Июль 1805 года. Гостиная. Анна Павловна Шерер, фрейлина, встречает князя Василия Куракина, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна, несмотря на свои сорок лет, преисполнена оживления. Князь Василий в придворном шитом мундире, в чулках, башмаках, при звездах, со светлым выражением плоского лица.
Анна Павловна. Ну что, князь, Генуя и Лукка стали не больше, как поместьями фамилии Бонапарте… Нет, я вас предупреждаю, если вы мне не скажете, что у нас война, если вы позволите себе защищать все гадости, все ужасы этого антихриста (право, я верю, что он антихрист), — я вас больше не знаю, вы уже не друг мой, вы уже не мой верный раб, как вы говорите. Ну, здравствуйте, здравствуйте. Я вижу, что я вас пугаю, садитесь и рассказывайте.
Кн. Василий. О… какое жестокое нападение… (Подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку и спокойно уселся на диван. Он говорил с тихими, покровительственными интонациями, тоном, в котором из-за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.) Прежде всего скажите, как ваше здоровье? Успокойте друга.
Анна Павловна. Как можно быть здоровой, когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? Я несколько дней кашляла. Этот несносный грипп… Вы весь вечер у меня, надеюсь?
Кн. Василий. А праздник английского посланника? Мне надо показаться там. Дочь зайдет за мной и повезет меня.
Анна Павловна. Я думала, что нынешний праздник отменен. Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны.
Кн. Василий. Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили.
Анна Павловна. Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцева? Вы все знаете?
Кн. Василий(холодным, скучающим тоном). Как вам сказать? Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.
Анна Павловна. Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш Благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?.. Англия со своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра, который ничего не хочет для себя и все хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали и того не будет… Пруссия уже объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… Этот пресловутый нейтралитет Пруссии — только западня. Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу… (Она вдруг остановилась с улыбкой насмешки над своею горячностью.)
Кн. Василий(улыбаясь). Я думаю, что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
Анна Павловна. Сейчас. Кстати, нынче у меня два очень интересных человека. Виконт де Мортемар. Он в родстве с Монморанси через Роганов, одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом аббат Морио. Вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?
Кн. Василий. А… Я очень рад буду. Скажите, правда, что императрица-мать желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? Кажется, этот барон довольно незначительная личность. Вы знаете, я бы хотел видеть на этом месте моего сына Ипполита.
Анна Павловна(грустным, сухим тоном). Барон Функе рекомендован императрице-матери ее сестрою. Ее величество изволила оказать барону Функе много внимания. А кстати, о вашей семье, знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, составляет восторг всего общества? Ее находят прекрасной, как день.
Князь Василий наклоняется в знак уважения и признательности.
(Подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему.) Я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастье жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей, — исключая Анатоля, вашего меньшего, я его не люблю, — таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
