Выпускаю слова из неволи, вдыхаю жизнь, потом отдаю, они зрячи, не зову обратно: на свете много слов, им необходима жизнь, сердце бьется словом, и кровь из слов, я соткан из них, собран, составлен в одно предложение, поиском которого увлечен и опечален, и почти счастлив, пора такая, не прихоть, не вывих – выдох.
Я ступаю по раскаленной земле своего тела, пылающий зной, безумство полуденного солнца, мерцающее марево сознания, искрящийся источник, звон падающих струй! мираж… ступни обожжены, след черной линии на ослепляюще белом листе, и музыка, рисую, смотрите…
Слова придумали люди. Речь-это наше, сугубо человеческое, изобретение. И когда произносится «диалог» – сразу возникает образ двух людей, обменивающихся словами. Есть, однако, мнение, что для диалога вовсе не обязательны слова, более того, что подлинный диалог – это нечто, что происходит в до-, или, если угодно, за-словесном пространстве. Диалог – это взаимопроникновение двух сутей, в самом процессе диалога вдруг постигающих свое сокровенное, до-опытное единство. (Как сказал поэт: «И те, кому мы посвящаем опыт, до опыта приобрели черты…») Так понимаемый, диалог оказывается страшно дефицитным товаром в наше лишенное любых дефицитов время.
Природа, мироздание, до вторжения в него человека, – это абсолютный, утонченнейший, на всех мыслимых и немыслимых планах, диалог всего со всем. Всё откликается всему, зависит ото всего. Листок, в медленном кружении опускающийся на землю, может стать причиной лавины. Связи природного мира едва ли уловимы человеческим, привычным к децибелам социума, ухом и уходят корнями в незримое.
Нет, диалог – не человеческий феномен, а люди, какими они созидают себя сегодня, не диалогические существа. Да и как рассудить иначе, если даже любовь, эту возможность тотального диалога, они додумались обозвать сексом, свести до физиологического отправления.
Вывод прост: если взрослые сегодняшней эпохи – это люди, то дети их, конечно же, не-люди, дети – это нечто противоположное, нечто кардинально иное. Счастье и священный восторг самозабвенного диалога еще (до какого-то времени) ведомы детям, как ведомы они природным стихиям, растениям, птицам, зверям.
Но дети – взрослеют, мистерия жизни, частью которой они являлись, подменяется суррогатами ощущений, и лишь редкие одиночки находят в себе мужество – грезить, стремиться, устремляться к истокам. Их называли раньше – поэты. И миссией их во все времена было – снова и снова испытывать состояние диалога, снова и снова, сквозь боль и восторг, отдавать себя навстречу энергиям мира, входить в резонанс. По сути, уделом, задачей, путем их было – хранить свою душу, оживлять свою жизнь.
Простор мира распахнут навстречу нам ежемгновенно. Надо только выйти из капсулы своей отграниченности, сбросить ороговевшую за годы функционирования в социуме оболочку озабоченностей собственными проблемами. Надо лишь найти мужество открыться сквозному ветру диалога, пронзающему нас от корней до самых высоких вершин, – вольному диалогу, уводящему каждого в его заповеднейшее пространство. Надо научиться быть беззаботным. Хотя бы в том смысле, как беззаботны птицы небесные, которые, как известно, не сеют, не жнут…
А если уж заботиться, то – о возвращении. К диалогу, к Истоку, к сердцу вещей.
Эта сквозная забота – стержень книги, которая перед вами. Два ее автора – это два способа возвратного движения к сути, к истокам вещей. Две души, торящие каждая свою уникальную тропку, два опыта, раскрывающие навстречу читателю бутоны своих цветов. «Дерево, полное птиц», «Соседи по свету»… Каждая составляющая названия этой книги заявляет о ее диалогических истоках. Неблагодарное дело разбирать эстетику авторов, эстетику и концептуальные основы их способов говорить оставим критикам да искусствоведам. Отметим лишь то обстоятельство, что редактор и издатель не случайно объединили под одной обложкой творчество двух людей, разделенных как границами регионов, так и границами жанров.
В сквозящем всеми ветрами пространстве вольного диалога, коим держится мир, их созвучие, со-настройка очевидны. Вибрации мира, на которые откликаются их души, родственны в чем-то корневом и главном.
Андрей Яншин
Как узнать, есть ты на свете или нет тебя совсем? Спросить? Но сам о себе не спросишь. И у кого? Вот и не узнаю, был ли в жизни или все приснилось. В прошлое хочу, там родина. Вроде чего проще. Прыгаешь в воды и плывешь против течения. Докуда сил хватит добраться, там и окажешься, правда, мокрым. Сухим из других времен не выходят. Помню, дед, вернувшись с войны, выпытывал у бабушки:
– А какое оно, гражданское счастье?
Она растерялась, руки о фартук обтерла, лицом туда зарылась, в руки свои, черные от работы, честные до строгости ноябрьских веток:
– А вот скажу, и не поверишь. Помидоры да огурцы солить – счастье. Вот оно какое у меня соленое. В войну-то, кроме капусты, ничего не солили. Нужда поедала на корню.
– Да, несладко бабам.
– Было бы сладко, давно бы из счастья самогон гнали.
Потом их долго, мучительно отлучали от земли, под самый занавес родины лишили вдобавок.