Павел Верещагин
Если поворошить старые фотографии…
Как–то утром позвонил из больницы отец.
— Мне срочно нужно найти одну фотографию. Сделанную на космодроме. Она в ящике, где хранятся карточки, в пакете с надписью «Байконур». Общая фотография на фоне ракеты–носителя, той самой королевской «семерки». Группа военных перед запуском «Союза».
— Она тебе нужна прямо в больнице?
— Да–да. Но только не та, где в центре Гагарин улыбается, а более поздняя. На ней я, Тульев и еще парочка наших, а впереди Титов с Поповичем и несколько космонавтов из второго отряда, те, что еще не летали.
— Шестьдесят шестой год?
— Шестьдесят седьмой. Сама карточка мне не нужна. Но на ней во втором ряду стоит невысокий очень коренастый человек, Елисеенко, ты его сразу заметишь, у него шрам через лоб, он в то время был начальником подготовки… Ну, впрочем, тебе это не важно.
— Конечно.
— Посмотри, пожалуйста, сколько звездочек у него на погонах. Мне нужно знать, в каком он тогда был звании.
Я посмотрел на часы.
— Будешь ждать у телефона?
Отец заколебался.
— Нет, не получится. Сейчас начнется обход. Ты, как найдешь фотографию, позвони дежурной на пост, я оставлял номер. Сегодня хорошая сестричка, она всех зовет к телефону. Только звони после двух, когда разойдутся врачи.
В больнице отец уже второй раз за этот год — возраст. Больничные врачи запретили заниматься серьезной работой, поэтому он, чтобы не пропадало время, пишет какую–то беллетристику. Что именно, пока не говорит. Видимо, воспоминания. Заметки о людях, с которыми вместе работал.
Найди фотографию… В нашем доме фотографии хранятся в шкафу в прихожей, в среднем выдвижном ящике, между домашними инструментами и елочными игрушками. Лежат внавалку, без всякого порядка. Наверное, это нехорошо, но так сложилось издавна. Время от времени отец наводит порядок в фотографическом хозяйстве, появляются пакеты или склееные из плотной бумаги конверты, на каждом из которых написано заглавие, например: «Маленький Павлик», «Мытищинские родственники» «Лето 1965. Ялта». Но со временем фотографии почему–то вылезают из конвертов и пакетов, вновь расползаются и перемешиваются.
Последний раз отец наводил порядок через год после смерти мамы…
Открыть ящик и найти фотографию… Нужный отцу снимок не трудно найти, фотографии с космодрома наверняка лежат в порядке. Дело не в этом. Дело в том, что последнее время, как я заметил, мы все реже и реже смотрим старые фотографии, фотографии того времени. А когда приходится случайно открывать дверцы шкафа в прихожей — нужно достать отвертку из нижнего ящика или пришло время украшать елку игрушками — я невольно вздрагиваю, заметив торчащие из среднего ящика уголки фотографий.
Там прежняя жизнь. Жизнь, которой больше нет.
Там сотни карточек, скопившихся за тридцать пять лет существования в доме фотоаппарата, и на них повторенные множество раз дорогие лица. Кого–то уже давно нет, а он все еще там, улыбается. Кто–то, кого скрутили старость и болезни, там все еще беспечен и молод. Там родители, в годы, когда они были счастливы. Там — наше детство.
Глянцевые листки бумаги, маленькие окошечки, заглянув в которые, мы видим прошлое. Запечатленные чудесными линзами и тонкой пленочкой амальгамы мгновения, которых уже не вернуть…
Вот сквер на проспекте Добролюбова. На заднем плане, сквозь ажурное сплетение голых осенних веток — часовенка Владимирской церкви. «Юбилейного» дворца спорта еще нет, его построят в шестьдесят седьмом, к юбилею. На чугунной парковой скамейке, боком к объективу — молодая женщина, а точнее сказать молоденькая дама, в крохотной, очень модной шляпке. Дама с не очень искренней задумчивостью смотрит вдаль, предоставляя неизвестному фотографу запечатлеть свой безукоризненный профиль. Руки дамы упрятаны в кокетливую муфточку (откуда она ее взяла?). Прямая спина, спортивный разворот плеч, талия… Чуть в стороне, с трудом присев в негнущемся ростошвеевском пальто и одолевая шеей туго намотанный шарф, трехлетний карапуз ковыряет фанерной лопаткой подмерзший осенний газон.
Играющий мальчик — это мой старший брат Боря. А принарядившаяся дамочка — моя мама в пятьдесят пятом году. Меня самого еще не существует.
Мамина шляпка представляет собой дьявольское достижение шляпного искусства. Это опустившая крылья бабочка, или, может быть, бархатная улитка, примостившаяся сбоку на женской голове и держащаяся там каким–то чудом, потайной булавкой или резиновым шнурком, пропущенным под узлом волос. В следствие своих миниатюрных размеров шляпка не может греть или защищать от снега или дождя; она создана исключительно для того, чтобы обращать в пепел сердце каждого, кто ее увидит.
Шляпка неотразима, а пальтишко–то далеко не первой свежести, даже крупное зерно фотографии не скрывает шероховатость на локте — домашняя штопка. Какое могло быть благосостоянии в семье молодого кандидата наук в пятьдесят пятом году, через десять, да, десять лет после окончания войны?
Как странно! Я уже успел забыть эту фотографию. Да и вообще, на многие снимки смотрю как на что–то далекое, с грустью узнавания. А ведь раньше у нас в семье очень часто вечерами перебирали старые фотографии. И я любил это делать. А сейчас больше не смотрим…
