Людмила Улицкая. Вступление
Предлагаемый текст — о самой великой тайне: откуда я пришел и куда иду? С древнейших времен самые могучие умы и самые тонкие интуиции пытались приблизиться к ней. Существует огромная эзотерическая литература, веками передаваемая лишь посвященным. Достоянием широкой публики она стала только последние сто-сто пятьдесят лет. Были переведены разного рода «Книги мертвых» — описания перехода человеческой души в мир посмертия и одновременно практическое руководство к «правильному» поведению. Книги эти содержат удивительные сведения о вещах, находящихся за пределами человеческого знания, за пределами самого сознания, и если не открывают, то дают подготовку и приближают к великой тайне.
Впрочем, великая эта проблема не особенно заботит миллиарды живших прежде и живущих ныне людей. Страх смерти заставляет огромное большинство людей закрывать глаза и стараться не заглядывать в ту сторону, «откуда нахлынуло все то, что есть, что я когда-нибудь забуду»… Это говорил Борис Пастернак. Автор предлагаемого текста, Петер Надаш, ищет поддержки и свидетельств у другого великого поэта, тесно связанного с Пастернаком, — у Рильке. И это вполне понятно — и Рильке, и Пастернак, безмерно его почитавший, оба приближались к этой тайне, исследовали ее, может быть, самым подходящим для этого инструментом — поэтической интуицией.
Итак, перед нами эссе венгерского писателя, скрупулезное и даже избыточное в его первой половине, об опыте «ухода» за пределы жизни, в зыбкое, недостоверное пространство. Эссе это производит сильное впечатление, оно своего рода «прививка от смерти», ошеломляющее свидетельство о сложности этого мира.
Лет тридцать тому назад, возможно, после того толчка, который дала публикация книги Рэймонда Моуди «Жизнь после жизни», медики и биологи начали рассматривать явление клинической смерти с сопутствующими переживаниями и ощущениями не как религиозный бред сверхчувствительных людей, а как некий феномен, требующий научного рассмотрения. Насколько мне известно, каких-либо убедительных «научных» результатов получено не было. Но произошло нечто более важное: проблема границы жизни, проблема перехода стала осознаваться не только как явление религиозной жизни, но и как событие онтологическое. Тайна не разъяснилась, но стала официально признана, оказалась достойной научного рассмотрения.
Тот устойчивый материальный мир, в котором укоренены все живущие, обнаружил свою границу, за которой перестают действовать надежные законы физики, механики, химии.
Петер Надаш представляет свое свидетельство. Ему удалось отчасти вербализировать то, что вербализации не поддается по своей природе. Еще один шаг в сторону непознаваемого.
КОГДА я проснулся, то сразу почувствовал, что со мной творится неладное. Но дел было много, я вышел из дома. Погода в те дни резко, без переходов переменилась — лето буквально ворвалось в город.
Замечательная погодка, успокаивал я себя, но тело меня не слушалось. При первой возможности я переходил на тенистую сторону улицы.
В больших городах при внезапной смене погоды без конца слышен вой сирен. Не успеет в потоке машин раствориться одна «неотложка», как сзади уже завывает другая.
Я не мог ничего понять.
Позднее, в компании одной молодой особы, я стоял на террасе кондитерской «Жербо». Все места под белыми тентами были заняты. Тепло пришло неожиданно, и платаны на площади еще не успели развернуть листву.
Сесть под палящим полуденным солнцем я не мог, это мне было ясно. Но не лучше было бы и в прокуренных залах внутри кондитерской. А молодой особе непременно хотелось погреться на солнышке — как я мог объяснить ей, что в эту минуту я нигде и ни с кем не чувствовал бы себя комфортно. С некоторым отчуждением наблюдал я, как нежится она под лучами, пронизывающими каждую клеточку ее белоснежной кожи. Продолжая играть привычную роль отзывчивого и внимательного человека, я чувствовал себя на жаре все более странно. Казалось, что я не совсем здесь, что меня куда-то неудержимо сносит. Я должен был подписать бумагу — заявление, которое она загодя подготовила от моего имени. Оно долго лежало на мраморном столике между тарелочкой с пирожным и бутылкой минеральной воды. А молодая дама, прикрыв глаза и словно боясь упустить хоть толику солнечной благодати, что-то пространно мне объясняла.
Беззастенчиво демонстрировала подрагивающие подведенные голубыми тенями веки.
Мне нужно было спешить, чтобы к назначенному времени успеть на прием к стоматологу. Пока он возился у меня во рту, я взмок.
Поначалу я вытирал только лоб, что, конечно, мешало ему работать. Врач снова вводил в полость рта бор и зеркальце, отжимал язык и просил открыть рот пошире. Потом, когда мне пришлось отирать уже и лицо, и затылок, и шею, в тоне врача, призывавшего меня шире раскрыть рот, зазвучали строгие нотки. Он видел, что шире не получается. Хотя я старался как мог, всем телом вжимаясь в обтянутое светлой кожей кресло. Тем временем рубашка под белой салфеткой промокла уже насквозь, промокли и брюки, я чувствовал, как пот струится по моим ногам. И видел, что от плохо скрываемого раздражения над верхней губой врача тоже забисерилась испарина.
