Сталинградский Гаврош

Рядом с трамваем, высунув язык, бежала Вихра. Косящим взглядом она следила за трамвайными окнами. В одном из них торчала Генкина физиономия со сплющенным носом. Генке жалко было Вихру, а Вихра никак не хотела расставаться со своим маленьким хозяином. Генке было тринадцать. Сколько он помнил себя, столько помнил и Вихру. Сейчас он уже не помнит, кто из старших, то ли брат Димка, то ли отец, принес в дом толстого, неуклюжего, похожего на медвежонка щенка черно-серой масти. Щенок и Генка росли вместе. Со временем щенок превратился в красивую и сильную собаку Вихру. Она везде сопровождала Генку. Волга была рядом. Они вместе бегали купаться. Генка с разбегу нырял в воду и некоторое время плавал. Вихра не отставала, плыла рядом. Вместе они выбирались на берег. Вихра энергично встряхивалась и обдавала своего хозяина холодными брызгами. Генка вскрикивал и небольно трепал Вихру за уши.

Иногда с друзьями Генка уплывал на нефтеналивную баржу, которая стояла недалеко от противоположного берега. Перед заплывом ребята сбрасывали с себя одежонку и кучно укладывали, а Генка приказывал: «Сидеть, Вихра, сидеть!». Вихра уже знала, что их долго не будет, и, не очень весело глядя на хозяина, садилась рядом с ребячьей одеждой. А ребята знали, что Вихра сторож надежный и никто их вещи не тронет. Так было уже не раз. Если появлялись любопытные, она грозно рычала и на загорбке дыбила шерсть — любопытные отступали.

Иногда кто-нибудь из пацанов пытался ее спровоцировать: сложив рупором ладони, кричал во всю ребячью глотку: «Вихра-а!». Этот зов катился над водной гладью и достигал противоположного берега. Вихра настораживала уши и, вытянув морду, чутко прислушивалась. Зов повторялся, а она не двигалась с места, потому что хорошо знала голос своего хозяина. Генка ликовал, а посрамленный провокатор больше не звал Вихру. Если бы ее позвал Генка, то она наверняка бросилась бы на зов и поплыла к своему хозяину, но тогда… нет, лучше не рисковать… Генка не сомневался в преданности своего друга, а вот одежды могло на месте не оказаться.

Им обоим было хорошо. В зимнее время, когда снег на улице был плотно утоптан и покрывался ледяной коркой, Генка становился на коньки и привязывал длинный ремешок к ошейнику Вихры. Взлаивая от восторга, Вихра лихо катала его по улицам на зависть друзьям и знакомым.

Так бы, наверное, они и жили, радовались теплому солнцу, волжскому берегу и прохладной чистой волжской воде. Да мало ли в жизни хорошего!

Они просто радовались бы жизни. Но… шла война. Она неукротимо катилась к Сталинграду.

Сегодня утром отец попросил Генку съездить на отделенческий склад совхоза «Орошаемый», где он работал главным бухгалтером, и получить двенадцать килограммов терна. «Вот накладная выписка, — сказал отец, — все оплачено. Кладовщица возьмет накладную выписку и отпустит». Генка не раз бывал в этом отделении, знал, как туда пройти и проехать.

Между Генкиных ног стоял зимбиль, почти доверху наполненный терном. Терн был Телеградский, хорошо выспевший, крупный и очень вкусный. Иногда Генка кидал в рот сочные ягоды и не очень дружелюбно поглядывал в сторону строгой тетки-кондуктора, которая не разрешила Вихре ехать вместе с ним. Даже пассажиры пытались отстоять право Вихры на проезд в трамвае. «Не положено!» — отрезала тетка. Выдворенная из трамвая Вихра теперь пользовалась собственным правом пешим ходом сопровождать своего хозяина.

Генка поглядывал в окно и прикидывал, сколько еще следует проехать остановок и они снова с Вихрой будут вместе. А с Ангарского до метизного было далеко, километров десять.

…Был август, двадцать третье число. Теплый летний день, тихий и солнечный. И очень мирный. В такой день даже в прифронтовом городе не хотелось думать о беде. Не думал о ней и Генка со своей Вихрой. Они миновали Центральный универмаг и были уже на подходе к Дому Красной Армии. И вдруг завыли сирены, завыли как-то разом, на одной тревожно-предупредительной, щемяще-тягучей ноте. Вой сирен, казалось, достиг самого неба, проплыл над Волгой и, печально-горестный и еще более тревожный, покатился над просторным степным Заволжьем. Он проникал в самое нутро, рвал душу и казался каким-то неземным. Генка остановился, поглядел на небо и не узнал его — оно было черным от самолетов. Натужно гудя, они неотвратимо надвигались на город с юго-запада.

Генка еще не знал, что вой сирен был предсмертным стоном большого русского города на Волге. Не знал он и того, что в этот день немецкое командование бросило на город двухтысячную армаду бомбардировщиков. Город бомбили и раньше, но бомбили в основном заводские районы. Теперь был приказ другого рода — стереть город с лица земли, уничтожить его. Пусть он значится на картах, но как таковой не существует в природе, в системе государства, в жизни народа. Этим ударом достигалась и другая цель: сломить, подавить волю, показать свою силу и мощь, показать так, чтобы не помышляли о сопротивлении. Что ж, известный способ немцев, известный с самого начала войны!

Уже став взрослым, Генка узнал, что в этот день в Сталинграде погибло сорок три тысячи человек. А пока… Стреляли зенитки, то и дело вздрагивала земля, вздрагивала так, как будто началось землетрясение. Рушились и горели дома. Вокруг метались ошеломленные, растерянные люди, гражданские и военные.