Он верил в это.
Эдвин Джей Хардзти был не из тех, кто склонен к фантазиям или верит в сны, но в какой-то момент своей тихой литературной жизни вдруг начал искать сундук с золотом. И думал, что нашел, судя по информации, почерпнутой из массы записей, точных морских карт и исследовательских отчетов, зачитанных до дыр.
Единственный луч осветил прочный дубовый стол в обшитом деревянными панелями кабинете. Свет попал на руку, узкую, тонкую, без колец или лака на ногтях, по сути, очень женственную даже без украшений, какую хорошо рисовать с фарфоровой чашкой или веером из перьев. На удивление изящная рука для женщины, которая не считает себя элегантной, утонченной или особенно женственной. Кэтлин Хардзти была преданным своему делу педагогом, как, собственно, и хотел ее отец.
Объектом внимания Кэтлин были умы — их развитие и самовыражение. Это касалось как ее собственного ума, так и умов каждого из ее студентов. Сколько она себя помнила, отец внушал ей важность образования, подчеркивая его приоритет над любыми другими аспектами жизни. Образование являло собой способность к размышлениям, которая сплачивала цивилизации. Кэт выросла в окружении пыльного запаха книг и спокойного, безмятежного тона терпеливого обучения.
От нее ожидали исключительных успехов в школе, и она не обманула этих ожиданий. Ожидали, что она последует по пути своего отца в образовании. В двадцать восемь лет Кэт уже заканчивала свой первый год в Йельском университете в качестве ассистента профессора на кафедре английской литературы.
Она выглядела неотъемлемой частью тихого кабинета. Ее светло-каштановые волосы были аккуратно забраны в пучок на затылке и искусно заколоты шпильками. Практичные очки для чтения в черепаховой оправе смотрелись темными на фоне молочно-белого цвета ее лица, а высокие скулы придавали ему почти надменный вид, частично рассеиваемый взглядом ласковых, как у оленя, карих глаз.
Она была одета в свежайшую белую блузку, из-под подвернутых манжет виднелись нежные запястья и тонкие швейцарские часы на левой руке. Серьги в виде искусных золотых пряжек, подаренные отцом на ее двадцать первый день рождения, — единственный личный подарок, полученный ею от него, который она помнила.
Прошла неделя после похорон отца, а в кабинете все еще витал запах его одеколона и трубочного табака, который он курил только здесь.
Кэт сидела за его столом, наконец, отважившись заглянуть в его документы. Она даже не догадывалась, что отец болен. Перешагнув шестидесятилетний рубеж, Хардзти внешне казался крепким и сильным. Он не рассказывал дочери ни о визитах к врачу, ни о результатах обследований и ЭКГ, ни о крошечных таблетках, которые носил с собой повсюду.
Кэт обнаружила эти таблетки во внутреннем кармане его пиджака после рокового сердечного приступа. Оказывается, у него было слабое сердце, но Хардзти никогда и ни с кем не делился своими проблемами.
Она никогда не видела морских карт и результатов его исследования, лежащих в столе. Он даже ее никогда не посвящал в свои мечты.
Теперь, когда ей стало известно обо всем, Кэт усомнилась в том, знала ли она вообще человека, который ее вырастил. Воспоминания о матери были смутными, чего и следовало ожидать, ведь прошло более двадцати лет. А всего неделю назад ее отец был жив.
Откинувшись на мгновение назад, Кэт подняла очки на лоб и потерла переносицу большим и указательным пальцами. Сидя в темноте, освещаемая лишь одной настольной лампой, она старалась охарактеризовать отца наиболее точно.
Он был высоким, крупным мужчиной с седыми волосами и спокойным лицом. Питал пристрастие к темным костюмам и белым рубашкам. Единственной слабостью, которую она могла вспомнить, был его еженедельный маникюр.
Он никогда не был жестоким. Кэт не могла припомнить, чтобы отец повысил на нее голос и тем паче ударил. «Ему никогда и не нужно было», — подумала она со вздохом. Он лишь выражал разочарование, неодобрение, и этого было достаточно.
Блестящий, неутомимый, преданный. Но все это касалось его профессии. «Как отец, он никогда не был жестоким», — подумала Кэт, после чего почувствовала новый прилив вины и горя.
Ведь она ни разу не разочаровала его. Правда, в данный момент это единственное, за что она смогла уцепиться. Да и он сам говорил ей об этом. Между прочим, теми же самыми словами. Это случилось, когда ее приняли на кафедру английского языка Йельского университета. Похоже, он всегда был уверен, что разочарований не предвидится. Отец хотел, а Кэт знала, хотя и не признавалась, чтобы через десять лет она возглавила кафедру английского языка. Это было продолжением его мечты об ее судьбе.
«Понимал ли он, как сильно я его любила? — задумалась она, закрывая глаза, устав от многочасового чтения отцовских записей. — Знал ли он, как отчаянно я хотела угодить ему? Если бы он хоть раз сказал, что гордится мной…»
Когда она приехала в больницу, то не застала его в живых, он уже ушел. Не было времени для слов и для слез.
Теперь она осталась в собственном аккуратном доме на Кейп-Код, который долго делила с ним. Домработница будет по-прежнему приходить в среду утром, а садовник — по субботам, чтобы косить траву. Она же займется разбором и сортировкой документов.
