. Полина Матвеевна подняла удивленные глаза на дочь, - Ты успела столько нарисовать за этот месяц, что вы с Сашей знакомы? - Нет, мама, это старые рисунки. На каждом внизу есть дата. Полина Матвеевна надела очки, присмотрелась и тихо охнула. Рисунки, судя по датам, относились к разным годам. - Как же... кто это, Сонечка? - трясущимися губами спросила бедная женщина, чувствуя, что почва уходит у нее из-под ног. - Кто это? - с задумчивой улыбкой разглядывая красивое мужское лицо на рисунках, переспросила Соня.-Это, мама, Пол Хофф, друг моей сестры Дины. Два месяца назад они поженились. Знаешь, я так ревновала Пола к ней, что даже плакала ночами. Это в мои-то годы! А месяц назад я увидела в нашем издательстве Сашу Крайнова и поразилась их сходству. Я тогда сразу решила, что выйду за него замуж, а он еще до сих пор, дурачок, гордится, что так легко покорил меня. И Полина Матвеевна вдруг как-то сразу успокоилась. В конце концов вреда от этого Сонечке не будет, а польза?- ну что же, вот замуж наконец решилась выйти, так что нет худа без добра. В последние месяцы Соня неоднократно пыталась войти в контакт с сестрой, почувствовать ее, но, как и прежде, убедилась, что произвольно этого не получается. Почти до пяти месяцев беременность у Сони протекала легко, а затем появилась слабость, доходящая до обмороков, одышка, отекли ноги. В больнице, куда ее привезли на "скорой помощи" после очередного обморока, выяснилось, что у нее врожденный порок сердца, о котором она ничего раньше не знала, и при резко повышенных нагрузках сердце перестало с ними справляться. До родов Соне оставалось чуть больше двух месяцев, ее положили в больницу для постоянного наблюдения. Через неделю после госпитализации у нее, как и всегда внезапно, возник контакт с сестрой. Необычной была яркость и сила ощущений. Обшарпанные стены больничной палаты внезапно исчезли, и перед глазами Сони возникла ярко освещенная комната с ослепительно белыми стенами, выложенными кафелем. Соня увидела, что лежит на каком-то странном сооружении с приподнятым головным концом и может рассмотреть свои широко разведенные в стороны ноги и громадный живот, накрытые простыней. В ногах у нее сидел мужчина в марлевой маске, белой шапочке и халате, он что-то делает с ней, внутри... Рядом, держа ее за запястье, стоит женщина тоже в белом халате и говорит ей по-английски: - Ну же, миссис Хофф, еще немного, ну постарайтесь, помогите нам и себе. Соня понимала, что немедленно должна что-то сделать, какую-то громадную, непосильную для нее работу. Она старалась вспомнить, что же она должна сделать, но сознание ускользало. Внезапно страшная, нестерпимая боль пронзила ее изнутри, потом еще и еще раз. Соня закричала, уже понимая, что это конец, и тут боль вдруг разом отпустила, оставшись только занозой в сердце- Она еще успела увидеть новорожденного, которого кто-то поднес ей к самому лицу, и подумала: "Слава Богу, мальчик, ему легче будет без матери...", внезапно заноза, сидевшая в сердце, стала расти и расти, превратилась в громадный кол, который вбивали все глубже и глубже, пока оно не разорвалось. Разом наступили мрак и тишина. Очнувшись лишь через несколько часов, Соня узнала, что у нес преждевременно родился мальчик. Врачи очень боялись, что сердце не выдержит, но, к счастью, все обошлось. Дежурный кардиолог сказал, что доношенного младенца при ее сердце вряд ли удалось бы родить. Соня взглянула на сморщенное коричневое личико принесенного ей ребенка и молча отвернулась к стене. Она знала, что там, на другом конце света, умерла в родах ее сестра-близнец, ее половина, умерла, подарив жизнь Соне, но оставив в ее душе навсегда холод и пустоту, которые не заполнить никогда. Никем. Брак Сони с Александром Крайновым оказался недолговечным. Они разошлись, когда их сыну исполнилось три года. Мальчик, названный по настоянию отца Сашей, рос здоровым ребенком, несмотря на преждевременность своего появления на свет. Он рано начал читать и буквально глотал приносимые мамой из библиотеки книги Джека Лондона, Брет Гарта, а позже Драйзера. Софья Исааковна часто рассказывала сыну, что в Америке у него есть дедушка, дядя и двоюродный брат, родившийся с ним в один день. Она описывала мальчику дом деда на побережье Тихого океана, и под влиянием рассказов матери и прочитанных книг в Алике зародилось пока еще смутное, но вполне осознанное желание увидеть этот далекий, во многом непонятный, но такой привлекательный мир. Однажды, когда Алику не было еще и десяти, сидя на старом диване и прижавшись к теплому маминому боку, он слушал ее рассказы, и вдруг неожиданно спросил: - Мам, а вдруг меня перепутали в больнице? - В какой больнице, сынок? - Ну в той, где ты меня родила. - В родильном доме? - Ну да. Вдруг там у какого-нибудь американца тоже родился сын, а меня с ним перепутали? Потом этот американец увидит, что это не его сын, станет меня искать. Найдет и увезет с собой в Америку. - И ты поедешь? И бросишь меня здесь одну? - Ну что ты, мамочка, мы тебя возьмем с собой в Америку, и будем там все вместе жить во дворце на берегу океана. Софья Исааковна порывисто обняла сына и поцеловала в лобик. - Ах ты мой фантазер ненаглядный! - Мам, ну правда, почему мы с тобой не можем поехать в Америку, как дедушка? - Сейчас это никак не получится, Алинька, потому что бабушка уже зовет нас ужинать,-отшутилась мама,-но если ты будешь всегда кушать манную кашу, то вырастешь большим и тогда поедешь в Америку. Через двадцать семь лет, глядя вниз через Иллюминатор "Боинга-747" на панораму громадного города, раскинувшегося на берегу океана, сын вспомнит мамины слова и попытается прикинуть, сколько же манной каши пришлось ему съесть, прежде чем его детская мечта исполнилась. В школе Алик Крайнов изучал немецкий язык, но Соня, видя его непроходящий интерес к Америке, договорилась с соседкой по подъезду за небольшую плату об уроках английского языка. К удивлению матери, уроки так захватили мальчика, что через несколько месяцев она уже ревновала сына к новому увлечению, хотя сама же и вызвала его к жизни. Придя из школы, пообедав и сделав наскоро уроки, Алик бежал наверх, на четвертый этаж, к своей преподавательнице, а приходил от нее только к ужину, да и то, как не без основания подозревала мать, лишь потому, что Мария Вальтеровна просто выставляла его за дверь. - Алинька, тебе что, так нравится английский язык? - Да, мам, очень. И потом, Мария Вальтеровна так все интересно рассказывает. - О чем же она рассказывает? - Ну, о разном, - уклончиво отвечал сын и неумело переводил разговор на другую тему. Мать сердилась, но понимала, что запретить сыну заниматься языком она не может: для этого просто нет оснований. К тому же преподавательница Алика была на редкость порядочная и интеллигентная женщина. Несколько раз Софья Исааковна приходила на эти уроки послушать, о чем могут беседовать часами десятилетний мальчик и женщина, ее ровесница. Но к тому времени Алик и Мария Вальтеровна разговаривали между собой только на английском, так что Софья Исааковна, посидев с ними минут десять, всегда уходила под благовидными предлогами, но злилась на себя. Родители Марии Вальтеровны Корн, американские коммунисты, приехали в Россию вместе с шестнадцатилетней дочерью в 1931 году строить социализм и сгинули без вести на Колыме в 38-м. Отца Маши звали Уолтер, но в паспорте ее почему-то записали Вальтеровной и, возможно, это впоследствии спасло ее от ареста. Когда забрали ее родителей, она, после окончания геологического факультета, была с экспедицией на Дальнем Востоке. Об их аресте она узнала лишь спустя три месяца, когда партия окончила свои исследования, и она позвонила из Владивостока домой в Москву. Чужой мужской голос ответил, что никаких Корнов он не знает, и вообще, о шпионах надо справляться в НКВД, а не у порядочных людей. Если же она интересуется вещами, какие от прежних жильцов остались, то он этих вещей и в глаза не видел, и еще неизвестно, кто она сама такая и какие у нее есть права на эти вещи. Маша повесила трубку и через несколько часов уже уехала из Владивостока, не сказав никому ни слова. Подсознательно она давно ожидала чего-то в этом роде. Уже несколько семей из числа их знакомых, приехавших в СССР из других стран, были арестованы и по обвинению в шпионаже в кратчайшие сроки приговорены Особым совещанием к расстрелу. В такой, почти безвыходной ситуации девушка инстинктивно сделала правильный шаг: не возвращаясь в Москву, она уехала в маленький таежный поселок, где жила у сына ее старая институтская преподавательница английского, вышедшая на пенсию. Маша, переправив в своих документах фамилию Корн на Корнюк, устроилась работать колхозным счетоводом и прожила в этом сибирском селе долгих семнадцать лет в постоянном страхе. В Москву она вернулась лишь в 1956 году после реабилитации своих родителей. Пройдя унизительные хождения по инстанциям, она получила комнату в коммунальной квартире и жила с тех пор в ней одна, зарабатывая на жизнь техническими переводами в НИИ. Согласившись давать сыну соседки уроки английского, Мария Вальтеровна так увлеклась общением с Аликом, что перестала брать с его матери деньги, как только та намекнула, что хотела бы прекратить эти уроки из-за финансовых затруднений. У нее, одинокой женщины, наконец-то появился слушатель и товарищ. Разница в возрасте не имела особого значения, а маленький Алик Крайнов был от природы замечательным слушателем. Нет, Мария Вальтеровна не рассказывала ему ни о Владивостоке, ни о тайге, в которой прожила семнадцать лет, ни о геологии. Она не хотела вспоминать то, что было с ней после приезда в СССР. И хотя она прожила в России большую часть своей жизни, для себя считала, что по-настоящему жила лишь до 1931 года, то есть до отъезда из Соединенных Штатов. Шестнадцатилетняя Мери еще перед отъездом застала Великую депрессию, серой чумой прокатившуюся по городам Америки. Видела она и бездомных, ночующих на решетках канализационных люков, и бесконечные очереди безработных вдоль тротуаров за миской благотворительной похлебки, но она не хотела этого помнить и не вспоминала. В ее памяти всплывало другое: сияющие неоновой рекламой ночные улицы Нью-Йорка, величественная панорама, открывающаяся с обзорной площадки статуи Свободы, омываемые ласковым теплым океаном, уходящие к горизонту белые песчаные пляжи Калифорнии, куда родители возили ее в двадцать седьмом году. Она рассказывала о красочных магазинах и сверкающей в лучах заходящего солнца зеленоватой стеклянной громаде "Эмпайр Стейт Билдинга". Мальчик слушал ее рассказы, затаив дыхание. Образ сказочной и прекрасной страны счастья навсегда поселился в его душе. Он стал для Алика главным критерием всего встреченного в жизни, руководя его чувствами и поступками, Америка будет его силой и слабостью, определит в будущем все его победы и неизбежные потери. Среднюю школу Алик Крайнов окончил неплохо, сразу поступил в медицинский институт и уже па первом курсе увлекся исследовательской работой на кафедре нормальной физиологии. Отчасти этому способствовало то, Что на этой кафедре работали знаменитые ученые во главе с учеником самого Павлова, знаменитым Петром Константиновичем Анохиным, отчасти то, что он увидел при первом своем посещении исследовательской лаборатории кафедры. В отдельных комнатах, уставленных аппаратурой, сидели сосредоточенные молчаливые люди в белых халатах, записывающие показания приборов, укрепляющие датчики на лабораторных животных или прильнувшие к окуляру микроскопа. Это настолько соответствовало представлению Край-нова о том, где и как он хотел бы работать, что он тут же записался в кружок при кафедре, и был его членом все студенческие годы, а после окончания института остался работать на кафедре старшим лаборантом. Алик мог часами не вставать из-за лабораторного стола, хотя продуктивно работал он только в одиночестве. Контакта с сотрудниками у него не было: убеждать и доказывать что-либо он не умел, нервничал, терялся и в итоге замыкался в себе. Поэтому, несмотря на очень смелые работы по исследованию функций головного мозга у крыс, Крайнов был на плохом счету у начальства. Он постоянно срывал графики хоздоговорных работ, запаздывал с подачей материалов для ежегодного институтского сборника. К тому же дисциплина в студенческих группах, где он вел семинары, всегда была самой низкой. Проработав на кафедре шесть лет, Алик был вынужден, так и не защитив диссертацию, уволиться по собственному желанию, не дожидаясь очередной переаттестации. К этому времени он уже нащупал очень интересные закономерности между характерными реакциями лабораторных крыс и графической записью работы их мозга. Тогда уже он мог, глядя на электроэнцефалограмму мозга любой крысы, точно предсказать, окажется ли она агрессивной, понятливой или тупой. Вынужденный уход Крайнова с кафедры прервал эту интересную работу, но неожиданно открыл перед ним совершенно новую перспективу Его институтский приятель Валя Смирнов, работавший в НИИ психиатрии, посоветовал ему обратиться насчет вакансии в недавно образованной при институте лаборатории по изучению патологии высшей нервной деятельности человека. Вначале Алик и слышать об этом не хотел, так как прежде никогда с больными не работал и врачом себя не считал. К тому же он был очень застенчив, а это, несомненно, не лучшее качество для психиатра. Вообще, на его характер очень сильное влияние оказало отсутствие в их доме мужчины. Отца он практически не помнил, а когда перешел в третий класс, умер и дед, пролежав перед этим шесть лет после инсульта. Мама и бабушка Алика, боясь, что очень избалуют ребенка, ударились в другую крайность. За столом мальчика изводили мелочными придирками, строго отчитывали за истинные и мнимые провинности, к тому же мать, опасаясь дурного влияния улицы, почти не выпускала сына гулять одного, и прозвище "маменькин сынок" прочно укрепилось за ним среди соседских мальчишек. Алик, боясь насмешек ребятни, почти перестал выходить во двор и все свободное от школы и приготовления домашних заданий время проводил, сидя с мамой на диване, за чтением английской классики в подлиннике. Подбор книг для сына Софья Исааковна взяла целиком на себя, считая, что раз уж он в совершенстве владеет американизмами, то тем более должен знать язык Диккенса и Теккерея. К восемнадцати годам Алик прекрасно знал английскую литературу XVIII-XIX веков. Но характер у него не изменился: он легко терялся в самой обычной житейской ситуации, если требовались твердость и напористость. Когда Валя Кузьмин предложил ему работать в НИИ психиатрии, Крайнов пришел в ужас от одной только мысли, что придется общаться со множеством незнакомых ему прежде людей и тем более психически неполноценных. - Старик, да тебе же не придется иметь дело с самими больными,-убеждал его приятель,-Ты будешь получать только их энцефалограммы и истории болезни. Твоя же задача, как я понимаю, будет в том, чтобы попытаться нащупать связь между проведенным курсом лечения, снижением симптоматики болезни и изменениями на энцефалограмме, если, конечно, таковые изменения появятся, в чем я лично очень сомневаюсь, но это между нами. Крайнов дал себя уговорить, и уже через неделю работал на новом месте в должности младшего научного сотрудника. Лаборатория при крупнейшем НИИ психиатрии оказалась для него просто находкой. Во-первых, у него был обширный клинический материал, правда заочный, но все же это были люди, а не лабораторные крысы, к тому же пациенты были с различными отклонениями в деятельности центральной нервной системы, что давало большой простор для исследований. Во-вторых, лаборатория была оснащена первоклассной японской аппаратурой, лучше той, что была на его прежней работе у аналогичных приборов. Алик получал от исследовательской работы почти физическое наслаждение. Он радовался своим маленьким открытиям, ликовал, если удавалось выявить в ряде явлений какую-нибудь закономерность, печалился, когда результаты опытов оказывались отрицательными, и утешал себя банальной истиной, что отрицательный результат в науке не менее важен, чем положительный. Наука понемногу почти заменила Алику Крайнову личную жизнь. Соня, с материнским эгоизмом, старалась замкнуть интересы сына на доме, не пускать его в иную жизнь, в иной мир. Когда сын собирался на какую-нибудь студенческую вечеринку или в гости к приятелю, ей неизменно делалось плохо с сердцем. Алик не мог не замечать этой закономерности и, жалея мать, старался вечерами оставаться дома, а если и ходил в кино или музей, то только вместе с ней. Постепенно наука стала заменять Алику и спорт, и книги, и развлечения. Несколько лет он работал в НИИ психиатрии, не замечая, как летит время, систематизируя особенности энцефалограмм у людей с различными психическими отклонениями. Потом увлекся созданием для себя энцефалографического атласа здоровых людей, но с теми или иными преобладаю-щими чертами характера. Он стал использовать студентов-медиков в качестве испытуемых для составления этого атласа. Такой доброволец подвергался сначала подробному тестированию для возможно более детального выявления черт его характера, затем ему снималась энцефалограмма и исследовалась корреляция между личностью испытуемого и работой его мозга. Постепенно Крайнов нащупал эту связь и свел все результаты, полученные им за несколько лет, в таблицы. Теперь, сравнивая запись работы мозга больного, при поступлении в стационар и при выписке, он мог точно сказать, помогло тому лечение или нет. Кузьмин, ставший уже к тому времени заведующим отделением в стационаре при институте, попросил Крайнова заочно проконсультировать одного человека, проходившего у них судебно-психиатрическую экспертизу. Валентин Сергеевич давно уже поверил в Крайновский атлас, но благоразумно держал эту веру при себе. Максимум того, что он себе позволял, были неофициальные заочные консультации у Алика. Внимательно изучив переданную ему энцефалограмму испытуемого, Крайнов сказал: - Не понимаю, с каким предположительным диагнозом можно было посылать этого человека на экспертизу. По-моему, он совершенно нормален. - Что ты имеешь в виду? - настороженно спросил его Кузьмин. - То, что, судя вот по этим зубцам, их амплитуде и ширине, этот человек обладает твердым упорным характером и умственными способностями выше средних. - Ты уверен в этом? - задумчиво спросил Валентин Сергеевич, глядя на приятеля. - Безусловно, уверен. А что, у тебя по данному случаю возникли сомнения? - Если бы у меня не было сомнений, я бы не пришел сейчас к тебе. Ладно, буду с тобой откровенен. Этот человек-крупный снабженец, попавшийся на громадных взятках и прочих неприглядных делах. Три недели назад он прошел судебно-психиатрическую экспертизу в Ленинграде, был признан невменяемым и, следовательно, не попадает под действие уголовного кодекса. Но следователь по особо важным делам, который ведет его дело, потребовал повторной экспертизы в Москве. Так этот хапуга попал к нам в институт. - А у тебя-то самого какое мнение? - Вообще-то его поведение, реакции, бред-все очень похоже на шизофрению, очень. - Ну так можешь быть уверен: он симулирует. Просто делает это талантливо. Покажи его Эттингеру, уж его-то обмануть трудно. Так и оказалось. Профессор Эттингер признал испытуемого психически здоровым и констатировал злостную симуляцию. Валентин Сергеевич Кузьмин удостоился похвалы директора института, а Алик Крайнов, как всегда, остался в тени. В начале лета пришла большая беда: умерла Софья Исааковна. Ее больное сердце остановилось внезапно, когда она ехала из издательства домой. Бабушка умерла двумя годами раньше, так что Алик остался один в целом мире и один в двухкомнатной квартире. Смерть матери ошеломила и потрясла его до глубины души. Он думал, что она всегда будет с ним, она ведь не имела права оставлять его одного, но вот ее нет, и надо как-то по-новому строить жизнь. Алик был совершенно беспомощен в быту, Софья Исааковна сознательно отгораживала от всех мелочей быта, справедливо считая, что лишь полная от нее зависимость гарантирует ей, что сын всегда будет рядом. Алик не умел приготовить себе даже яичницу, не знал, где в доме хранится утюг, как платят за квартиру и в каком магазине продают зубную пасту. В тридцать два года ему впервые приходилось осваивать все эти премудрости. Необходимость женитьбы стала перед ним во всей своей реальности. Раньше Алик и думать не хотел об этом. Немногочисленные юношеские влюбленности прошли у него в свое время легко и без взаимности. В студенчестве у Алика, правда, было несколько кратковременных романов, но их героинями каждый раз оказывались девушки не самого примерного поведения. Нельзя сказать, что у Алика не было данных, чтобы нравиться девушкам. Высокий, худощавый, с правильными чертами лица - он мог бы даже считаться интересным мужчиной, но привычка сутулиться, из-за застенчивости скрывая свой рост, развинченная походка, манера шаркать ногами при ходьбе и нелепые очки в уродливой черной оправе, делали его смешным и неуклюжим. Не прибавляла симпатии к нему и одежда: застиранная коричневая рубашка с синим синтетическим галстуком на резиночке, отечественный черный костюм, купленный ко дню окончания института, пузырящийся на локтях и коленях, и растоптанные ботинки, которые Крайнов неделями забывал почистить-было от чего шарахнуться даже самой непритязательной девушке. Но и у Алика при всем его кажущемся равнодушии к женщинам было многолетнее тайное увлечение, которое он тщательно скрывал даже от мамы. В соседней лаборатории работала старшим научным сотрудником Наталья Николаевна Мамаладзе, невысокая стройная блондинка, которую за сдержанность, бледность и холодные светло-зеленые глаза и несколько надменное выражение лица в институте прозвали "снежной королевой". Ходили разговоры, что она еще студенткой вышла замуж, страстно влюбившись в красавца-однокурсника из Тбилиси, но меньше чем через год, будучи на девятом месяце беременности, застала его дома в постели со своей лучшей подругой, и тут же ушла от него, не выясняя отношений. Теперь одна воспитывала дочь и, судя по всему, больше замуж не собиралась. Репутация Снежной королевы в институте была безупречна. В свое время самые смелые представители мужской половины института пробовали свои чары: кто предлагал бескорыстную дружбу и время, свободное... от семьи, а кто - руку и сердце. Неизвестно, что отвечала им Наталья Николаевна, но именно тогда ее и окрестили Снежной королевой. Как заметил о ней в узком кругу директор института профессор Адабашьянц, в прошлом известный сердцеед и остряк: "Наташа Мамаладзе излучает такую ненависть ко всем, кто ходит в брюках, что в ее присутствии мне хочется снять их". Когда Алик входил в комнату, где работала Наталья Николаевна, у него потели руки и очки сваливались с носа. Вообще-то зрение у него было нормальное, но из-за слабых мышц хрусталика глаза быстро уставали, все начинало видеться нерезким и от этого болела голова. Существовали комплексы специальных упражнений для глаз, укрепляющих эти мышцы, но Алик все никак не мог собраться сходить к хорошему окулисту, да и к очкам за столько лет привык. Они как бы отгораживали его от остального мира, в них он чувствовал себя более защищенным. Наталье Николаевне в тот год исполнилось двадцать восемь лет, но никто не мог бы дать ей больше двадцати трех. Невозможно было поверить, что эта женщина воспитывает девятилетнюю дочь и собирает материал для докторской диссертации. Долгими одинокими вечерами у себя дома Крайнов вспоминал ее фигуру, походку, лицо и думал, что отдал бы все, даже жизнь, за право поцеловать эти губы, за их улыбку в ответ, за теплый взгляд ее прекрасных глаз. Иногда Алик до полуночи ворочался с боку на бок, не в силах выкинуть Снежную королеву из головы. Его ночные мучения продолжались и днем: он по нескольку раз в день оставался с Натальей Николаевной в комнате наедине и тем не менее ни разу не решился заговорить с ней. Дело было в том, что стеклянные стены лаборатории, промерзающие зимой насквозь, летом создавали парниковый эффект, и, начиная с середины мая в комнатах, выходящих на юг, было жарко и душно, как в тропиках. Одна лишь комната, где работал Крайнов, выходила на север. Несколько раз в день Наталья Николаевна заходила к нему "подышать прохладой" и передохнуть от женского гомона. Она обычно приходила со статьями из американских журналов, вежливо и холодно спрашивала, не помешает ли, и, не дожидаясь ответа, усаживалась читать в низкое кресло у окна, держа в одной руке ксерокопию, а в другой-зажженную сигарету Другие сотрудники зимой спасались от холода, тянущего по ногам, с помощью электрообогревателей. Летом же из-за жары женский персонал лаборатории вынужден был оставлять на себе тот минимум одежды, который, просвечивая через белые халаты, заставлял немногочисленных мужчин лаборатории постоянно думать о вещах, не имеющих никакого отношения к работе... - Людочка, вы создаете совершенно нерабочую обстановку в производственном помещении. Я уже не прошу вас одевать более плотный халат, но он мог бы быть хотя бы подлиннее, а то я опять сейчас вместо диаграммы нарисовал черт знает что. - А он был длиннее, Николай Евгеньевич, он ниже колен был, но я что, виновата, что расту? Мне ведь всего восемнадцать лет - я, можно сказать, еще ребенок. - Ох, Людочка, должен заметить, что вы довольно крупный ребенок и, видимо, очень быстро растете. Вообще атмосфера во всех группах лаборатории царила самая непринужденная, почти семейная. Праздники и юбилеи отмечали, как правило, все - от юной лаборантки Лю-дочки Шмелевой до шестидесятилетнего завлаба профессора Туманяна. Все, кроме Александра Крайнова и Снежной королевы. Алик не любил лабораторных междусобойчиков, потому что они отрывали его от работы, а Наталье Николаевне было просто неинтересно. Когда в лаборатории отмечали очередной праздник, а это всегда происходило в ее комнате - самой большой и не так загроможденной аппаратурой, как остальные,- она брала огромную статью, требующую перевода, и уходила "остывать" в комнату к Крайнову. После развода она вообще не замечала мужчин, просто не смотрела на них; Алик же во время ее визитов чаще всего сидел за монтажным столом спиной к ней, не оборачиваясь, и лишь по его напряженной и неестественной позе можно было понять, что он чувствует ее присутствие. Если бы Наталье Николаевне сказали, что ее визиты доставляют бедному Крайнову неслыханные мучения, она была бы очень удивлена, поскольку вообще не думала о нем как о человеке, а тем более - как о мужчине. А предложи ей описать его внешность, она вряд ли бы вспомнила что-нибудь, кроме очков, бесформенной копны давно не стриженных волос и бахромы на брюках. На эту деталь его туалета она не могла не обратить внимания, будучи сама болезненно аккуратной. Крайнов же спиной ощущал ее присутствие в комнате и мог, не глядя, точно сказать, что она делает, в какой позе сидит. Непреодолимое желание оглянуться настолько мучило его, что, не выдержав, в один из дней после работы он привинтил к верхней части корпуса монтажного столика маленькое зеркальце. Теперь он мог, не оборачиваясь, смотреть на Снежную королеву. Курила Наталья Николаевна мало, не больше двух-трех сигарет в день и только "Мальборо". Алик мгновенно узнавал этот запах. Иногда он раздумывал, где Наташа - про себя он так называл ее - достает американские сигареты, и от ревности у него пересыхало во рту. После смерти матери Алику невмоготу было сидеть одному в пустой квартире. Близких друзей у него не было; ни телевизор, ни книги не в состоянии были отвлечь его. Он одиноко бродил по улицам, но и там не находил себе места. В кинотеатрах шла какая-то чушь, а пить, чтобы забыться, он так и не научился. Сидя на старом продавленном диване, на котором так любил раньше сидеть с матерью, Алик вспоминал ее рассказы о своих американских родственниках, рассматривал ее рисунки с портретами деда, дяди, мужа умершей тетки, изображениями большого дома, утонувшего в зелени кустов и дикого винограда. Наверное, его двоюродный брат, родившийся, если верить маминым озарениям, в один день с ним, сейчас стал крупным бизнесменом, а может быть, политическим деятелем. Уж он-то не сидит в тридцать два года, как Алик, в младших научных сотрудниках без степени. Господи, через полмесяца ему исполнится тридцать три - возраст Христа. А чего достиг он, Александр Крайнов? Зарплату сто тридцать рублей и отсутствие каких-либо перспектив в жизни. Интересно, а что бы сказал американский кузен, окажись он сейчас на его месте? Сумел бы он, исходя из реальных условий и возможностей, изменить свою жизнь к лучшему или тоже смирился бы? Хорошо было бы написать ему, посоветовать-ся, но, к сожалению, не только адреса, но даже имени его Алик не знал. Мама говорила, что отца кузена зовут Пол Хофф, а самого как? Джон? Дик? Генри? Стремление поговорить с кем-то, пусть даже с выдуманным собеседником, лишь бы не оставаться наедине с собой, было так сильно, что Алик разыскал в письменном столе чистую общую тетрадь, взял ручку, поставил на первой странице дату и, подумав, написал: "15 июня. Дорогой кузен, извини, что буду называть тебя так, поскольку нас с тобой никто не познакомил. Я бы хотел поделиться с тобой некоторыми своими мыслями, так как других близких людей у меня нет. Мне, как и тебе, тридцать два года - возраст вполне зрелый, но у меня тем не менее нет настоящего, которое бы меня устраивало, и думаю, что нет и будущего. Не собираюсь винить в этом печальном факте обстоятельства, поскольку совершенно очевидно, что дело во мне самом, в каких-то ущербных качествах моей личности, мешающих мне добиваться от жизни того, чего хочется, и получать от этого радость. Наверное, обладай я другим характером волевым, решительным, жестким,- я бы мог многое изменить в своей жизни к лучшему, но, увы,- у меня такой характер, какой есть, и другого, к сожалению, не будет". В этот миг Алику пришла в голову идея, от которой его буквально бросило в жар. Постой, постой, а что, если попробовать все же изменить свой проклятый характер, изменить полностью?! Он швырнул тетрадь, порылся в нижнем ящике письменного стола, нашел свои старые лабораторные журналы, принялся лихорадочно их перелистывать. Ага, вот он, журнал за 1975 год. В то время Алик еще работал на кафедре физиологии и обнаружил очень интересное явление. Если проецировать запись работы мозга одной крысы с помощью электродов через усилитель на мозг другой, то иногда вторая крыса начинает вести себя так же, как вела себя первая. Правда, этот эффект удавалось получить очень редко, но Крайнов, тогда, увлекшись, провел громадное количество опытов и убедился, что возможность передачи характерных поведенческих реакций от одной крысы к другой-несомненный факт. В то время у него не хватило знаний, фактического материала и технического оснащения, чтобы определить, почему этот эффект достигался лишь изредка. Теперь все иначе. Он располагает прекрасной высокочувствительной аппаратурой, за эти годы он накопил опыт и, главное, у него был собственный энцефалографический атлас, какого, наверное, не было больше ни у кого в мире! Алик сжал пылающий лоб руками и попытался трезво обдумать пришедшую ему в голову идею со всех сторон. "17 июня. Дорогой кузен, решил опять побеседовать с тобой, чтобы четче представить себе то, что собираюсь сделать. Тютчев сказал: "Мысль изреченная есть ложь!" Я с этим решительно не согласен. Наоборот, пока не сформулируешь свою мысль, не оформишь ее в слова, она как бы не существует, ускользает от тебя, может опять бесследно раствориться в хаосе, из которого возникла. Так вот то, чем я хотел с тобой поделиться. Я хочу из отрезков энцефалограмм, которые соответствуют отдельным чертам характера, и пользуясь своим атласом, составить полную энцефалограмму человека, включающую в себя все эти черты. Это будет запись мозга человека энергичного, волевого, решительного, если надо, то жестокого. Я назвал его условно "электронным суперменом". Представляешь, самого человека в природе не существует, а его энцефалограмма есть! Основная трудность в том, чтобы подобрать для моего электронного супермена такие черты характера, которые бы не противоречили друг другу, иначе получится шизоидная личность. Придется проконсультироваться по этому поводу с нашими психиатрами. Ты спросишь меня, зачем вдруг понадобилось создавать такую энцефалограмму. Я отвечу тебе - я хочу попробовать спроецировать ее на свой мозг, чтобы приобрести все эти, так недостающие мне, черты характера. Какова идея, а?" "26 июня. Дорогой кузен, все эти дни не разговаривал с тобой- работал над монтажом своего электронного супермена по 15-16 часов в сутки. Вчера поздно вечером подклеил, наконец, последний участок ленты. Сегодня днем проконсультировал свое родившееся в муках детище у профессора Эттингера - нашего крупнейшего психиатра, специалиста по пограничным состояниям и шизофрении. Он внимательна посмотрел сводные результаты тестов и фрагменты записи работы мозга разных людей, пожевал губами, сунул в рот дужку очков и сказал: - М-да! Интересный у вас знакомый. Безусловно, незаурядная личность, но я не хотел бы оказаться с ним вдвоем на необитаемом острове, где отсутствует продовольственный магазин. - Александр Павлович, но этот... мой знакомый, он нормален? - О да, вполне, не менее чем Гитлер или Наполеон. - Вы хотите сказать...? - Я хочу сказать что при данном, правда, несколько страшноватом, сочетании черт характера, у него должно быть чрезвычайно развито честолюбие и жажда власти. Кем он работает, этот человек? Я смешался, пробормотал что-то невнятное и поспешил уйти. Я, кажется, переборщил, создавая свое будущее "я". Тем не менее - отступать поздно. С понедельника начинаю эксперименты, на себе. Буду менять напряжение на усилителе до тех пор, пока не получу выраженный эффект. Хоть я и не знаю, в чем он может выразиться, но какие-то перемены в себе я ведь должен почувствовать?" "4 июля. Дорогой кузен, вчера был твой и мой день рождения. Ты, наверное, весь вечер принимал гостей или был в каком-нибудь шикарном ресторане с восходящей кинозвездой? А может быть, провел его на борту собственного самолета, спеша по делам своего разветвленного бизнеса из Европы в Америку? В любом случае, думаю, что ты провел этот вечер лучше, чем я. Мне даже не удалось записать в дневник ни строчки, так тряслись руки от обиды и отчаяния. Спросишь, что случилось, что меня так потрясло? С чьей-то точки зрения, может, ничего особенного и не случилось - просто меня избили возле самого подъезда, вот и все. Вчера, как ты знаешь, был день моего рождения, но меня никто даже не поздравил, поэтому настроение к вечеру у меня было не из лучших. Решил перед сном пойти прогуляться и, когда возвращался, перед домом столкнулся нос к носу с двумя парнями лет по восемнадцать-девятнадцать. Один из них, что повыше, попросил у меня закурить, а когда я сказал, что не курю, он так участливо спросил: "А может, очкарик, ты еще и не пьешь?" Внезапно тот, что повыше, ударил меня кулаком в лицо, затем второй - ногой в живот, дальше я уже не разбирал, кто куда и чем бил. Почувствовал, что мне выворачивают карманы брюк и срывают с руки часы. Один из них подошел к моим очкам, валявшимся на асфальте, и дважды ударил по ним каблуком. Потом они пошли через двор, со смехом оглядываясь на меня. Понимаешь - не убежали, а неторопливо ушли, совершенно меня не опасаясь, как будто они не человека только что били, а боксерскую грушу. Меня охватило такое отчаяние, такая обида от собственной беспомощности, что, придя домой, я был близок к самоубийству. Как я ненавижу и презираю себя, что ничего не сделал. Они уходили, а я стоял, вытирая кровь, и боялся даже посмотреть им вслед..." "12 июля. Дорогой кузен, вот уже две недели я экспериментирую: закрепляю на голове двадцать четыре пары игольчатых электродов и подаю на них через усилитель синтезированную мной энцефалограмму электронного супермена. Пытаюсь найти оптимальное соотношение напряжения, которое дало бы желаемый эффект. Увы, пока безуспешно. Ты, наверное, посмеялся бы надо мной, если бы мог прочесть эти строки. Тебе-то, конечно, ни к чему менять свой характер. Ты наверняка и так обладаешь и волей, и энергией, и решительностью. Без этого ведь ни в бизнесе, ни в политике ничего не добьешься. Интересно, если у меня получится то, что я задумал, стану я таким же предприимчивым и удачливым в делах, как ты?" "20 июля. Дорогой кузен, я перепробовал уже столько различных комбинаций напряжений, что для их записи скоро придется заводить новый лабораторный журнал: старый уже вот-вот закончится. Завтра попробую новую комбинацию, может быть, она принесет успех, хотя скажу тебе честно, я здорово побаиваюсь и каждый раз, когда включаю усилитель и ничего не происходит, вздыхаю с облегчением". На следующий день Алик, заперев дверь своей комнаты изнутри, перед концом рабочего дня надел на голову шлем с игольчатыми электродами, и, наверно, в тысячный раз за эти три недели включил запись электронного супермена. На экране энцефалографа заплясали двадцать четыре ярко-зеленые точки, вычерчивая замысловатые кривые, замелькали, сменяя друг друга, цифры в окошечке реверса, все шло, как обычно, но что-то вдруг встревожило Алика. Пытаясь разобраться, что же его насторожило, он вдруг понял, что уже с минуту чувствует непривычную тяжесть в затылке. Ощущение было неприятное, через несколько секунд к нему присоединился какой-то писк в ушах на одной высокой комариной ноте. Крайнов нерешительно положил руку на тумблер реверса, но не стал выключать его, решив посмотреть, что будет дальше. Через несколько минут запись кончилась: двадцать четыре точки на экране тянули за собой прямые линии,-ничего не произошло и на этот раз. Крайнов осторожно снял с головы шлем и с наслаждением потянулся, распрямляя затекшую спину. Ну что ж, похоже, опять ничего не получилось, да, если говорить честно, оно и к лучшему. На черта все это ему нужно менять что-то в своем характере. Он, Александр Крайнов, вполне доволен и таким, какой он есть, каким его создал Бог. Вот только это детски слюнявое имя Алик, оно ему не нравится. Раз его зовут Александр, то уменьшительное от него будет Алекс, - это звучит мужественно, без сюсюканья. Да, именно так, отныне его зовут Алекс и никак иначе Он взглянул на часы - ого! - опять засиделся на работе. Надо с этим кончать, да и вообще пусть за 130 рублей работают те, кто устанавливает такие ставки В дверь сильно постучали. Крайнов повернул ключ, и в комнату ввалилась, гремя ведрами и шваброй, молодая женщина гренадерских размеров в черном рабочем халате Весила она далеко за центнер, мыть полы ей при таком весе было непросто и, наверное, поэтому она была всегда и всем недовольна. - Опять я, значит, ждать должна под дверью?-с порога завелась уборщица, швыряя тряпку и швабру на пол.- Вон, все комнаты уже ушли, одна пятьсот двенадцатая, как всегда, сидит, дня ей не хватает,- женщина умышленно называла всех сотрудников института по номерам их комнат и исключительно в третьем лице, чтобы подчеркнуть свое пренебрежение ко всем этим бездельникам в белых халатах. Алик всегда терялся перед ее беспардонностью и старался побыстрее улизнуть домой, невнятно бормоча извинения. Но сегодня яростное ворчание толстухи почему-то не произвело на него никакого впечатления. Неторопливо надев пиджак, он насмешливо оглядел ее, скользя взглядом по тумбоподоб-ным ногам и могучей колышущейся груди и, восхищенно по-цокав языком, пошел к выходу, бросив на ходу: - Не нервничай, Дюймовочка, а то похудеешь, мужчины любить не будут. Остановился в дверях, с интересом наблюдая за побагровевшей женщиной, беззвучно закрывавшей и открывавшей рот и, не дождавшись ответа, вышел, усмехаясь про себя. Смутно, где-то в самой глубине сознания, Крайнов понимал, что с ним что-то происходит не то, но ничего не мог с этим поделать, а главное - не хотел этого менять Прежний Алик Крайнов, робкий, застенчивый, закомплексованный, был оттеснен на самые задворки сознания властной, агрессивной личностью того, кто отныне называл себя Алексом. Идя по улице, Крайнов с интересом разглядывал встречных женщин, и некоторые из них явно не были возмущены этим бесцеремонным осмотром. Когда он входил в метро, ему больно наступили на ногу Он оглянулся и увидел пыхтящего тучного мужчину в запотевших очках, неловко пихающего всех чемоданом и громадной авоськой, битком набитой апельсинами. Мужчина торопился к подходящему поезду и почти не замечал окружающих его людей "Класс приезжих, отряд сумчатых",- неприязненно определил про себя Крайнов, и, когда тот со своим нелепым клетчатым чемоданом пробегал мимо него, Крайнов вдруг совершенно неожиданно для себя коротко, но сильно толкнул его бедром. Толстяк, как мячик, отлетел в сторону, споткнулся и, не удержав равновесия, шлепнулся прямо на свою авоську Завязки у сетки лопнули, и крупные, золотистые апельсины раскатились под ноги спешащих пассажиров. Крайнов торопливо шагнул к уже закрывающимся дверям, поезд тронулся, и сквозь стекло он увидел устремленные прямо на него беспомощные глаза немолодого мужчины, все еще сидящего на полу. Эти несчастные глаза как бы спрашивали Алика: - За что ты меня так?! Алик поспешно втянул голову в плечи, чтобы только не видеть этих кричащих, несчастных глаз. Воровато оглянувшись - не видел ли кто его "подвига",- он встретил устремленный прямо па него, негодующий и одновременно презрительный взгляд пожилой женщины с усталым интеллигентным лицом. Алик почувствовал, как загорелись от стыда его щеки и торопливо вышел на следующей станции. В тот вечер он долго не мог заснуть, ворочался, вспоминал мужчину с апельсинами, лицо женщины в вагоне метро. Алик понимал, что но своей натуре не смог бы всего этого сделать, но от факта никуда не уйдешь. Все произошло автоматически. Несомненно, что всему виной последний опыт в лаборатории, когда он почувствовал странную тяжесть в затылке. Этот опыт изменил поведение и мысли. Похоже, что он нащупал наконец искомую комбинацию напряжений на электродах Но что делать дальше? Нужно ли продолжать этот эксперимент, если в результате он превращается в такую малосимпатичную личность? До полуночи он проворочался в постели и наконец решил, что поскольку действие "синтезированной энцефалограммы очень кратковременно, то эксперимент нужно продолжить, хотя бы в интересах науки, а контроль всегда в его руках. Но Алик не учел того, что действие энцефалограммы было слабым, но могло сохраниться какое-то время. Для такого опытного физиолога, как он, это было непростительно. На следующий день, в конце рабочего дня он попробовал усилить эффект, полученный накануне. Сохраняя найденное соотношение между напряжением на каждой из двенадцати пар электродов, он вдвое увеличил общее напряжение на выходе энцефалографа и включил тумблер реверса. Несколько секунд с ним ничего не происходило, затем затылок налился уже знакомой тяжестью, а в ушах возник высокий звук, на этот раз похожий на визг циркулярной пилы Тяжесть в затылке все нарастала, постепенно перешла в тупую пульсирующую боль, и вдруг все разом прекратилось -кончилась пленка с записью энцефалограммы. В голове Крайнова стоял легкий звон. Лаборантка Людочка Шмелева, в чью обязанность входило опечатывать помещения лаборатории на выходные дни, зашла в 512-ю комнату поторопить Крайнова и была удивлена, застав его уже в дверях. - Сан Саныч, вы сегодня почти вовремя. На вас как-то непохоже. Вы не заболели? - Нет, Людочка, я не заболел, просто решил начать новую жизнь. Если хотите, можете помочь мне в этом. - Каким образом?-лаборантка удивилась не столько самой просьбе, сколько тому, что зачуханный, как она его называла, Крайнов способен заговорить с ней таким легкомысленным тоном. - Я еще никогда не пропивал зарплату в один день, вот хочу сегодня попробовать. Приглашаю вас составить компанию. Идеи ваши, деньги наши. - Но мне завтра рано утром на дачу к родителям ехать под Волоколамск. Хотела сегодня пораньше спать лечь,- неуверенно сказала девушка. - Людочка, а электричка-то на что? В ней и отоспитесь. Ну что, решено? Девушка засмеялась, еще раз удивленно оглядела Крайнова, словно сомневалась: он это или не он, и согласилась. Несколько часов спустя они выходили из "Арагви", слегка покачиваясь и беспричинно смеясь. Люда была уже почти влюблена в Алекса, как он просил его впредь называть. Стояла теплая летняя ночь, над крышами улыбалась чистая ласковая луна, а рука Алекса, обнимавшая ее за плечи, была такой нежной и надежной. Они свернули во двор, где жил Крайнов, и тут Алекса словно подменили. Рука его напряглась, в глазах появился недобрый блеск. Людочка, испуганная выражением его лица, проследила направление взгляда Алекса. В маленькой деревянной беседке посередине двора вокруг круглого стола, врытого в землю, сидела компания из двух молодых ребят и двух девчонок, ровесниц Люды. Они слушали магнитофон. Судя по звону бутылок и повизгиванию девчонок, они не скучали. Людочка потянула Крайнова за рукав: - Ты что, знаешь этих ребят? - Да, знаю, встречались один раз в этом дворе в день моего рождения. - Вы его вместе отмечали? - Угу, отмечали. Они, во всяком случае, очень веселились. Люда, подожди меня здесь минутку, я пойду поздороваюсь с ними. - Алекс, не ходи, я боюсь. Ты ведь что-то нехорошее задумал, да? Ну скажи же! Не слыша ее, Крайнов вытянул из своих брюк старомодный толстый кожаный ремень, сложил его вдвое и направился к беседке неторопливой уверенной походкой. Компания, пустившая в это время по кругу последнюю бутылку пива, заметила его только тогда, когда он уже был в беседке. Один из ребят поднял глаза на Крайнова и дурашливо воскликнул, явно красуясь перед своими спутницами: - Мужик, тебе чего надо? В твоем возрасте в это время уже спать пора, а ты по дворам бродишь. Лунатик, что ли? - У вас закурить не найдется? - вежливо осведомился Алекс, подходя вплотную и, вглядываясь в часы у того на руке. - Мы не курим, нам мама не разрешает,- радостно загоготал акселерат. - Может ты еще и не пьешь? - также весело спросил Алекс и со всей силой рубанул парня ремнем по лицу. От дикой боли тот упал со скамейки и, схватившись руками за лицо, заскулил, катаясь по земле. Алекс со всего размаха всадил ему поддых носок ботинка и резко повернулся к пытавшемуся выбраться из-за стола второму парню, пониже ростом. Тот уже почти вылез, тогда Крайнов с силой взмахнул рукой, и ремень со свистом врезался ему в лицо. От удара кожа на скуле у парня лопнула и брызнула кровь. Девчонки, сидевшие рядом, завизжали, но тут же сориентировавшись в обстановке, выскочили из беседки и бросились бежать, налетая в темноте на кусты. Парень с залитым кровью лицом, получив еще два удара ремнем, перепрыгнул через перила беседки и скрылся в темноте, не оглянувшись. Крайнов повернулся к первому. Тот сидел на земляном полу, прижав руки к животу и судорожно заглатывал воздух. На левой щеке у него вздулся багровый рубец от удара ремнем. Алекс наклонился, чтобы попасть в конус света от фонаря и спросил: - Узнаешь меня? Нет? Ну как же так, приятель? Носишь мои часы, а узнавать не хочешь. Он протянул руку, парень торопливо стянул со своего запястья часы и вложил их ему в ладонь. - С тебя еще четыре рубля, дружок. Или тоже забыл? Парень попытался подняться с пола, но Алекс всей своей тяжестью встал ему на руку. - Оу-у! Пусти, гад, больно! - Ты разве не слышал, что я сказал,- спокойно произнес Алекс, не сходя с его ладони,-с тебя четыре рубля, которые ты вырвал у меня вместе с карманом в этом дворе три недели назад. Мне казалось, что до тебя дошло, а тебе,. выходит, надо еще объяснять. Он переступил правой ногой с носка на каблук, и маль-чишка взвыл от боли. - У меня нету, правда, нету,-в отчаянии прокричал он, пытаясь выдернуть ладонь из-под ботинка своего мучителя. - Ну ладно, я не тороплюсь. Когда придешь в этот двор в следующий раз, не забудь захватить деньги и отдать должок. Алекс отодвинул ногу и шагнул, было, к выходу, но, вспомнив что-то, остановился и поискал глазами на скамейке. - Чуть не забыл, приятель, представляешь? Память совсем никудышная стала. Он взял со скамейки продолжавший еще звучать голосом Оззи Осборна двухкассетный "Шарп" и с силой ударил его о перила беседки. Магнитофон с треском разлетелся на куски. Алекс дважды всадил в его развороченные внутренности каблук ботинка и направился к выходу из беседки. Длинный парень, беззвучно размазывающий слезы по грязному лицу, отвел глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. Людочка ждала Крайнова у беседки, глядя на него расширенными от ужаса глазами. - Сан Саныч,-робко спросила она,-это вправду вы? - Нет, не я. Меня зовут Алекс, я же тебе ясно сказал. А Сан Саныч сейчас, наверное, спит сном праведника у себя дома. Хочешь, пойдем к нему в гости? - Хочу,- несмело улыбнулась девушка,- а он меня обижать не будет? Понимаешь, я... ну, в общем, я несовременная и не могу вот так... сразу... - Если этот негодяй тебя обидит, он будэт иметь дэло со мной!-с грузинским акцентом и напускной свирепостью сказал Крайнов и схватился за воображаемый кинжал на поясе. - Ой,- взвизгнула от удовольствия Людочка,- а что ты с ним сделаешь? - Зар-р-рэжу!-пообещал Алекс, и молодые люди, обнявшись, направились к его дому. Они улеглись в разных комнатах, но спать не хотелось, разговаривать через стенку было неудобно, поэтому пришлось устроиться вдвоем на диване в большой комнате под разными одеялами. Но уже через несколько минут выяснилось, что старый диван узковат для того, чтобы спать на нем под разными одеялами, и от одного одеяла пришлось отказаться. Все это закончилось тем, чем и должно кончаться, когда молодые здоровые мужчина и женщина спят в одной постели. Потом по очереди плескались в ванной, потом вдруг обоим ужасно захотелось есть, и они стали опустошать холодильник. Заснули лишь в третьем часу. Когда рано утром Людочка уходила от него, надеясь успеть на семичасовую электричку, она не удержалась и осторожно, чтобы не разбудить, поцеловала спящего Крайнова, не подозревая, что целует уже не Алекса, а того Алика, которого она сама же прозвала "Зачуханным". Проснувшись около десяти утра, Алик с недоумением увидел, что лежит не на кровати в своей комнате, а на диване в гостиной. Он приподнялся на локте, посмотрел на вторую подушку и сразу вспомнил все, что произошло с ним вчера: лаборатория, ресторан "Арагви", избиение двух парней в беседке во дворе, потом ... Люда Шмелева. В голове Алика все это не укладывалось. Он поспешно вскочил, убрал постель и спрятал вторую подушку в шкаф, стараясь не смотреть на нее. Какой-то жуткий кошмар-и все за один вечер! Что теперь делать? Вдруг избитые парни пойдут в милицию? Может быть, его уже ищут. К тому же он умышленно разбил их магнитофон, который, наверняка, стоит не меньше тысячи рублей. Где взять такие деньги, чтобы расплатиться? Деньги с маминой сберкнижки можно будет получить только через полгода после ее смерти-так сказал нотариус. А эта девушка, что провела с ним ночь,- она ведь совсем молоденькая, только год, как школу окончила. Слава богу, что ей уже исполнилось восемнадцать лет, а то бы его могли обвинить в развращении несовершеннолетних. К тому же они работают в одной лаборатории. Она ведь может раззвонить обо всем, и весь институт узнает об этом позоре. Подумать только, он, взрослый, отвечающий за свои поступки человек, бессовестно соблазнил молоденькую девушку, почти девочку, к тому же в какой-то степени подчиненную ему по службе. Наверное,. будут неприятности, предложат уйти "по собственному желанию", а куда он пойдет? С его узкой специализацией найти работу будет очень трудно. Крайнов не знал, что ему предпринять. Одно лишь он решил твердо: эксперименты с синтезированной энцефалограммой нужно окончить раз и навсегда. Они получились слишком "успешными", а электронный супермен оказался совершенно асоциальной и аморальной личностью. Совершенно измучившись от стыда и сомнений за двое суток, Крайнов пришел в понедельник на работу раньше всех. Он надеялся встретить Люду, переговорить с ней, хотел попросить у нее прощения, чтобы хоть на душе было легче. Алик отпер дверь 512-й комнаты, сел за свой стол и стал зачем-то просматривать свой лабораторный журнал. Потом, двигаясь медленно, похожий со стороны на робота, он надел шлем с электродами, повернул до отказа вправо ручку регулятора напряжения и включил реверс. В голове Крайнова словно что-то взорвалось, возникший в ушах визг мгновенно перешел в немыслимый вой, перед глазами заплясали ослепительные белые круги, и он, потеряв сознание, тяжело ткнулся головой в стол. Приехав на работу прямо с дачи, Люда Шмелева забежала поздороваться в 512-ю комнату, и увидела, что Крайнов, бледный, но с торжествующей улыбкой на лице, выдирает страницы из лабораторного журнала и методично рвет их на мелкие кусочки. - Алекс! - испуганно вскрикнула девушка,- что случилось? У тебя кровь на лбу. - Во-первых, здравствуй,- Крайнов поцеловал ее в губы, и сердце у Людочки екнуло,- а во-вторых, ничего не случилось, если не считать безвременной кончины одного убогого гражданина по имени Алик. - А кровь на лице у тебя откуда? - Лбом ударился об стол. Сейчас вытру. Иди работать, время уже десятый час. Он легонько шлепнул Людочку пониже спины, и та, засмеявшись, умчалась в свою комнату переодеваться. После ее ухода Крайнов аккуратно сложил в бумажный мешок свой драгоценный энцефалографический атлас, на создание которого потратил несколько лет, и все материалы по электронному супермену, вынес мешок на задний двор к мусорным контейнерам и поджег. Лишь, переворошив минут через десять весь пепел и убедившись, что все сгорело, он поднялся к себе на пятый этаж и быстро набросал заявление с просьбой уволить его по собственному желанию. Через месяц, подписав "бегунок" и получив причитающиеся ему деньги, Крайнов покинул лабораторию, даже не устроив для сотрудников традиционное прощальное чаепитие с тортом. О его увольнении никто особенно не пожалел, кроме, как ни странно, Снежной королевы. Дело в том, что в освободившейся 512-й комнате временно устроили фотолабораторию и перекурам Натальи Николаевны пришел конец. Еще через месяц уволилась лаборантка Людочка Шмелева. Последнее время у нее часто были красные глаза и такой отрешенный вид, что даже ее непосредственный начальник, Николай Евгеньевич, перестал над ней подтрунивать и частенько в обеденный перерыв приносил ей из буфета что-нибудь сладенькое. До последнего дня своей работы в лаборатории Людочка вздрагивала при каждом телефонном звонке и с надеждой глядела на телефон, но человек, звонка которого она так ждала, не вспомнил о ней. У него уже были другие заботы. Использовав старые институтские связи, Крайнов устроился санитарным врачом в районную санэпидемстанцию Если не считать главного врача, он был там чуть ли не единственным мужчиной, и его сразу стали продвигать по службе. Уже через год он стал заведующим коммунальным отделом, развернув такую бурную деятельность по наведению чистоты и порядка в районе, что главный врач только крякал и вытирал вспотевший лоб, подписывая составленные Крайновым акты о штрафах и закрытии из-за несоблюдения санитарных норм то заводского буфета, то столовой. Акты были прекрасно аргументированы и подкреплены необходимыми пробами,. замерами и посевами, так что не подписать их было просто невозможно, но и выдержать бурю, поднятую руководителями районного общепита из-за жесткого курса, взятого Крайновым, бедному покладистому главврачу тоже было нелегко. Он пытался по-дружески поговорить с Алексом, намекал ему на нереальность соблюдения в наших условиях всех правил и норм, но Крайнов, внимательно выслушивал все доводы своего начальника, неизменно отвечал ему: - Григорий Михалыч, от меня здесь ничего не зависит, Пусть Минздрав изменит нормы, и я тут же перестану составлять свои акты. Мы с вами стоим на страже здоровья почти трехсот тысяч человек, живущих в нашем районе, и рисковать их здоровьем ни вы, ни я не имеем права. Когда Крайнов только начал работать в санэпидемстан-ции, ему несколько раз пытались всучить взятку. Обнаружив в первый раз при обследовании буфета лежащий на его дипломате сверток, он удивленно спросил: - А это что такое? - А это вам курочка, доктор, отдадите жене, она супчик сварит,-ответила заведующая буфетом, не стараясь даже скрыть своего пренебрежения к очередному попрошайке, посаженному на ее шею. - Супчик-это хорошо,-невозмутимо констатировал Крайнов. Развернув сверток, он внимательно осмотрел лежащее в нем синее, плохо ощипанное создание, топорщащее страшные когтистые лапы. В составленный акт он вписал дополнительный пункт о том, что, исходя из органолептических данных, куры отечественные, полупотрошенные, имеющиеся в ассортименте в буфете, продаже не подлежат. После чего, брезгливо взяв курицу за желтую когтистую лапу двумя пальцами, он выбросил ее в стоящее неподалеку мусорное ведро. О его поступке стало каким-то образом известно, видимо, растрезвонила сама возмущенная до глубины души заведующая буфетом. Продукты Алексу больше не предлагали, но несколько раз пытались всунуть в карман конверты с деньгами. Впервые обнаружив такой конверт в кармане пальто, он просто молча швырнул его на стол директору кафе, где проводил обследование. Но когда то же самое повторилось в забегаловке, громко называвшейся вечерним рестораном, он прямо из кабинета директрисы позвонил в управление БХСС, и только униженные мольбы этой уже немолодой женщины побудили его положить телефонную трубку. Алекс не переоценивал свои возможности и "не посягал" на два шикарных ресторана при интуристовских гостиницах, расположенных в его районе. Он составлял акты в маленьких буфетах, заводских столовых, рабочих забегаловках, пельменных. После назначения заведующим отделом, он всерьез взялся за кафе и рестораны, но при первой же попытке оштрафовать руководство популярного в районе ресторана, убедился, что столкнулся с серьезной силой, причем организованной. Впечатление было такое, что все директора ресторанов в районе выступили против него единым фронтом. На Крайнова писали анонимки во все инстанции, против него организовывали настоящие провокации. Он в ответ составлял? новые акты, выискивал новые вопиющие нарушения санитарных норм, составлял докладные об использовании при приготовлении пищи явно испорченных, актированных продуктов. Однажды, когда он вторично за одну неделю нагрянул поздно вечером с проверкой в один из самых крупных ресторанов района, его просто не пустили в пищеблок два дюжих молодца в грязно-белых халатах. - Слушай, доктор,-с наглой ухмылкой заявил один из них, ковыряя толстым татуированным пальцем в зубах и сытно отрыгиваясь,-шел бы ты отсюда, а то тут ненароком на тебя бак с кипятком опрокинуться может. - Иль на полу поскользнешься, упадешь, головкой ударишься,- цыкнув зубом, добавил второй, жилистый худощавый мужик лет тридцати пяти. Его недобрый взгляд скользнул но Крайнову. "Ну и типажи",-усмехнулся про себя Крайнов, а вслух сказал: - Это что же, директор распорядился не пускать меня в пищеблок? - Они переглянулись, и татуированный здоровяк сказал, напирая на Алекса грудью: - Ты директора нашего не касайся, понял? Он сам по себе, мы сами по себе. А тебе добром говорят: мотай отсюда, пока тебя ненароком здесь не уронили. Если увижу тебя здесь еще раз с твоими бумажками, пеняй на себя. - Ну что ж,- невозмутимо пожал плечами Крайнов,- отделение милиции в двух кварталах отсюда. Придется сейчас обратиться туда и заявить, что на пищеблоке, судя по всему, опять вместо мяса сварят на завтра харчо на костном бульоне. Кости ваш директор покупает на мясокомбинате по сорок семь копеек за килограмм, а мясо, отпущенное ему на харчо, он пустил на неоприходованные чебуреки, которыми Мария Тимофеевна Храпова-тетя Маша-сегодня весь день торговала с лотка на улице. Я сам у нее утром купил чебурек и еще подумал-с чего это в нем такое хорошее сочное мясо? Не иначе, думаю, на завтра в меню ресторана суп-харчо. Сутки, стало быть, будут варить костный бульон, а потом наперчат так, что вкус вообще не разберешь. А весь доход от левых чебуреков положат себе в карман. А тетя Маша, между прочим, оформлена у вас уборщицей. Когда же ей убирать, если она целый день чебуреками из ворованного мяса торгует? Алекс явно издевался над двумя вышибалами, стоящими перед ним со сжатыми кулаками. Он прекрасно понимал, что, не получив от директора точных инструкций, они его в ресторане тронуть не посмеют. А директор сейчас, наверное, дома, значит, один из этих двух должен обязательно позвонить ему и спросить, что делать в ответ на угрозу наглого докторишки привести на пищеблок работников БХСС. Алекс давно уже разобрался в несложных манипуляциях директора ресторана Станислава Владимировича Цветкова. По его подсчету, только на неучтенных чебуреках тот имел в месяц около тысячи рублей. Правда, ему приходилось со многими делиться, чтобы бизнес шел гладко. Наверняка, он связан и с сотрудниками соседнего райотдела милиции, которые закрывали глаза на торговлю чебуреками без накладных, продажу "левых" кур в буфете на первом этаже и на все, что творилось в самом ресторане. Но одно дело, самому не замечать "фокусов" Цветкова, а другое дело, не реагировать на письменное заявление о них официального лица, каковым, безусловно, является Крайнов. На это ни один из руководителей райотдела милиции не пойдет. Это прекрасно понимали и Алекс и вышибалы. Поколебавшись, худой, бывший, видимо, в этой паре старшим, хмуро сказал, сверкнув золотой коронкой: - Ладно, доктор, мы люди маленькие, работаем здесь подсобными рабочими, и этих делов не знаем. Нам сказали не пускать посторонних на пищеблок, вот мы и не пускаем. Посидите пока в зале, а я схожу, поищу администратора. Разрешит он-пожалуйста, идите проверяйте, что хотите. Алекс молча повернулся и пошел в зал, ощущая спиной злобные взгляды подсобников. Он заказал мороженое с мандариновым вареньем, до которого был большой охотник, и пока, не спеша, слизывал его с ложечки, окончательно решил, что Станиславу Владимировичу Цветкову пора дать хороший урок. Если этого не сделать сейчас, он решит, что с Крайновым можно не считаться, и тогда цель, ради которой была затеяна эта "война" с районным трестом ресторанов и столовых, никогда не будет достигнута. Доев мороженое, Алекс поднялся, оставил деньги на столе и, больше не пытаясь проникнуть на пищеблок, вышел из ресторана. На улице было уже темно, чувствовалось наступление осени. Оглянувшись случайно, он увидел, как в кабинете на первом этаже ресторана трижды включился и погас свет. Алекс остановился как вкопанный. Это совпадение-его уход из ресторана и мигание света в окне-показалось ему не случайным. Похоже,. кого-то на улице предупреждали, что он вышел. Неужели Цветков тоже решил преподать ему урок? Или Станислав Владимирович испугался угрозы раскрыть его аферу с чебуреками? Алекс раздумывал недолго. Сняв галстук, он сунул его в свой "дипломат" и зашагал вниз по плохо освещенной улице, держась ближе к мостовой. Из темного переулка навстречу ему выступила внушительная фигура мужчины в сером плаще с поднятым воротником. Темнота не позволяла рассмотреть его лицо, руки он держал в карманах плаща, До него оставалось всего несколько метров, когда сзади послышались торопливые шаги и, оглянувшись, Крайнов увидел? догонявшего его второго мужчину, худощавого, тоже в плаще с поднятым воротником и надвинутой на глаза кепке. Несмотря на то, что ситуация, в которую он неожиданно попал, становилась явно опасной, Крайнов не мог удержаться от усмешки про себя: "Ну прямо-таки пара чикагских гангстеров, только без автоматов". Он двинулся было вправо, но* человек, поджидавший его впереди, тоже шагнул вправо, загораживая дорогу. Алекс, все время напряженно прислушивавшийся к шагам сзади, уловил движение за своей спиной и мгновенно прыгнул влево, уклоняясь от удара. Нападавший сзади, промахнувшись, по инерции пролетел пару шагов вперед. Алекс рванулся за ним и в прыжке из всей силы ударил его каблуком по пояснице. Дико вскрикнув, тот осел на тротуар. И тут же коренастый, загораживающий дорогу,. ударил правой, целясь в висок. Крайнов успел блокировать удар левым предплечьем, качнулся всем корпусом вперед и боднул противника головой. Тот отшатнулся, схватившись руками за залившееся кровью разбитое лицо. Прежде, чем тот пришел в себя, Алекс успел дважды с размаху ударить его носком ботинка по правой голени. После второго удара хрустнула сломанная кость, и коренастый распростерся на асфальте, видимо, потеряв сознание от страшной боли. Крайнов круто повернулся и увидел, что первый, так и не встав, ползет к стене дома, волоча за собой безжизненные ноги. Алекс шагнул к нему и, присев на корточки, снял с него кепку. На него глянули сузившиеся от боли глаза подсобного рабочего из ресторана. Блеснув золотым зубом, он прохрипел: - Повезло тебе, гад, промахнулся я. В следующий раз так не повезет. - Следующего раза, приятель, у тебя не будет,- "сочувственно" сказал Крайнов, отпихивая ногой валявшийся возле золотозубого тяжелый стальной кастет. - Посадят, что ль? - пренебрежительно ощерился тот. - Не посадят, а положат,- объяснил Крайнов,- сидеть тебе теперь долго не придется, а уж о том, чтобы в ресторане работать, и вовсе забудь. Теперь тебе только надомником трудиться: коробочки бумажные клеить. - Что? Что ты говоришь, гад?! - То, что слышишь. Ноги-то свои чувствуешь? В глазах золотозубого появился ужас. - Не-е-ет, не чувствую. - Ну вот, видишь, а ты о каком-то следующем разе мечтаешь. Проси теперь Станислава Владимировича, чтобы он тебе хоть пенсию приличную положил. Ведь инвалидом-то ты стал на производстве. При исполнении, так сказать, служебных обязанностей. Ну ладно, приятель, мне пора. Да не лежи долго на холодном асфальте - простудишься. Алекс подобрал "дипломат", отброшенный в драке, достал галстук и, надев его, двинулся назад в ресторан составлять акт об отсутствии мяса в бульоне для харчо. Около двенадцати часов следующего дня к нему на работу пришел аккуратно одетый молодой человек, предъявивший удостоверение инспектора уголовного розыска райотдела милиции и спросил, не подвергался ли Крайнов вчера вечером нападению на улице При этом он изучающе рассматривал лицо и руки своего собеседника, очевидно, в поисках последствий вчерашней драки. - Я знаю, что у вас вчера был конфликт в ресторане,- многозначительно начал инспектор, напуская на себя таинственный вид. - Вы что-то путаете, инспектор,-довольно естественно удивился Крайнов.-Да, я вчера составил акт о том, что увидел в пищеблоке, пришлось даже вызывать из дома директора ресторана и заведующего производством, но это довольно обычное дело при моей работе. А что касается конфликта, так ничего такого не было. - Значит, не было,говорите? - Не было,-решительно отрезал Алекс.-А что собственно случилось-то? Или это тайна? - Да какая тут тайна,- махнул рукой инспектор.- Вчера вечером милицейский патруль обнаружил на улице в двухстах метрах от нашего райотдела двух рабочих из ресторана. По моим сведениям, незадолго перед этим у вас был разговор с ними на повышенных тонах. Обоих сильно избили, можно сказать, изуродовали, и сейчас они лежат в институте Склифосовского. Судя по тому, что в кармане у одного из них был нож, а возле другого валялся кастет, и нашли их в самом темном месте улицы, где разбит фонарь, они явно кого-то подкарауливали, но, похоже, сами попали в засаду. Может быть, их специально заманили в ловушку. - Надеюсь, вы не думаете, что это я их избил? - Да нет,- инспектор даже засмеялся такому предположению,- чтобы эту парочку так отделать, нужен пяток здоровых парней. Они ведь оба всего год, как освободились из колонии. Сидели вместе за злостное хулиганство. Их хлебом не корми, только дай кого-нибудь измордовать, так что, чтобы их избить...- он опять засмеялся и покрутил головой. - А во сколько их нашли на улице? - В 20.10. - Ну вот, видите, а я только в 21.30 составил в ресторане этот акт смотрите, вот на нем время стоит. Так что они поджидали там кого-то другого, а не меня. А сами-то они оказали вам, кто их так отделал? - Эта публика в таких случаях всегда одно и то же говорит: шел, поскользнулся, упал... - Очнулся - гипс? - Да, вроде того. - Вы меня, инспектор, извините, но если у вас ко мне ничего больше нет, то я должен работать. - Ну что ж, извините. Просто думал, может, вы нам сможете чем-нибудь помочь? - Я бы с удовольствием, но, увы, нечем. Всего вам доброго. - Спасибо, до свиданья. Крайнов проводил разочарованного инспектора до двери и только вернулся к своему столу, как зазвенел телефон. Он снял трубку: - Санэпидемстанция. - Это Александр Александрович? - Да, я. - Это Цветков вас беспокоит. Я бы хотел с вами поговорить. - О чем же, Станислав Владимирович? Мы ведь вчера обо всем в ресторане поговорили. Акт о недовложении продуктов и фальсификации блюд я собираюсь сейчас переслать на Петровку, 38. Так что вам надо будет не со мной, а с ними говорить. В трубке помолчали, потом голос Цветкова осторожно произнес: - Я собственно, хотел поговорить с вами не только об этом акте. Ко мне сегодня утром приходил инспектор из угрозыска. Утверждает, что кто-то вчера вечером до полусмерти избил двух рабочих из нашего ресторана. А они, между прочим, перед этим вам угрожали. Спрашивал, не знаю ли я что-нибудь об этом. Сказал, что собирается еще и вас спросить. - Да, он у меня только что был. Тоже интересовался моим мнением по этому вопросу. - И что вы сказали, если не секрет? - осторожно спросил Цветков. В голосе его ощущалась тщательно скрываемая тревога. - Ну какие у меня могут быть от вас секреты, Станислав Владимирович,-с иронией продолжал Крайнов,-я рассказал этому инспектору из угрозыска все, как было. Он сделал долгую паузу. Цветков тоже молчал, даже дыхания его не было слышно в трубке. Крайнов одобрительно подумал про себя, что выдержка у директора неплохая: - Я сказал ему, что мои отношения с вашим рестораном начинаются и заканчиваются на пищеблоке и попыток не пускать меня туда никто никогда не предпринимал. А что касается личной жизни подсобных рабочих ресторана кто их бьет и за что,- об этом мне тем более не известно. - Ну что ж, Александр Александрович,- в голосе Цветкова проскользнуло почти неприкрытое облегчение - я почему-то так и подумал, что вы не совсем тот прямолинейный идеалист и борец за правду, каким вас считает большинство моих коллег. Вероятно, мы неверно оценили ваш масштаб? Это так, Александр Александрович? - Говорите, говорите, Станислав Владимирович, я вас внимательно слушаю,-подбодрил собеседника Крайнов. - Вы по-прежнему не хотите со мной ни о чем поговорить? - Нет, Станислав Владимирович, с вами лично я ни о чем не хочу говорить. - Надеюсь, это не из-за вчерашнего инцидента? - Ну что вы, это здесь ни при чем. Я просто не хочу говорить ни с кем в отдельности. Пришлось бы вести слишком много таких отдельных разговоров. Вы меня поняли, Станислав Владимирович? В голосе Цветкова звучало явное облегчение, когда он ответил: - Думаю, что я вас понял. Что ж, тогда вам следует поговорить с Ангелиной Ивановной Протасовой. Она уже много лет работает заместителем управляющего трестом ресторанов и столовых района. Мы вое се очень любим и уважаем, надеюсь, и вы с ней найдете общий язык. - И я на это надеюсь, Станислав Владимирович. Когда вы сможете устроить с ней встречу? - Думаю, через недельку, не раньше. Вы же понимаете... - Конечно, конечно, я не спешу. Чтобы наша встреча носила конструктивный характер, ее надо как следует подготовить. - Александр Александрович, вы по-прежнему собираетесь отослать вчерашний акт обследования на Петровку? - Нет, я думаю, что мне надо над ним еще поработать с недельку. Факты, там указанные, очень серьезны, нужна будет плановая повторная проверка, а может быть, и не одна. - Ну что ж, Александр Александрович,-уже совсем повеселевшим голосом заключил Цветков,-всегда рад видеть вас у нас в ресторане. До свиданья.Он помолчал и почти смущенно добавил:-А за вчерашнее вы уж извините. - Ничего, Станислав Владимирович. Всего наилучшего. Крайнов положил трубку и с чувством выполненного долга констатировал, что лед, кажется, наконец-то тронулся. Ангелина Ивановна Протасова оказалась уже немолодой женщиной с замысловатой прической башенкой, полным набором золотых коронок и обилием косметики на жирном, пористом лице. Разговор с ней проходил один на один в ее кабинете при запертых дверях и отключенном телефоне. В результате короткого, но отчаянного торга Алекс ежемесячно становился богаче на четыре тысячи рублей, за что обещал прекратить "боевые действия" против общепитовских точек. - Вы знаете, Александр Александрович,-с восхищением сказала ему на прощание Протасова после того, как был оговорен безопасный способ передачи денег,-вы мне очень напоминаете моего покойного мужа. У него тоже была хорошая деловая хватка, но до вас ему было далеко. Смотрите только, не увлекайтесь. Всех денег все равно не заработать. - Да что вы, Ангелина Ивановна,-обаятельно улыбнулся Крайнов,-ведь мне не много нужно: так, чтобы на хлеб с маслом хватало. - Значит, вы очень много едите этого хлеба с маслом,- хмыкнула Ангелина Ивановна,-хотя, глядя на вас, этого не скажешь,-добавила она, оценивающе окидывая взглядом стройную спортивную фигуру Крайнова. За два года, прошедшие после его ухода из НИИ психиатрии, Алекс сильно изменился и внутренне, и внешне. Стригся коротко, одевался со строгой элегантностью, на что ушли почти вое деньги, оставшиеся после смерти матери. Много огорчений Алексу приносило доставшееся ему нетренированное слабое тело. При первой же пробежке по парку у него через две минуты начиналась одышка. Сердце колотилось, как пойманный в силок заяц, пот заливал глаза, но Алекс продолжал бегать, пока не сваливался совершенно обессиленный. На следующий день он еле поднимался с постели. Болело все: спина, живот, но особенно мучительно ныли мышцы ног. Каждый шаг причинял резкую боль, икры сводила судорога. Алекс скрипел зубами, ругался, но снова и снова, натягивая тренировочный костюм, отправлялся в парк бегать. За первые три месяца он не пропустил ни одной тренировки. Несколько раз за это время он думал, что его хватит инфаркт. Кололо в правом подреберье, раскаленный воздух обдирал наждаком пересохшее горло, а по ночам он с криком просыпался от того, что судорогой сводило мышцы и пальцы ног. Но Алекс заставлял себя продолжать бегать, и к ноябрю почувствовал, что втянулся и даже испытывает от бега удовольствие. Он начал заниматься в полуподпольной секции каратэ, популярность которого в Москве в тот год была просто фантастической. Занятия проходили вечерами в небольшом полуподвальном спортивном зале профтехучилища. Тренер оказался настоящим фанатиком, и такого же отношения к каратэ требовал от своих учеников. - Каратэ,-говорил он, расхаживая перед двумя рядами своих учеников, сидящих на коленях в ритуальной позе,- это не спорт и даже не искусство. Это образ жизни и система мировоззрения. Каратэ-это не голая сила, и мышцы в нем-не главное. Побеждает не тот, кто сильнее телом, а тот, кто сильнее духом. Перед началом каждого занятия сенсей, так называли тренера ученики, переводил им отрывки из американского издания книги Фунакоши "Мой путь в искусстве". Автор книги - отец и создатель современного каратэ - считал этот вид единоборства настоящим искусством. В противовес он приводил пример с фанатиками, которые наполняли бочонок сначала горохом, потом песком, потом мелкой галькой, а через несколько месяцев и гравием и часами вонзали в него сжатые вместе пальцы рук, желая укрепить их. Постепенно от постоянных микротравм пальцы резко деформировались, почти не сгибались в изуродованных суставах, кисти рук становились подобием острия меча. Эти адепты каратэ могли, ударив концами пальцев между ребер, пробить грудную клетку человека и, зацепив изнутри за реб- ро, вырвать его наружу. "Все это возможно,- говорит Фунакоши,- но при чем тут каратэ?!". Он вспоминал в своей книге, как еще совсем молодым человеком каждый вечер ходил совершенствовать свое мастерство к знаменитому мастеру Итозу, чья слава гремела по всей Японии. Сенсей сидел на балкончике второго этажа, выходившем во внутренний дворик, и смотрел, как его ученик во дворе отрабатывает выполнение формальных упражнений-ката. И пока выполнение одного ката не становилось безукоризненным, Итозу не разрешал переходить к изучению следующего. Иногда отработка одного упражнения длилась неделями, если его исполнение в чем-то не устраивало сен-сея. Уже под утро Фунакоши, совершенно измотанный, плелся по ночной Окинаве домой. Улицы тогда не освещались, и каждый японец, выходящий вечером из дома, вынужден был носить с собой собственный бумажный фонарь со свечой внутри. Но Фунакоши так уставал после нескольких часов занятий каратэ, что даже не в силах был нести свой фонарь в руках, и волочил его следом за собой за веревочку. Добравшись до своего дома, он спал как убитый, после чего спешил в школу, где преподавал в начальных классах. Соседи по кварталу, видя, как он возвращается под утро, качаясь от усталости и с фонарем на веревочке, были уверены, что юноша посещает каждую ночь увеселительные заведения и поражались его выносливости. Алекс не собирался изучать каратэ длительное время, но атмосфера занятий, царящий в них культ холодного бесстрашия, железной воли, ломающей любые преграды-все это ему очень импонировало. Сенсей учил в совершенстве владеть своим телом и сохранять равновесие в любом положении, учил правильно дышать при выполнении упражнений и быстро восстанавливать ритм дыхания после нагрузок. За полтора года занятий Алекс стал настоящим атлетом, сухим, поджарым, с бугрящимися узлами мышц. Нападение па него двух вышибал из ресторана доказывало, что занятия не были пустой тратой времени. Получаемая через Ангелину Ивановну дань от районного общепита позволила Крайнову больше не думать о деньгах. / Он купил в Южном порту новую модель "Жигулей", японскую видеосистему, заново обставил квартиру финской дорогой мебелью. Появились приятели по сауне, теннисному корту, приятные, ненавязчивые подружки. Жизнь прочно вошла в колею. Так продолжалось целых полтора года, пока резко не подули новые ветры... В стране назревали перемены. Что они принесут, никто не знал, но уже начали покидать свои кресла люди, приросшие, казалось, к ним навечно. Его приятельница Ангелина Ивановна, испугавшись происходящего, поспешно подала заявление об увольнении в связи с уходом на пенсию. Контакт с другим человеком, который придет на ее место, мог быть чреват неприятными последствиями. Решив немного переждать и заодно сменить обстанов-ку, Алекс взял на работе отгулы и махнул на неделю в Сочи. По рекомендации знакомого директора гостиницы, он устроился в закрытый пансионат с отдельным пляжем и массой дополнительных удобств, одним из которых был катер на подводных крыльях для буксировки водных лыжников. Основной контингент отдыхающих пансионата - номенклатурные работники предпенсионного возраста почти не пользовались им, так что Алекс, сунув поутру пятерку водителю, мог располагать катером весь день. Однажды, проносясь на водных лыжах вдоль городского пляжа, он увидел на берегу у самой воды знакомую женскую фигурку, увенчанную маленькой светлой головкой прямо посаженной на длинной шее. Эту характерную горделивую осанку и короткую мальчишескую стрижку забыть было невозможно. - Наташа Мамаладзе,- кольнуло Крайнова в сердце,- Снежная королева. Свои мечты об этой женщине, терзавшие Алика бессонными ночами, вспомнились Алексу. Он резко свистнул и, когда водитель катера повернул к нему голову, махнул рукой в сторону берега. Водитель, молодой сметливый парень, привыкший работать с высокопоставленными клиентами, вопросительно оглядел пляж и, безошибочно выделив среди загорающих Снежную королеву, стоящую у самой кромки воды, одобрительно показал большой палец. Катер развернулся и до крутой дуге на большой скорости устремился к пляжу. Алекс отпустил фал и по касательной полетел к берегу. Он почти выскочил на гальку у самых ног Снежной королевы, не снимая лыж шагнул к ней. - Вы не скажете, как пройти в библиотеку? Наталья Николаевна внимательно осмотрела его лыжи, потом окинула взглядом его поджарую ловкую фигуру и доброжелательно спросила: - Вы, видимо, профессиональный спортсмен? Вам спортивную библиотеку надо? - Почему вы решили, что я спортсмен? - польщенно спросил Крайнов, обманутый ее приветливым тоном,-из-за лыж или из-за моей мускулатуры? - Из-за вашего юмора,-отрезала Наталья Николаевна и вновь повернула лицо к солнцу, не обращая на Алекса никакого внимания. Алекс так весело и искренне захохотал, что Снежная королева не выдержала и тоже засмеялась. - Один ноль,-сказал Крайнов, стаскивая лыжи с ног- Меня зовут Алекс и я вовсе не профессиональный спортсмен. - Я рада за вас,-насмешливо ответила Наталья Николаевна-Извините, но я к пляжным знакомствам отношусь несколько хуже, чем к уличным. - А к уличным...? - А к уличным я отношусь резко отрицательно. - Понятно,-с сожалением произнес Крайнов, потом с надеждой спросил: - А как вы относитесь к "катерным" знакомствам? - В каком смысле?-несколько растерялась Наташа. - В прямом, конечно. Видите у того конца волнореза катер? Приглашаю Вас покататься, на нем мы и познакомимся. - Вы, наверное, пляжный приставала,-с сомнением произнесла Наталья Николаевна. Она посмотрела из-под руки на нарядный белый катерок, на дремлющего водителя. Солнце припекало все сильнее, на пляже было тесно и шумно, так что предложение выглядело заманчиво. Она еще раз изучающе посмотрела на Алекса своими большими светло-зелеными главами, странно выделяющимися на загорелом лице, и с колебанием произнесла: - А мои вещи здесь без присмотра "не уйдут гулять"? - Так возьмите их с собой. Позагорать вы сможете на носу катера. Там вполне хватит места для такой миниатюрной женщины. - Это комплимент мне или вашему катеру? - Вам, конечно, вам. Катер же не мой, а казенный, с чего вдруг я буду делать ему комплименты. Они собрали Наташины вещи и пошли по обжигающему подошвы раскаленному волнорезу, перешагивая через тела загорающих людей. Волнорез напоминал лежбище котиков. Распластавшаяся на нем шоколадно-коричневая толстуха с широко разбросанными руками и ногами недоуменно подняла голову, но тут же бессильно уронила ее. Алекс подал Наташе руку и помог перебраться через это неожиданное препятствие. Водитель включил зажигание, мотор взревел, и катер, задирая нос, двинулся прочь от берега. Прогулка оказалась на редкость удачной. Наташа, постелив махровое полотенце, блаженствовала, закрыв глаза, на носу катера. Алекс резвился, как дельфин на волнах, неподалеку, а водитель Володя дремал, откинув голову на спинку сиденья и натянув на лицо полотняную панаму. Время от времени Алекс, подплыв к катеру, обрушивал на Наташу каскад еще по-майски прохладной воды. Она взвизгивала от неожиданности, а он, сложив ладони рупором, говорил милицейским тоном: - Гражданка, вы рискуете получить солнечный удар. Немедленно переходите к водным процедурам. - Да что же это такое, - вскакивала Наташа, придерживая на груди купальник,-на пляже на руки наступают, здесь водой плещутся. Ну, погодите, сейчас я вам устрою водные процедуры. Она завязывала на шее тесемки купальника и прыгала в воду вниз головой. Водитель Володя от толчка вздрагивал, очумело поводил вокруг глазами, и, успокоившись, снова засыпал, убаюканный равномерным покачиванием катера. Наташа пыталась догнать Алекса в воде, но он легко уходил от нее мощным кролем или, нырнув, появлялся далеко за ее спиной. Он так легко и вольготно чувствовал себя в воде, что походил на какого-то неведомого морского кентавра, получеловека, полудельфина. К часу дня оба изрядно проголодались, и Володя отвез их на пляж пансионата, где Крайнов оставил свою одежду. - Наташа, а где мы будем обедать? - А мы что, разве собирались обедать вместе? Я этого не помню. - Значит, я что-то перепутал. Придется в одиночестве хлебать прокисший суп в нашей столовой. - Ну, ну, не лгите, низкий обманщик. Я прекрасно знаю, как кормят в санаториях и пансионатах вроде этого. У вас там икру дают три раза в неделю и красную рыбу на зав-трак. Скажите уж, что вы просто ко мне кадритесь, поэтому и напрашиваетесь на обед. - Не буду отрицать-кадрюсь, более того-клеюсь и даже надеюсь на определенный успех. - Не могу разделить вашего оптимизма, но в знак благодарности за морскую прогулку, могу угостить вас окрошкой и вареной молодой картошкой. - М-мм! Не травите душу, а то я просто не доберусь до стола. Они поднялись на набережную и двинулись в сторону города, стараясь держаться в тени деревьев, потому что день для мая выдался необычно жаркий. Весь сверкающий мир отражался в больших зеркальных очках Наташи, и встречные мужчины не могли отвести глаз, то ли от солнечных зайчиков, то ли от ее красоты. Алекс откровенно любовался ею, не скрывая своего восхищения, и Наташа не могла не замечать этого. - Алекс, прекратите, вы меня вгоняете в краску. - Все, больше не буду, по крайней мере, до обеда. - А что изменится после обеда? - Ну, во всяком случае, я перестану бояться, что вы, рассердившись, отлучите меня от окрошки. - Вот все вы, мужчины, такие! Ни один из вас не может дружить с женщиной бескорыстно. Вам всегда от нас что-то надо.-Либо обед, либо сочувствие своим воображаемым несчастьям, либо еще что-то... За разговором они подошли к каменному двухэтажному дому, увитому виноградом, где Наташа уже останавливалась с дочерью в прошлом году. В маленькой комнатке на первом этаже едва помещались две узкие железные койки, застланные солдатскими одеялами, небольшой стол с двумя табуретками и старый платяной шкаф. Несмотря на жару, в комнате было прохладно и даже чуть сыровато. Наташа достала из шкафа мыльницу, шампунь и полотенце и сказала: - Алекс, вы меня подождите пять минут, а я быстренько приму душ. У меня на такой жаре от морской воды кожа сохнет. Во дворике, огороженном высокой металлической сеткой, стояла кирпичная душевая кабина без крыши. Поверх стен на двух параллельных железных балках была закреплена большая металлическая бочка, наполнявшаяся по трубе водопроводной водой. Снизу к бочке была приварена жестяная воронка с краном. За несколько часов на южном солнце вода в закрытой бочке становилась чуть ли не горячей. Тетя Поля, владелица дома, когда договаривалась с очередными отдыхающими о плате, всегда сообщала им, значительно поджав губы, что при доме есть душ с теплой водой. Поскольку в большинстве частных домов горячая вода отсутствовала, да и холодная подавалась весьма нерегулярно, то слова "душ с теплой водой" действовали неотразимо. В душевой Наташа разделась и встала под струйки парной воды, с удовольствием смывая морскую соль. Она сполоснула купальник, намылилась с ног до головы и только принялась мыть шампунем голову, как струйки воды, щекотавшие ей шею, иссякли. Похоже, что в бочке кончилась набранная с утра вода. Наташа, встав на цыпочки, покрутила вентиль, постучала зачем-то по жестяной воронке, но, кроме нескольких капель, ничего не добилась. "Придется домываться холодной",-вздохнула она и, приоткрыв один глаз, нашла в углу душевой ржавую водопроводную трубу с латунным краном на конце. Но из трубы послышалось только шипенье. "Ну вот,-подумала Наташа,-ситуация прямо из "Двенадцати стульев". Остается только выйти голой наружу и захлопнуть за собой дверь". От шампуня уже начало щипать глаза, солнце сверху припекало намыленные плечи-ситуация была глупейшая, и Наташа готова была заплакать от досады. - Тетя По-о-оля!-изо всей силы закричала она,-тетя По-о-ля, вода в бочке кончилась, а я голову намылила. Сделайте что-нибудь. Она крикнула еще раз, но никто не отозвался. Похоже, что тетя Поля или ушла на рынок, или у себя на втором этаже мирно спит, закрыв дверь от мух. Наташа попыталась протереть глаза влажным купальником, но от этого их защипало еще сильней. Похоже, что придется одевать халат прямо на намыленное тело и отправляться на поиски воды, чтобы хотя бы промыть глаза. Наташа уже решила так и сделать, как вдруг на плечи ей сверху полилась струйка прохладной воды. - Господи,-засмеялась она.-Ты есть на свете. Первым делом она промыла глаза, смыла с себя шампунь и мыло и, подняв руку, чтобы закрутить кран на бочке, ахнула от неожиданности и изумления. Над ее головой, опираясь на стальные балки, стоял ее сегодняшний знакомый, прижимая к груди двухведерный бачок с питьевой водой. Из носика бачка, весело сверкая на солнце, лилась струйка воды. Наташа метнулась к халатику, не попадая в рукава, набросила его на мокрое тело и выскочила из душевой, хлопнув дверью. Через минуту она услышала, как на веранде загремел устанавливаемый бачок, и в дверь, постучавшись, торжественно вошел Алекс. - Нет, нет, пожалуйста не нужно восторгов по поводу моего благородного поступка,-заговорил он, скромно потупив взор. - И не надо меня благодарить. Я сделал это не ради благодарности. Это был мой гражданский долг. На моем месте так поступил бы каждый. - Вам не стыдно? - мельком взглянув на него, спросила Наташа и отвернулась, чувствуя, как у нее от смущения полыхают уши и шея. - Мне было бы стыдно, если бы я оставил вас без помо- щи в такой критической ситуации. А кроме того, я держал бачок с плотно закрытыми глазами. Наташа повернулась, проведя тыльной стороной ладони по пунцовой щеке, и открыто посмотрела своему спасителю прямо в лицо. - Алекс, хотя вы ужасно самоуверенны, но на вас почему-то невозможно сердиться. И я вам действительно благодарна за душ. А теперь идите во двор погуляйте, мне надо вытереться и переодеться. Когда через полчаса они закончили обедать, со двора уже тянуло жаром, как из печи. В распахнутой двери завесой струилось душное раскаленное марево, размывая очертания отдаленных предметов. От одной мысли, что придется выйти из затемненной прохлады комнаты на это пекло, пересыхало во рту и хотелось пить. - Наташа, - сказал Алекс, - мне кажется, что сейчас на пляж может пойти только самоубийца. Давайте переждем у вас дома хоть пару часиков, - А что мы будем здесь делать? - А что вы обычно делаете после обеда? - Ложусь отдыхать, я ведь-отдыхающая. - Так давайте ляжем отдыхать. Вторая кровать ведь тоже с бельем? - А что про меня подумает моя хозяйка, тетя Поля, если увидит, что у меня спит мужчина, да еще днем? - Да,-вынужден был согласиться Алекс,-днем-это уж явный разврат. Но если она увидит, какой это мужчина, то ничего не подумает, только позавидует вам и все. - Знаете, Алекс,-проникновенно сказала Наташа,- чем вы сразу подкупаете, так это своей скромностью. Придется запереть дверь, чтобы избавить бедную тетю Полю от чувства зависти. Наташа, решив про себя, что, наверное, сошла с ума от жары, заперла дверь на задвижку, опустила жалюзи на окне и быстро расстелила обе постели. - Отвернитесь, скромник, я не очень верю в вашу способность плотно закрывать глаза в некоторые моменты. С видом оскорбленной добродетели Крайнов отвернулся к Двери, и Наташа, выскользнув из халатика, с наслаждением нырнула в прохладную чистую постель. Через минуту на второй кровати заскрипели пружины под тяжестью мужского тела. Через пять дней Алекс улетал в Москву, и Наташа провожала его в аэропорту. Пока они стояли в очереди на регистрацию, пока Алекс оформлял билет, она не произнесла ни слова, только все складывала и раскладывала дужку своих зеркальных очков. Когда объявили посадку на рейс, она внезапно преградила ему дорогу. - Алекс, ты ничего не хочешь мне сказать? Тот недоуменно поднял брови: - Не понимаю, о чем ты? Глядя ему в глаза, Наташа быстро заговорила, влажно поблескивая белками: - Я хотела бы знать, за кого ты меня принимаешь. За гейшу? За наемную танцорку? Говорят, в Париже по телефону можно заказать красивую девушку на вечер для выхода в свет или на прием, куда не принято ходить одному. Может, ты меня за нее принимаешь? Она невольно повысила голос, из последних сил пытаясь удержать рыдания. - За эти дни ты на все время нашел: мы съездили в Пицунду, в Новый Афон, на Рицу, были в лучших ресторанах побережья. На все это у тебя нашлось время, и я благодарна тебе. Но почему же у тебя не нашлось времени спросить меня, кем я работаю, чем интересуюсь, где живу? А сегодня утром ты вдруг между делом говоришь мне, что через два часа улетаешь. Я ведь, если ты это заметил, ни о чем тебя ни разу не спрашивала и ни на что не претендую. Может быть, в твоей жизни просто нет для меня места? Но хоть изредка позвонить мне и спросить: "Как дела, Наташа, как живешь?"-это ты можешь? А ты даже не спросил у меня номер телефона. Слезы уже текли по лицу Наташи, губы ее жалко кривились. Она вцепилась руками в лацканы роскошного кремового пиджака Крайнова и умоляюще заглядывала ему в глаза. Окружающие, не стесняясь, смотрели на них: на всех лицах была написана жалость к этой красивой и, видимо, несчастной женщине. Алекс оторвал ее руки от своего пиджака, щелчком расправил смявшийся лацкан. Лицо его выражало легкую скуку и отчасти досаду. - Что ты мне сделала плохого? Абсолютно ничего. Вспомни лучше беднягу из 512-й комнаты, где ты "остывала" в жару по три раза на дню, - разве он тебе что-нибудь плохое сделал, чтобы относиться к нему, как к мебели? А ведь он любил тебя не один год, и ты не могла не догадываться об этом. Прощай. Никакая ты не Снежная королева, в луч-шем случае Снегурочка,-тепло тебе противопоказано. Алекс заглянул в остановившиеся, медленно начинающие узнавать его глаза Наташи с бездонными зрачками, холодно усмехнулся и, обогнув ее, как неодушевленный предмет, направился на посадку в самолет. Наташа, застыв на месте и прижав ладони к лицу, неотрывно глядела ему вслед. Губы ее что-то беззвучно шептали. Возвратившись в Москву, Крайнов узнал от Ангелины Ивановны, что по делу райтреста начато следствие. В прокуратуру вызывают всех подряд, допытываются, кто кому давал взятки в их системе. То, что этим делом занялась прокуратура, а не райотдел милиции, было плохим признаком. Похоже, что началась очередная кампания по наведению порядка в сфере обслуживания и общепита. Ангелина Ивановна была очень напугана, у нее тряслись руки, когда она рассказывала Крайнову, как следователь прокуратуры предлагал ей написать чистосердечное признание, у кого, сколько и как часто она брала деньги и кому их затем передавала. Алекс оценивающе посмотрел на перепуганную немолодую женщину. Совершенно ясно, что, если ее прижмут реальными уликами, она выложит следователю все, что знает, надеясь этим заслужить снисхождение. Правда, деньги у нее он брал всегда один на один, без свидетелей, так что только ее показаний вряд ли будет достаточно для привлечения его к суду, но чем черт не шутит. Лучше всего было бы, если его имя вообще не попадало в поле зрения прокуратуры. - Ангелина Ивановна, простите за неделикатный вопрос, вы у многих директоров столовых брали деньги? - Боже мой, Александр Александрович, ну как вы можете спрашивать такие вещи? - Ясно, значит, у многих. И среди них обязательно окажутся те, кто назовет вашу фамилию. Ведь если человек добровольно заявит о даче взятки, которую начальство у него вымогало, он освобождается от уголовной ответственности. Думаю, что это вопрос даже не дней, а часов. - Боже мой, но что же тогда со мной будет? - Это, Ангелина Ивановна, нетрудно предугадать. Как только у следователя будет на руках хотя бы два заявления от директоров ресторанов или столовых, что вы получали от них деньги, прокурор тут же подпишет ордер на ваш арест. Вы это сами знаете лучше меня. - Но что же делать? Неужели ничего нельзя придумать? Господи, я бы отдала все свои деньги, только чтобы избежать этого кошмара. - Я считаю, - осторожно произнес Алекс, - что у вас есть лишь один путь. Чтобы избежать тюрьмы, - вы должны быть признаны... психически больной, невменяемой. - Вы хотите сказать?...-в глазах Протасовой застыл испуг. - Да, вам нужно лечь в институт психиатрии до того, как вас арестуют. Через свои институтские связи я смогу добиться, чтобы вас признали невменяемой, тогда вы не будете нести судебной ответственности за свои поступки. Я устрою, что вас поместят в отдельную палату, где вам не будут докучать другие пациенты. У меня там приятель заведует как раз тем отделением, куда вас положат на обследование. Полежите там месяца два, потом пройдете комиссию и окажетесь на свободе, да еще свои деньги сохраните. Подумайте, Ангелина Ивановна. Я лично считаю, что это единственный разумный выход для вас. Протасова подозрительно взглянула на Алекса. Маленькие глазки ее недоверчиво сузились. - А вам-то что за корысть так обо мне беспокоиться? Сколько вы собираетесь содрать с меня за эту бумажку с печатью? Крайнов усмехнулся. Подумать только, эта курица даже в такую минуту, когда решается ее судьба, боится переплатить. И с таким примитивом приходится иметь дело. Впрочем это хорошо, что она глупа. Вот уж правда, "на дурака не нужен нож, ему с три короба наврешь и делай с ним, что хошь". - Ангелина Ивановна, мы в вами не первый месяц знаем друг друга, и я вам доверяю, поэтому не возьму с вас ни копейки авансом. Вот когда вы успешно пройдете психиатрическую экспертизу и выйдете оттуда невинной в глазах юстиции, тогда и поговорим о цене. Я надеюсь, что вы меня не обидите, а, Ангелина Ивановна? Проницательному человеку не понравилась бы издевательская улыбочка, скользнувшая в этот момент по губам Крайнова, но Протасова к таковым явно не относилась. Глазки, ее, утонувшие в дряблых пухлых щеках, хитренько заблестели и, чтобы скрыть этот алчный блеск, она, скромно опустив веки, с деланной искренностью сказала, прижимая к пышной груди ладони: - Александр Александрович, как же вы мне все-таки напоминаете моего покойного мужа. Он тоже умел находить выходы из любого положения и ему, как и вам, я тоже ни в чем не могла отказать. Не сомневайтесь, когда я получу справку, я вас не обижу. Откладывать дело в долгий ящик было нельзя. Крайнов понимал, что время поджимает. Прямо от Протасовой он позвонил Кузьмину, который в свое время помог ему устроиться на работу в НИИ психиатрии, и был там уже заведующим отделением. На следующий день Ангелину Ивановну госпитализировали в институт с предположительным диагнозом шизофрении. Алекс несколько раз навещал ее и подробно инструктировал как себя вести и что отвечать на вопросы лечащего врача. Протасова нервничала в ожидании предстоящей экспертизы, и сахарный диабет, которым она страдала последние годы, на этой почве обострился. Трижды анализ крови показывал у нее высокое содержание сахара, и ей ставили капельницу. Заглянув в пятницу вечером к Кузьмину, Крайнов спросил, как дела у его протеже Кузьмин в эту ночь дежурил и уже проиграл Алексу одну партию в шахматы, надеясь отквитаться на второй. - Мне кажется,-ответил он, задумчиво протягивая руку к ферзю, - что у нее не шизофрения. В понедельник хочу показать ее Эттингеру, пусть выскажет свое мнение. Он сделал ход фигурой и весело сказал Крайнову: - Тебе шах. - Валентин Сергеевич,-заглянула в ординаторскую дежурная медсестра, Шарипоханова из двенадцатой палаты опять от уколов отказывается. Кузьмин встал, надел белый колпачок и, с сожалением глядя па доску, предупредил приятеля: - Не вздумай трогать позицию-я ее запомнил. Через пять минут я вернусь и устрою тебе такой мат, которому сам Капабланка бы позавидовал. Оставшись в ординаторской один, Крайнов несколько секунд прислушивался к удаляющимся шагам, потом быстро натянул висящий на вешалке белый халат, надел колпачок и вышел в коридор. У дверей одноместной палаты он оглянулся, открыл трехгранным ключом дверь и, войдя внутрь, осторожно ее притворил за собой. Ангелина Ивановна, похрапывая, спала тяжелым сном при свете ночника. К ее локтевому сгибу тянулась пластиковая трубка от стоящей рядом капельницы Алекс достал из кармана пиджака шприц, флакон с инсулином, надел на шприц иглу и ввел все содержимое прямо в трубку капельницы, проколов ее стенку. Затем спрятал в карман флакон и шприц, и тихо вышел, защелкнув за собой замок двери. Когда Кузьмин вернулся в ординаторскую, Крайнов с интересом смотрел телевизор. - Должен тебя огорчить, Капабланка,-насмешливо обратился он к приятелю,-мат ты мне опять не поставишь. - Это ты так думаешь,-с азартом откликнулся тот,- а прогрессивная шахматная общественность думает иначе. Через полчаса, провожая Алекса к выходу, он, не скрывая досады, прокомментировал, что ни за что бы не проиграл, если бы его не отвлекали от игры. - Приходи ко мне в среду, я буду дежурить, устрою тебе разгром под Аустерлицем. - Читай лучше шахматную теорию, Капабланка, а то как бы тебе детский мат не получить,-посмеивался, уходя, Крайнов Валентин Сергеевич позвонил ему на следующий день и смущенным тоном сказал, что должен его огорчить. Состояние здоровья Протасовой резко ухудшилось. В семь утра дежурная сестра обнаружила, что больная без сознания. Чувствительность у нее была резко снижена, зрачки на свет почти не реагировали-типичное коматозное состояние. Экстренный анализ крови показал чрезвычайно низкое содержание сахара, что позволяло с уверенностью говорить о гипогликемической коме. - А в истории болезни при поступлении отмечено, что у нее сахарный диабет? - Конечно. Но в том-то и дело, что у нее был компенсированный диабет, она получала букарбан, даже инъекций инсулина не вводилось. Поэтому совершенно непонятно, чем могло быть вызвано такое резкое падение сахара в крови. - Как она сейчас? - Мы перевезли ее в реанимацию, в 15-ю больницу. Я только что звонил туда-говорят, что в сознание пока не приходит. Ты же сам понимаешь, что если она с таким содержанием сахара пробыла два-три часа, то кора головного мозга у нее уже умерла. Так что прогноз печальный, даже если она и выживет. Я теперь думаю, что здесь была необычная форма диабетической экцефалопатии, поэтому ее симптомы и не укладывались в рамки шизофрении. - Жаль ее,-вздохнул Алекс,-когда-то она была дружна с моей матерью, вот я и пытался от души помочь ей. Бедная женщина. Ангелину Ивановну Протасову выписали из больницы только через три месяца. Она полностью лишилась речи, никого не узнавала и ни на что не реагировала, лежала целыми днями неподвижно, бессмысленно блуждая по потолку глазами. Промучившись с ней два месяца, дочь оформила ее в дом инвалидов. Свой тридцать шестой день рождения Крайнов встречал у себя дома в одиночестве. Настроение у него было неважное, видеть никого не хотелось. Денег оставалось около тридцати тысяч. При его образе жизни их могло хватить лет на пять, а что потом? Из санэпидемстанции он только что уволился, денежных поступлений не ожидалось. Надо было опять что-то предпринять, тем более, что его энергичная, честолюбивая натура все сильнее требовала для себя какого-то грандиозного дела. Крайнов достал из письменного стола папку с рисунками матери и стал их задумчиво рассматривать. Светлые детские грезы о сказочно прекрасной стране, простирающейся от Тихого до Атлантического океана, всплыли сейчас в его памяти. В конце концов, почему бы и нет? В Союзе его ничто не держит, а в Америке для него могут открыться какие-то новые возможности, которые, живя здесь, просто нельзя предугадать. В конце концов, просто есть смысл посмотреть мир. Вот только с какой стороны к этому подступиться? Для начала нужно попробовать разыскать своих американских родственников. Может быть, они смогут как-то помочь ему с выездом в Штаты. Если захотят, конечно. На следующий день с утра, взяв с собой все необходимые документы, оставшиеся от матери, Крайнов поехал на улицу Горького в Инюрколлегию. После получаса блужданий по разным кабинетам этой почтенной организации, он, наконец, попал к нужному ему чиновнику. Тот переписал установочные данные Софьи Исааковны, и вдруг медленно поднял голову, глядя на Крайнова с каким-то странным выражением лица. Не веря себе, он еще раз перечитал все документы и, попросив подождать его пять минут, вышел из кабинета, бросив у порога на Алекса загадочно-торжествующий взгляд. Вернулся он с коричневой папкой в руках, содержимое которой объясняло его загадочный вид. В 1974 году в возрасте восьмидесяти лет в Нью-Йорке в здравом уме и твердой памяти скончался крупный бизнесмен, владелец известной ювелирной фирмы "Дайамонд ин-корпорейтед" Айзек Гобровски. Вероятно, старик до последних дней в душе надеялся, что его дочь Соня, оставшаяся в России, жива. Завещание предусматривало сохранение семейной фирмы в руках его сына - Роберта Гобровски, а значительная сумма в восемьсот тысяч долларов, помещенная в акции этой фирмы, делилась поровну между внуком Айзека Гобровски от его дочери Дины-Майклом Хоффом и оставшейся в России второй дочерью, Соней, либо, если ее нет в живых, ее наследниками. В случае, если по истечении десяти лет с момента оглашения завещания Софья Исааковна Гобровская или ее наследники не предъявят свои права на причитающуюся долю наследства, эта сумма вместе с про-центами должна быть перечислена Нью-йоркской синагоге на оказание помощи эмигрантам из России. Видимо, под конец жизни угрызения совести, вызванные воспоминаниями о многих обманутых им соотечественниках, изрядно докучали старому Айзеку. - А когда истекают эти десять лет? - Через три месяца. - Вот уж, действительно, вовремя спохватился,-хмыкнул Алекс и уточнил: - А нет ли каких-нибудь дополнительных условий или ограничений для получения наследства? - Нет, никаких дополнительных условий, - ответил сотрудник Инюрколлегии, с нескрываемым любопытством разглядывая человека, па которого, словно с неба, свалилось огромное, фантастическое богатство. Не в силах сдержаться, он встал из-за стола, снова сел, зачем-то переложил с места на место документы и сказал подрагивающим от возбуждения голосом: - Вы, наверное, не совсем хорошо уяснили суть того, что я вам зачитал. Вы унаследовали очень, очень большие деньги. Учитывая выросшие за эти десять лет сложные проценты, даже после выплаты налога на наследство, вам останется около шестисот тысяч долларов - это чуть ли не четыреста тысяч в советских рублях. Почти полмиллиона! Боюсь, что вы просто не можете представить себе всей громадности этой суммы. Алекс посмотрел на расширенные от восторга глаза немолодого чиновника, на выступившие на его лысине бисеринки пота и, не скрывая насмешки в голосе, сказал: - Да, полмиллиона рублей действительно трудно себе представить, особенно, как подумаешь, сколько замечательных вещей можно купить за эти деньги в наших магазинах- просто голова кругом идет. Лицо пожилого чиновника вспыхнуло от гнева. Он опустил глаза в свои бумаги и сухо сказал: - Нам нужны нотариально заверенные копии вот этих документов. Когда все необходимые материалы будут подготовлены, мы пригласим вас сюда открыткой. До свиданья. - Всего доброго,-ответил Крайнов и, не удержавшись, добавил,-не знаю, как и благодарить вас за то, что раскрыли мне глаза. Он постоял, не дождался ответа и вышел из кабинета, недобро усмехаясь. "Полмиллиона в рублях, - передразнил про себя Алекс чиновника и сплюнул от злости. - Кретин. На черта они нужны здесь, эти полмиллиона, если их не на что потратить". Он шел вниз по улице Горького и зло расталкивал плечами прохожих. Выехать в Штаты, теперь, конечно, не дадут. От такого куска, как шестьсот тысяч долларов государство не откажется, это ясно. Нужно срочно искать выход: осталось всего три месяца. Получив в Инюрколлегии телефон душеприказчика Айзека Гобровски, Алекс позвонил в Нью-Йорк и узнал, как связаться со своим кузеном. Выяснилось, что тот живет в пригороде Нью-Йорка и зовут его Майкл Хофф. Заказывая разговор с ним, Алекс волновался. Необычность ситуации - достаточный повод для волнения. Резкий телефонный звонок ударил по напряженным нервам. Крайнов, глубоко вздохнув, не спеша протянул руку к телефону. Мужской голос в трубке взволнованно спросил по английски: - Майкл Хофф слушает. Кто это? - Мистер Хофф, я звоню из Москвы, Меня зовут Александр Крайнов. Я ваш кузен. - О, Александр, зови меня просто Майкл, ведь мы братья. Я уже все знаю. Мне звонил адвокат деда и все рассказал о вас. Оказывается, мы даже родились в один год и один день, как наши матери, так что мы тоже вроде как близнецы. Нам надо обязательно встретиться. Ты можешь прилететь в Нью-Йорк? Скажи, когда ты сможешь, и я тебя встречу. Алекс от души рассмеялся: - Лучше ты прилетай в Москву - это будет быстрей. К тому же поможешь мне уладить вопрос с наследством. Тут есть кое-какие моменты, о которых я не хотел бы говорить по телефону. Ты сможешь прилететь сюда? - Понимаешь, Александр, - голос в трубке зазвучал неуверенно, - боюсь, что жена не разрешит мне. Это ведь очень дорого, а она у меня довольно экономная женщина. Голос Майкла звучал все тише, а под конец фразы стал совсем еле слышным. Алекс подумал, что его кузен явно не тот супермен, каким он его себе представлял, да и с деньгами у него, похоже, совсем не густо. - Алло, Майкл, у тебя разве нет собственного реактивного самолета? У Арманда Хаммера из "Оксидентал петролеум" есть такой. Я думал, у каждого американца есть свой реактивный самолет. - Александр, ты действительно так думаешь или это шутка? - Шутка, Майкл, успокойся, шутка. А что касается билетов, то я готов оплатить их стоимость в оба конца и тебе, и твоей жене, если она захочет сюда с тобой прилететь. И даже оплачу вам здесь услуги переводчика. 0'кей? - О'кей! - враз повеселевшим голосом ответил Майкл Хофф, - но переводчик нужен только Китти - моей жене, а я, - он перешел на русский язык, говорю на языке своих предков свободно. Я ведь воспитывался в доме деда, где всегда говорили только по-русски. Кстати, Александр, ты знаешь, что у тебя чисто Нью-йоркское произношение? - Моя преподавательница английского языка была родом оттуда. Так когда тебя ждать, Майкл? - Как только договорюсь на работе, сразу вылетаю. Ох, Александр, я так рад, что у меня теперь есть брат и я увижу землю моих предков. Через две недели, получив международную телеграмму, Крайнов встречал брата в Шереметьево-2. Когда пассажиры рейса Нью-Йорк-Москва прошли наконец таможенный досмотр и вышли в зал, угадывать, кто из прибывших его брат, не пришлось. Рядом с холеной, экстравагантно одетой блондинкой шагал, поминутно спотыкаясь о свои чемоданы, человек, поразительно похожий на него внешне. Неуверенно озираясь по сторонам и поминутно поправляя пальцем очки на переносице, Майкл Хофф с мученическим выражением лица слушал то, что выговаривала ему, презрительно кривя губы, идущая рядом блондинка. Алекс шагнул вперед и, улыбаясь, произнес по-русски: - Родина предков приветствует своего блудного сына. Майкл Хофф, просияв, неуверенно протянул руку, но, уловив встречное движение брата, радостно заключил его в свои объятия и принялся хлопать его по спине, мешая от волнения русские слова с английскими: - Александр, я-в России! Честное слово, просто не верится. Ах, если бы наш дед мог сейчас видеть нас, как бы он порадовался. Майкл с трудом оторвался от брата, снял очки, вытер слезы, выступившие на глазах и, спохватившись, произнес виновато: - Прости, дорогая, познакомься с моим кузеном Александром Крайновым. Это моя жена Китти. - Никогда бы не подумала, что двоюродные братья могут быть так похожи, несколько недоверчиво произнесла блондинка, смотревшая на Алекса во все глаза. - Вас это огорчает? - проницательно спросил Алекс, галантно поцеловав ей руку. - Хм, - неопределенно ответила Китти, - стоило пересекать океан, чтобы найти здесь копню своего мужа. "Стерва,-мгновенно охарактеризовал ее про себя Алекс,-а братца моего презирает, если не хуже". Майкл с Китти разместились в гостинице "Космос" возле ВДНХ. Чтобы Китти, не знавшая русского языка, не скучала в незнакомом городе, Крайнов через свою приятельницу, работавшую в Интуристе, пристроил ее к английской группе, совершавшей недельный вояж по стране. Сам же он вместе с братом занялся оформлением документов для вступления в права наследования. Закончив все формальности, они слетали на два дня в Одессу, и Майкл Хофф постоял у чудом сохранившегося старого дома, в котором когда-то жили его дед и прадед Весь день после этого он был очень задумчив, а вечером после долгой прогулки по городу, глядя сверху на широкий каскад Потемкинской лестницы, он грустно сказал: - Знаешь, Алекс, я не привык жаловаться, но тебе скажу: мне тяжело жить в Штатах. У нас в Америке любят первых, сильных, а я не такой Я не стремлюсь сделать карьеру, не умею делать деньги. Все, что я зарабатываю, жена еще быстрее тратит. От тех четырехсот тысяч, что мне оставил дед, уже почти ничего не осталось. Китти не умеет жить по средствам, а у меня не хватает сил ей в чем-нибудь отказать. Я теперь думаю, что она никогда не любила меня и замуж за меня вышла только из-за денег. Я это и раньше подозревал, но думал, что моей любви хватит на двоих, а вот теперь... теперь я уже не знаю, люблю ли ее. Последние годы мы с ней живем вместе просто по привычке, как арестант привыкает к ядру, прикованному к своей ноге. Если бы у нас были дети, может быть, все было бы по-другому, но Китти не хочет рожать - бережет фигуру. - Так почему ты с ней не разведешься? - А что она будет делать без меня? Мне ее просто жалко, да и не могу я первым начать с ней этот разговор. Какой же ты счастливый, Алекс, что не женат, что живешь в стране, где люди довольствуются тем, что у них есть, где нет вечной сумасшедшей погони за деньгами. Плечи Майкла Хоффа уныло обвисли. Он вспомнил, что через день приезжает Китти, а еще через три дня ему улетать назад в Нью-Йорк и вздохнул: - Если бы можно было никогда не улетать отсюда, Глаза Алекса цепко ощупали лицо брата. Он весь подобрался и сейчас напоминал какого-то красивого хищного зверя, крадущегося к добыче. Пристально глядя в глаза Майкла, он вкрадчивым голосом спросил: - Но если тебе здесь так нравится, то что тебе мешает остаться здесь навсегда? - Ты шутишь?-изумился Майкл.-Но кто же мне разрешит здесь остаться? И потом Китти - она никогда на это не согласится ведь у нее в Нью-Йорке дом, друзья, все, чем она живет. И на какие деньги я бы жил в России? Нет, Алекс, скажи, что ты пошутил. - И не думал даже,-невозмутимо ответил Крайнов.- Отвечаю по порядку на твои вопросы. Первый: кто тебе разрешит здесь остаться? Майклу Хоффу, гражданину США, этого, конечно, не разрешат, но против Александра Крайнова возражать никто не будет. Посмотри, разве это не твое лицо?-Алекс достал из кармана свой паспорт, раскрыл его на странице с фотографией и поднес к глазам Майкла. - Так же решится вопрос с Китти: она улетит со мной в Нью-Йорк. И наконец, деньги. На что ты будешь здесь жить... Это проще всего. Обменяешь мою московскую квартиру на прекрасную, по здешним понятиям, квартиру в Одессе, устроишься работать по специальности-ты ведь биохимик?-и постараешься вписать свое новое имя в историю мировой науки. Я тебе оставлю тридцать тысяч наличными и машину, а если понадобятся еще деньги, позвонишь мне в Штаты, я тебе вышлю в долларах, а здесь власти обменяют их по курсу на рубли. Ну а теперь можешь возражать мне. - Китти никогда не согласится на все это!- выпалил Майкл Хофф, с тревогой и надеждой глядя на брата. - А зачем нам ее согласие? Когда мы отмечали в ресторане ваш приезд, я заметил, что она не прочь выпить, так? Перед вылетом мы с тобой общими усилиями постараемся напоить ее, посадим в самолет, а в Нью-Йорке, когда она протрезвеет, я поставлю ее перед свершившимся фактом и предложу большие отступные. Не сомневаюсь, что она согласится. - А наши с ней соседи, знакомые-они ведь сразу поймут, что ты - не я. - А зачем мне оставаться жить в твоем доме? Оставлю его Китти, разведусь с ней и уеду в Калифорнию или во Флориду. Ну что, убедил я тебя? Ты пойми, Майкл, тебе предоставляется уникальная возможность начать жизнь заново и прожить ее так, как ты хочешь, и там, где хочешь. - Я согласен,-выдохнул Майкл и порывисто пожал протянутую Крайновым руку.-Хотя, скажу честно, меня все это очень пугает. Знаешь, Алекс, наш дед мечтал, что его сын, или хотя бы внук, станет Президентом Соединенных Штатов Америки, а вместо этого я возвращаюсь в Россию. Смешно? - Ничего смешного, просто у каждого своя дорога и нужно уметь найти ее. А что касается нашего деда, то ты ведь не единственный внук и, как знать, может, его мечта еще сбудется?-подмигнул Алекс. Майкл внимательно посмотрел на него-спортивного, элегантного, излучающего непоколебимую уверенность в себе и с внезапной опаской подумал, что этот человек сумеет добиться своего, чего бы это не стоило всем остальным. - А как ты думаешь получить свою долю наследства, если будешь жить в Штатах под моим именем?-с интересом спросил Майкл. - Я уже думал об этом. Завтра же в Москве мы оформим мой отказ от наследства в твою пользу, так что в Америке я смогу получить эти деньги, как Майкл Хофф. Тебе нужно только распорядиться по телексу перевести всю сумму на кодовый счет в другой банк, где тебя никто не знает, и по телексу же пошлем в этот банк образец моей подписи. - Ну и голова у тебя,-восхитился Майкл,-ты гораздо больше американец, чем я. Теперь я просто уверен, что ты, а не я должен жить в Штатах. Единственно, что меня все-таки очень беспокоит, так это Китти,-как бы она не подняла шум, если обнаружит, что вместо меня летишь ты. - А я как раз за это совершенно спокоен. Я видел, как ее развезло с трех рюмок коньяка в день вашего прибытия, и уверен, что вдвоем мы с тобой так ее накачаем, что она не только меня от тебя, но и дюка Ришелье от Рональда Рейгана не отличит, - Кто это, Дюк Ришелье? - серьезно спросил Майкл. - А вот этот бронзовый джентльмен, возле которого ты стоишь, - так же серьезно ответил Алекс. Братья переглянулись и весело, с облегчением расхохотались. Последующие несколько дней в Москве Крайнов подробно объяснял брату, что такое ЖЭК, бюро обмена квартир, паспортный стол, трудовая книжка, написал в подробностях свою биографию и основные моменты, которые следовало знать гражданину СССР. В свою очередь Майкл прокомментировал специфику жизни в США, рассказывал, как пользоваться кредитными карточками, автостоянкой, скоростной автотрассой, кому и сколько давать на чай. Однажды Майкл сказал Алексу, блестя глазами: - Я в детстве очень любил читать приключенческие и детективные романы и вот сам участвую в таком замечательном приключении. Знаешь, я верю, что мне будет хорошо в России, надеюсь, что и ты будешь счастлив в Америке. Алекс смотрел на него с задумчивой улыбкой, легко узнавая в нем себя прежнего. - Майкл, я хочу сделать тебе маленький подарок. Вот в этой тетради я описал тебя таким, каким представлял до нашего знакомства. Ты будешь очень смеяться, читая эти записки, но именно твой придуманный образ помог мне стать тем, кто я есть. И я нисколько не жалею об этом. В день отлета Алекс устроил у себя дома прощальный ужин с икрой, шампанским и французским коньяком. Роли были распределены заранее. Алекс восхищался способностью Китти пить, не пьянея, а Майкл раздраженным тоном приказывал ей прекратить пить. Возмущенная наглостью мужа и желая позлить его, Китти лихо мешала шампанское с коньяком, поощряемая притворным восхищением Алекса. В итоге к концу ужина она была так пьяна, что пришлось чуть не насильно влить в нее две чашки крепчайшего кофе, чтобы она могла хоть с посторонней помощью держаться на ногах. Весь перелет она проспала в кресле, распространяя вокруг себя сильное коньячное амбре. Когда самолет зарулил на стоянку в Нью-йоркском аэропорту Кеннеди, Алекс энергично потряс Китти за плечо. - Чего тебе? - не открывая глаз, хрипло выдавила из себя женщина пересохшими губами. - Идем, дорогая, мы уже прилетели,-попытался поднять ее на ноги Алекс. - Отстань, никуда я не пойду,-отбивалась Китти, делая попытку вновь плюхнуться в кресло. С помощью стюардессы ее удалось вывести из салона самолета, после чего она пошла самостоятельно, опираясь на руку своего спутника и мучительно борясь с тошнотой. Алекс больше всего боялся, что ее стошнит где-нибудь в самом неподходящем месте, но все обошлось относительно гладко. Судя по невозмутимым лицам работников аэропорта, им не в первый раз доводилось видеть своих пассажиров в подобном виде. Только при прохождении паспортного контроля Китти чуть не задержали за то, что она пыталась дать пощечину чиновнику, просившему ее не дышать ему в лицо, но в итоге все утряслось, и чемоданы вместе с Китти были благополучно погружены в такси, где она тут же задремала. Алекс назвал водителю выученный еще в Москве адрес и с интересом прильнул к окну машины. - Что, мистер, давно дома не были?-полюбопытствовал таксист, обманутый его нью-йоркским произношением. - Давно, очень давно,-засмеялся Алекс и добавил, с удовольствием пробуя слово на вкус, - но зато теперь я дома. У себя дома. Когда такси наконец остановилось у калитки нарядного двухэтажного дома с зеленым газоном перед фасадом, чемоданы и Китти были выгружены, и шофер, получив щедрые чаевые, уехал, Алекс вздохнул с облегчением. Он отпер калитку, перенес чемоданы в дом, помог Китти вскарабкаться по лестнице на второй этаж и, только опустившись в гостиной в глубокое кресло, почувствовал, что напряжение начинает отпускать его. Все-таки незаконно пересекать сразу две государственные границы приходится не каждый день. Алекс не спеша обошел весь дом и остался им доволен. Теперь было понятно, на что Майкл потратил большую часть денег, доставшихся ему в наследство от деда. Впрочем, дом стоил этих денег. Даже жаль оставлять его Китти. Алекс достал из почтового ящика накопившуюся почту, просмотрел се, потом решил, что хозяйка дома, наверное, уже пришла в себя, поднялся на второй этаж и открыл незапертую дверь. ванной комнаты, из-за которой слышался шум льющейся воды. В большой розовой ванне, наполненной зеленоватой, пахнущей хвоей водой, лежала с закрытыми глазами Китти и, судя по выражению ее лица, блаженствовала. Из никелированного душа ей на голову падали колючие струйки холодной воды. Алекс, присев на край ванной, невольно залюбовался красивой сильной фигурой этой зрелой тридцатилетней женщины. Потом, закрутив кран, выключил душ. Китти открыла глаза, всмотрелась в его лицо и разом села в ванной, испуганно оглянувшись на дверь. - Алекс, что за шутки?! Майкл может войти в любую минуту, что он подумает? Как вы вообще оказались здесь, вы же остались в Москве? Я, похоже, перед отлетом так наклюкалась, что ничего не помню. Со мной это редко бывает, но если уж бывает, то... - Китти, - перебил ее Алекс, - выслушайте меня внимательно. Майкл остался в Москве. Остался навсегда под моим именем. Он сам этого захотел, я лишь помог ему. Теперь Майкл Хофф-это я, и под этим именем я собираюсь жить в Соединенных Штатах. Завтра я уеду, дом оставляю вам, деньги в размере двойного жалованья Майкла буду присылать чеком ежемесячно до тех пор, пока вы будете вести себя хорошо. Захотите получить развод-пожалуйста. Свои деньги вы будете получать до конца жизни независиимо от этого. Теперь, если у вас есть условия, говорите-обсудим их. Китти, на лице которой недоумение последовательно сменялось испугом, недоверием и, наконец, безудержным гневом, вскочила на ноги, по, сообразив, что голая и мокрая она выглядит нелепо для серьезного разговора, плюхнулась назад в ванну, подняв фонтан брызг. Яростно тыча указательным пальцем чуть не в лицо Алексу, она заорала: - Не пытайся меня одурачить, не на ту напал. Что с моим мужем? Ты ухлопал его там, в России, а теперь хочешь здесь обделывать свои грязные делишки? Черта с два! Я сейчас же позвоню в полицию, расскажу им, что ты самозванец, и ты сегодня же будешь ночевать в участке. Алекс покачивал ногой, сидя на краю ванны, и с любопытством наблюдал за распалившейся женщиной. Когда она на секунду замолчала, чтобы перевести дух, он, не повышая голоса, сказал: - У тебя, Китти, больное воображение, к тому же ты начиталась бульварной литературы. У тебя лексикон заимствован из детективных романов: ухлопал, грязные делишки. Все гораздо прозаичнее: твой бывший муж жив и здоров, а что касается моего предложения, то я же не настаиваю на нем. У тебя всегда остается альтернативный вариант. - Какой еще вариант? - подозрительно спросила Китти, настороженная его спокойствием. - Да вот такой... Алекс быстрым движением положил ей руку на голову и резко надавил вниз. Тело соскользнуло на дно ванны, и голова ее ушла под воду. Китти отчаянно забила руками и ногами, поднимая фонтаны брызг, но, вдохнув воды, потеряла сознание. Алекс за волосы вытащил ее голову на поверхность и энергично похлопал ладонью по щекам. Как только женщина пришла в себя и открыла глаза, она судорожно начала вдыхать воздух. Алекс тут же снова толкнул ее под воду и держал там, пока беспорядочные движения ее рук и ног не затихли. Убедившись, что Китти опять потеряла сознание, Алекс вытащил ее из воды и несколько раз с силой надавил ей на спину. Изо рта женщины на пол хлынула вода. Обезумевшая от ужаса Китти задыхалась, хрипела, ее бил кашель и сотрясали приступы рвоты. - Умоляю...-прохрипела, она, как только речь вернулась к ней,-...прекрати это... ты убьешь меня... я не хочу, не хочу!! Алекс с трудом поборол внезапно возникшее острое желание, толкающее его к этому сильному женскому телу, такому беспомощному в его руках. - Мне бы тоже не хотелось убивать тебя,-с сожалением произнес он, проведя кончиками пальцев, по упругой груди Китти,-но ведь ты сама на это напрашиваешься своей строптивостью и, похоже, что не успокоишься. Ну что ж, жаль, конечно, но другого выхода я не вижу. Он поддернул вверх правый рукав рубашки и шагнул с решительным видом к ванне. - Не-е-ет! - отчаянно закричала Китти, с неожиданным Проворством выскользнула из ванны, рухнула на кафельный пол и как железным кольцом обхватила руками колени своего мучителя. - Я согласна... согласна,-рыдала Китти-я все, все сделаю, что ты захочешь, только не му-учай меня бо-о-ольше. - Ну вот видишь, дорогая, ты все поняла, хоть и не сразу. И незачем было изображать из себя в ванной ка-шалота. Говорят, они по полчаса могут находиться под водой не дыша, но у тебя это не получается. Всегда помни об этом. А теперь отпусти мои ноги, я и так из-за тебя весь вымок. - А ты... ты не будешь больше... Ты не убьешь меня? - Ну зачем же мне убивать собственную жену, если она хорошо себя ведет? Ты мне не мешаешь, даже наоборот. Все-таки крупному дельцу как-то неприлично быть неженатым, а я стану крупным дельцом, можешь не сомневаться в этом. Могу повторить то, что уже говорил. Я тебе предлагаю полную свободу, приличное материальное обеспечение до конца жизни. Ну, что скажешь? - А Майкл, что с ним?-с опаской спросила Китти, поспешно натягивая халат прямо на мокрое тело и отойдя на всякий случай подальше от ванной. - Позвони ему в Москву, если хочешь. Вот номер моего домашнего телефона. Или лучше соедини меня с ним, а сама возьми вторую трубку и молча слушай. Надеюсь, ты узнаешь его голос? Китти, не совсем оправившаяся от недавно пережитого испуга, робко кивнула, еще не вполне веря, что опасность ей больше не угрожает. Алекс поощрительно потрепал ее по щеке и вышел из ванной комнаты. Разговаривал с Москвой он из гостиной на первом этаже дома. Для спутниковой связи слышимость была отличной. Майкл оказался дома, видимо, рассчитал время прилета и сидел у телефона. - Это ты, Майкл? - неуверенно спросил он по-русски. - Я, братец,-ответил по-английски Алекс,-кто же тебе еще может звонить из Америки? Как вы долетели?-тоже переходя на английский, спросил Майкл.-Я очень волновался за вас. - Нормально долетели, без приключений. Китти немного перебрала у тебя перед отлетом, но сейчас приняла ванну и ожила. - Как... как она отнеслась к твоему э-э... предложению? - Нормально, как и положено деловой американке. Я оставляю ей дом и завтра уезжаю. Хочу поездить по стране. Начну с Калифорнии, потом, наверное, поеду во Флориду, оттуда в Техас. Попробую подыскать какой-нибудь бизнес по душе. Хорошо бы, конечно, взять Китти с собой, но она так привязана к своим здешним друзьям, что ни за что не согласится. Ее ведь хлебом не корми, дай только повращаться в обществе. Твое счастье, брат, что ты не женат и свободен, как птица. Ну ладно, будь здоров, Александр. Если будут нужны деньги, сразу дай знать. Я буду звонить тебе из каждого крупного города, в котором буду останавливаться. 0'кей? - О'кей! - повеселевшим голосом ответил Майкл, потом после секундного колебания добавил: - Передай, пожалуйста, привет Китти и попроси у нее от меня прощения за все. Я думаю, что она будет счастлива... теперь. Попрощавшись с кузеном и положив трубку, Алекс поднялся на второй этаж, где в одной из спален он видел второй телефонный аппарат. Китти сидела на кровати, уронив руки на колени, и тихо плакала. Телефонная трубка лежала рядом с ней на тумбочке. Подняв глаза на вошедшего без стука Алекса, она беспомощно улыбнулась и, стараясь сдерживаться, с трудом выговорила дрожащими губами: - Мы прожили с Майклом почти десять лет, а он... он бросил меня при первом удобном случае, как... как сломанную ложку. Рыдания помешали ей продолжить. С мокрыми, облепившими лицо волосами, с опухшими от слез глазами, без косметики-она производила довольно жалкое впечатление, и Алекс попытался утешить ее. - Не огорчайся так, Китти, - примирительно сказал он.-Ты еще молода, свободна, у тебя прекрасный дом, при-личное содержание. Выйдешь еще раз замуж, если тебе это так нужно. Не сомневаюсь, охотники найдутся. Китти подкинуло с кровати, будто пружиной От негодования у нее даже слезы на глазах высохли. - Если я правильно тебя поняла,- почти ласково, усмехаясь, сказала она, со вкусом выговаривая каждое слово, - тебя теперь зовут Майкл Хофф и я, стало быть, твоя законная жена. Так вот не надейся, дорогой муженек, что когда-нибудь получишь у меня согласие на развод. А если ты попытаешься развестись со мной через суд, то я уж постараюсь отсудить у тебя половину твоего наследства. Теперь-то я понимаю, зачем тебе понадобилось отказываться от него в пользу Майкла. Я еще в Москве, как узнала про это, сразу подумала, что тут какая-то афера. Ты думаешь, что я совсем Дура и об меня можно вытирать ноги? Ошибаешься, дорогой муженек! Алекс даже присвистнул от восхищения, глядя на похорошевшую в гневе женщину. Действительно, голова у нес сработала в этой ситуации неплохо. Китти шагнула к нему и величественным жестом решительно указала ему на дверь. - Изволь выйти из моей комнаты. Твоя спальня дальше по коридору, сразу за ванной. И на будущее будь добр стучаться, когда входишь ко мне. Здесь тебе не Россия. Обед будет на столе через час. Опоздаешь, будешь есть все холодным. Я тебе не прислуга и дважды разогревать ничего не буду. Когда Алекс, давясь от смеха, переодевался в своей комнате в сухой костюм, Китти ожесточенно орудовала в ванной комнате щеткой и тряпкой, вытирая с пола последствия первой семейной сцены и яростно бормотала себе под нос: - Негодяй, скотина, мерзавец!.. Но к кому относились эти нелестные эпитеты - к Майклу или к Алексу - ей и самой было неясно.