Пролог
Зинёвская конференция
Декабрь в этом году выдался, по меркам чураевского климата, самый обыкновенный: то оттепель, лужи, туман, то вдруг подморозит и начинается отчаянная скользея. А тем более на сельских дорогах, где нет бесконечного городского потока машин, успевающих за день раскатать непрочный ледок до слякоти.
Сельцо Зинёвское исключением не было, даже более того: хоть сам Перепелкинский район оживленный, пригородный, а потому сплошь куркульский и торговый, это сельцо населяли в основном железнодорожники и рабочие мелового заводика при богатом карьере; работающим мужикам на приусадебное хозяйство времени не хватало, бабы же, по сельской своей отсталости, за руль садиться не любили и на городские рынки добирались больше электричками. Так что зинёвские дороги покрывал твердый, непорушенный гололед, на местном диалекте именуемый куда более емким и живописным термином «сракопад».
Когда-то, в давние времена, сельцо принадлежало помещикам Зинёвским, от которых осталось только название. Однако же года три назад появился вдруг некий энергичный человек средней молодости, объявил себя наследником Зинёвских, даже паспорт имел на эту фамилию (в паспорте, правда, записан он был без двух точек над «е», просто Зиневский), однако добиваться восстановления наследственных прав не стал, а только лишь выкупил флигель в бывшей барской усадьбе, отстроил в рекордные сроки и стал в нем жить-поживать время от времени, наездами из Чураева. Местные старики поудивлялись — помнили ещё рассказы о последних Зинёвских, «барышнях»: было их три сестры, все старые девы, так откуда бы, извините, взяться наследнику? Поудивлялись — и махнули рукой, ибо вреда от Адама Сергеевича не было, на ремонте флигеля народ у него немало подработал, да и постоянно на участке двое-трое из местных крутились. Кроме того, он подарил школьному музею картину неизвестного художника с изображением пруда и водяной мельницы на речке Чуре (и посейчас на том месте стоит полуразвалившееся сооружение из почерневших от времени бревен, связанных почерневшими же скобами ручной ковки) и даже периодически заглядывал в местную церквушку, оставляя щедрые пожертвования…
Двадцать шестого, на следующий день после католического Рождества, которое в наших православных краях большинство населения не отмечает (если не считать граждан особенно изобретательных в изыскании повода для выпивки), к флигелю Адама Сергеевича съезжались автомобили. Осторожно сворачивали с шоссе, оно же — сельская Мэйн-стрит, то бишь улица Ленина, на засыпанную свежей щебенкой дорогу к усадьбе, проползали, валко покачиваясь, до палисадника вокруг отстроенного флигеля и останавливались напротив входа, где курили рослые широкоплечие молодцы единообразной наружности. Мягко клацали дверцы, пассажиры выходили, а машины отъезжали в сторонку, на свободную площадку, тоже, кстати сказать, со щебеночным покрытием. Автомобили были разной степени скромности — все не ниже «БМВ», но и лимузинов не наблюдалось. Выделялся только темно-синий, облепленный красными фонарями, как марсельский бордель, «понтиак» господина Длугача, однако Анатолий Еремеевич всегда отличался некоторой экстравагантностью.
Манохин на этот раз изменил привычному «джипу» и приехал на «БМВ» — и теперь тихо радовался, что не стал выпендриваться с показной скромностью. Он прошел внутрь, оглядел приличных размеров зал — и заробел. Это дома, в разговоре с женой Валентиной, он мог называть Шапиро и Бойко, Длугача и Гаврилко мальчишками и шпаной. А здесь-то он понимал, что все они люди серьезные и что это он, при всей своей многоотраслевой фирме, рядом с ними — пацан и сявка. Да и все прочие были отнюдь не шестерками. Смущала его и личность хозяина дома, человека внешне импозантного, но никому не известного.
Истинным же хозяином и инициатором собрания был очень даже известный Слон — Борис Олегович Дубов, который встречал гостей у входа в зал.
Василий Хомич Буслаенко, прославленный в прошлом шеф-повар «Европы», а ныне владелец крохотного, однако очень дорогого и очень эксклюзивного ресторанчика «Васька Буслай», был тоже приглашен — но исключительно в профессиональном качестве. Ему не нравилось, что никого из персонала взять не разрешили, что на кухне приходится суетиться самому — много ли толку от горилл, присланных ему в помощь Дубовым, — но куда денешься, главнее Бориса Олеговича теперь в городе клиента нет. Да и само мероприятие вызывало у Хомича озабоченность и тревогу: очень уж несовместимые люди съезжались нынче в этот дом. В давние времена во флигеле располагалась кухня с кладовыми и жилые помещения для прислуги, а потому выстроено все было навыворот, кухонные окна выходили на фасад, к бывшему барскому дому (по-видимому, из соображений зрительной связи и сигнализации), и эта особенность позволяла Василию Хомичу между делом разглядеть всех гостей.
Без минуты четыре подкатили два «чероки», из них высыпались охранники, следом — трое пассажиров. У Буслаенко заныло в груди. Адмирал, Серый и Питон. Господи, что ж это такое Дубов затеял?..
А Дубов между тем любезно рассаживал гостей по внешней стороне выставленных «покоем» (проще говоря, в виде буквы «П») столов, так что все оказались лицом к размещенному между ножек «покоя» столику президиума, за которым оказались сам Слон и господин Зиневский.
