И вот однажды
мы зацепимся друг за дружку,
сплетемся навеки, чтобы больше не разлучаться,
твоя хромота притулится к моей подагре,
моя язва прижмется к твоей грудной жабе,
и мой ревматизм обнимется с твоим прострелом —
не расстанемся мы никогда.
И ты, любимый, забудешь об аритмии и одышке, о некрозе,
уже поразившем сердце,
а я забуду о катаре, о синдроме беспокойных ног
и об этой грызущей боли в левом боку —
пусть морозы придут, пусть нагрянет беда.
Мои плоские, дряблые груди
возьми в ладони, любимый;
однажды увидев, как сильно они отвисли,
будешь ли ты любить меня так же крепко,
тада-тиида-тида-тида-да?
Боже, помоги нам принять любовь стариков,
любовь молодых, любовь пожилых,
любовь некрасивых, любовь толстых, любовь
бедняков,
любовь дурно одетых людей
и любовь одиноких.
Помоги нам принять любовь,
ведь мы так страшимся ее.
И ты возьмешь в ладони мои груди,
мои увядшие плоские груди,
и губами коснешься сморщенных сосцов;
катаракта застит глаза, вот-вот где-нибудь заболит,
но ты будешь искать меня вслепую,
на ощупь меня познавать.
Что ж, познавай:
вот она я, под морщинами —
жизнь заставила нас облачиться в это старье,
моя ласточка, ягодка, мой голубок.
И все мои шишки устроятся в твоих вмятинах,
твои складки — в моих морщинах,
и, видя, как ты страдаешь, я стану тихо молить
о твоей кончине.
Ясный вечер, погожий денек[1].