Лондон, 1837 год
— Значит, Гримсборо, это и есть твой внебрачный отпрыск?
Одиннадцатилетний Сейбер стоял на толстом ковре посередине большой комнаты в большом английском господском доме. Прищурившись, он сердито смотрел на высокую элегантную пожилую женщину со светлыми волосами, которая осмелилась оскорбить его.
— В Морикадии я убиваю тех, кто меня обзывает, — заявил он на своем родном наречии.
— Что? — переспросила женщина. — Гримсборо, что он сказал?
Человек, сидевший за большим полированным письменным столом, даже не взглянул в их сторону, продолжая писать.
Возле камина стояли, выстроившись в линию, пять нарядно одетых девочек в возрасте от пяти до двенадцати лет, и одна из них, худышка, стоявшая посередине, с ужасом произнесла:
— Он такой грязный!
— И тощий, — добавила другая.
Сейбер переключил на них внимание. Глупые английские неженки.
Они уставились на него, как будто он был дрессированным медведем, и когда он сердито взглянул на них, карие глаза самой младшей девочки наполнились слезами. Засунув в рот большой палец, она спряталась за спинами сестер.
— Видите, он устал, — сказала старшая. — Он едва держится на ногах.
И тут старшие девочки одновременно улыбнулись ему. Улыбнулись добродушно, сердечно, как будто никогда в жизни не соприкасались ни с чем безобразным или жестоким.
Сейбер их возненавидел. Он ненавидел эту леди, ненавидел одетых в униформу слуг, стоявших в ожидании приказаний, ненавидел всех и каждого.
А больше всех он ненавидел злого человека, сидевшего за письменным столом, который, насколько он знал, был виконтом… и приходился ему отцом.
— Глупые английские девчонки, — снова на своем родном наречии произнес он.
— Что он сказал? — спросила английская леди, переводя взгляд с Сейбера на виконта. — Что он имел в виду?
Человек, сидевший за столом, впервые заговорил:
— Подведите его ко мне.
Два по-дурацки одетых лакея схватили его за предплечья и, обогнув письменный стол, поставили его перед сидящим за столом человеком.
Гримсборо жестом приказал поднести ближе канделябр, и когда яркий свет упал на его лицо, Сейбер подумал, что он очень похож на пожилую женщину — сходство было не в чертах лица, которые были у него резкими и четко очерченными, а в манере по-аристократически вздергивать подбородок и презрительно кривить губы.
Гримсборо осмотрел тощего грязного усталого ребенка, словно какого-то жука, которого раздавил сапогом, и, протянув бледную руку с длинными пальцами, шлепнул его ладонью по лицу.
Звук пощечины словно выстрел эхом отозвался в комнате.
Сейбер упал, и одна из девочек охнула.
Женщина с удовлетворением усмехнулась.
Сейбер бросился на Гримсборо с кулаками, и слуги схватили его и оттащили назад.
Но человек с презрительной миной на лице жестом приказал снова подвести мальчика к нему.
На этот раз слуги не выпустили его из рук.
Гримсборо наклонился к Сейберу, почти прикоснувшись своим длинным патрицианским носом к его носу, и тихим низким голосом, от которого по спине пробежали мурашки, произнес:
— Слушай меня, парень, ты ничтожество — мой ублюдок, прижитый с иностранкой. И если бы у меня был другой сын, твои грязные ноги никогда не испачкали бы пол в моем доме. Но Господь благословил меня в этом браке только дочерьми. — Он с презрением взглянул на девочек, нарядно одетых и таких милых в своей невинности. — Пятью дочерьми. Так что ты будешь жить здесь, пока не придет время отправить тебя в школу. И никогда больше не говори о тех, кто выше тебя по положению, в столь оскорбительной манере.
Сейбер тряс головой, пожимал плечами и пытался что-то объяснить жестами.
— И не притворяйся передо мной, парень. Твоя мать говорила по-английски. Каждый слуга, который работает в нашей стране, говорит по-английски. Как и ты.
У Сейбера не хватило духу обругать Гримсборо, но он все-таки сказал по-морикадийски:
— Английский нужен невежественным людям.
Он даже не заметил, что его собираются ударить, поэтому удар был неожиданным, и у него зазвенело в ушах.
— Чтобы я больше не слышал, как ты говоришь на этом варварском наречии, — сказал Гримсборо, не повышая голоса.
Сейбер вздернул подбородок.
— Я тебя ненавижу, — на чистейшем английском языке сказал он.
— Я вас ненавижу, сэр, — не моргнув глазом, холодно внес поправку Гримсборо.
Сейбер взглянул на него с отвращением.
— Повтори, — приказал Гримсборо, и при этом в холодных зеленых глазах не было ни интереса и ни малейшего сердечного тепла.
Сейбер бросил взгляд на элегантную женщину, которая в ужасе смотрела на своего мужа, словно мышь на змею.
Сейбер взглянул на девочек. Четыре из них стояли, опустив головы. Но одна девочка, средняя, сложив руки в молитвенном жесте, посмотрела на него с сочувствием и, когда их взгляды встретились, прошептала одними губами: «Пожалуйста».
Сейбер снова взглянул на Гримсборо. Этот человек, его отец, был несправедлив по отношению к нему, но он ничего не боялся. То есть почти ничего. Просто ему не хотелось идти на уступки. Расправив плечи, Сейбер произнес:
— Я ненавижу вас, сэр, но мой дедушка сказал, что мне следует поехать на этот сырой и холодный остров, закончить ваши варварские учебные заведения и научиться всему, чему смогу — математике, языкам и государственному управлению, — чтобы получить возможность вернуться в Морикадию и освободить свой народ от жестокого угнетения.
