Сергей Чекмаев
СОН - ХУДШЕЕ ЛЕКАРСТВО
Завтра кто-то утром в постели поймет, что болен неизлечимо...
"Следи за собой"
"Кино"
Доктор суетливо перебирал разложенные на столе результаты анализов. Изредка стрелял по Стефу взглядом, потом снова опускал глаза. Будто стыдился чего-то. Может, просто устал - тяжело целый день пропускать через себя боль, надежды и сломанные судьбы за нищенскую зарплату, которую только полгода как начали вовремя выплачивать.
- Вот что, Степан Ильич, - доктор закончил свой пасьянс, направления и выписки легли в нужном порядке. - Боюсь, то, что я сейчас Вам скажу, вряд ли можно отнести к хорошим новостям.
- Что, так плохо? Пора место на кладбище выбирать?
Стеф, в общем, давно был к чему-то такому готов. Но все равно по спине побежал холодок, а голос, несмотря на всю браваду, предательски дрогнул.
Доктор сгорбился, как-то незаметно постарел лицом, выдавил:
- Реакция положительная. Диагноз подтвержден: саркома Спэнбауэра, вторая стадия.
- Это не диагноз, доктор, это приговор. Она же неизлечима, если я правильно помню!
- Да. Саркому Спэнбауэра лечить мы пока не умеем. Никто не умеет.
- И никакого выхода? Лекарства какие-нибудь, новые непроверенные способы лечения, западные клиники, наконец!! Что, ничего такого нет!?
- Нет. Ничего... Простите, Степан Иль...
Стеф обхватил голову руками, с силой втянул в себя воздух.
"Да возьми же себя в руки! Мужик ты или нет!! Будто ты этого не ждал?"
В кабинете повисло молчание. Доктор с испугом и сожалением смотрел на собеседника, Стеф молчал. Когда он заговорил, голос его прозвучал глухо:
- И... сколько мне осталось?
Доктор смешался, помедлил с ответом.
- Сколько, доктор!? Скажите правду...
- До третьей стадии - месяца три, а там...
- Знаю. Смотрел передачу. Еще пару недель на морфинах, а лучше сразу эвтаназия из милосердия...
Снова помолчали.
- И все же один очень небольшой шансик есть...
- Какой? - вскинулся Стеф.
- Маленький. Ничтожный. Вы про гибернацию слышали?
- Анабиоз?
- Да. Только это слово не совсем верно, его только журналисты используют, гибернация - термин более точный. Медицина научилась искусственно замедлять жизненные процессы, создавать нечто вроде тех изменений, что происходят в организме, например, медведей во время спячки.
- Вы предлагает мне лечь в спячку?
- Да, предлагаю. В нашей клинике проводится эксперимент, - доктор невесело усмехнулся, - Минздрав подсуетился. На шприцы еле-еле средств хватает, а они... В общем, закуплено шесть установок, уже три успешных погружения - мы так называем. Сейчас максимально доступный для нас срок двадцать, максимум тридцать лет. За это время способ лечения С-саркомы точно будет найден. Оптимисты говорят про десять-двенадцать лет, но что-то плохо верится. Я не требую от Вас мгновенного решения. Поезжайте домой, подумайте, посоветуйтесь с родными. А потом дадите ответ.
Хорошо?
Когда Стеф вернулся из Онкоцентра, Лины еще не было. Правильно, у нее сессия через месяц, голова забита зачетами и семинарами. Он специально не сказал про сегодняшнюю консультацию, боялся, что она плюнет на расписание, обязательно захочет поехать вместе с ним. Придется отговаривать, будут слезы и обвинения - опять ссора. Их и так слишком много за последнее время.
Ну, уж нет. Приговор он узнал, с гибернацией решать тоже придется одному. Двадцать лет, значит... Срок немалый. Линка сейчас на четырнадцать лет моложе, значит, будет на шесть лет старше. Да и дождется ли?
"Ну, вот что!" - Стеф яростно мотнул головой. - "Чтобы ты не решил, а на Линку это не вешай.
Хочешь стать замороженным бифштексом в холодильнике - вперед, только девочку в это впутывать незачем. Двадцать лет жизни, самого ее расцвета, псу под хвост, двадцать лет ходить в старых девах, ждать труса, которому смелости не хватило вовремя умереть! Не-ет, так дело не пойдет".
Стеф был готов ответить доктору согласием. Умирать не хочется никому, а тут все же какойникакой шанс. Но Лину придется отпустить, отрезать по живому. За двадцать-то лет жизнь у нее сто раз успеет наладиться, лучше прежней. Сделаем так...
Он, боясь передумать, цепко схватился за телефон. Хрупкая пластмасса жалобно скрипела, когда Стеф остервенело жал на кнопки.
- Алло. Онкоцентр? Будьте добры доктора Рыльцова...
Музыка. Бесконечно раздражающая мелодия - гимн эпохи офисных АТС.
- Доктор Рыльцов? Это Степан Калитниченко говорит. Здравствуйте. Да, я согласен. Угу. Хоть завтра. Только у меня будет одно условие...
Когда позвонили из Онкоцентра, и усталый безликий голос с намеком на сожаление сказал ей, что Степан Калитниченко скончался сегодня в шесть утра, Лина еще не верила. Не верила, когда официально сообщили результаты вскрытия, не верила даже у порога морга, в кругу мрачных и притихших Стефовых сослуживцев, нервно смоливших одну сигарету за другой. Даже когда в Зале Прощаний крематория заиграла траурная музыка, и закрытый черный лакированный ящик - в открытом гробу хоронить не дали, С-саркома в последней стадии человека не красит, - нелепо взмахнув пурпурной обивкой, медленно и торжественно уполз в бездонное нутро, она еще не поверила до конца.
