Сор из избы соседа всегда намного интереснее грязи из собственной квартиры…
Я молча смотрел на элегантно одетую худую даму, а та, постучав пальцем по столу, спросила:
— Иван Павлович, вам ясно, куда я клоню?
— Более чем. Смею заверить, болтливость не является моей отличительной чертой, — ответствовал я.
— У вас прекрасные рекомендации, — протянула собеседница, — надеюсь, они заслуженны. Мы поняли друг друга?
— Конечно, Елизавета Матвеевна, — произнес я. — Разрешите удалиться?
— Ступайте, голубчик, — милостиво кивнула хозяйка дома. — Ужин, как всегда, в обычное время.
Я быстро покинул комнату, дошел до круглого холла, посередине которого возвышалась фигура рыцаря, и услышал справа картавый голосок:
— Теперь посмотрим налево… Перед вами портрет Андрея Винивитинова‑Бельского, третьего сына Григория, прозванного Щедрым. Как видите, художник изобразил князя в окружении его любимых охотничьих собак…
Я втянул голову в плечи и поспешил вперед по широкому коридору, менее всего желая сталкиваться с толпой экскурсантов.
Не могу сказать, что Елизавета Матвеевна и все ее семейство вызывают у меня какие‑то светлые чувства, но когда вспоминаю, в каких условиях живут Винивитиновы‑Бельские, мне становится их жаль. Я бы давно сошел с ума в доме, по которому ходят толпы посторонних, беззастенчиво делают фотографии и в прямом смысле этого слова суют нос в твою тарелку с едой. Вчера, например, в столовую, несмотря на табличку на двери «Не входить, частная территория. В зону экскурсии помещение не включено», в обеденный зал вломилась парочка в грязных джинсах. Молодой человек живо стал щелкать мобильным телефоном, а его спутница подскочила к Елизавете Матвеевне, стоявшей возле буфета, дернула ее за волосы и одобрительно сообщила:
— Витька, причесон‑то настоящий!
Надо отдать должное даме — та лишь кашлянула и, как всегда, высокомерно‑вежливо проронила:
— Вы случайно забрели на территорию, закрытую для посетителей.
— Бли‑и‑нн! — заорала девица, отпрыгивая в сторону. — Витька, это че, прикол? Обалдеть, восковая фигура разговаривает!
А хозяйка усадьбы ровным тоном сказала, обращаясь уже ко мне:
— Иван Павлович, сделайте любезность, объясните экскурсантам, что они находятся на частной, а не музейной половине дома, и проводите их к экспозиции восковых фигур под названием «Ужин в княжеском доме», расположенной в западной части.
Я распахнул входную дубовую дверь, украшенную затейливым орнаментом, со словами:
— Прошу вас. С удовольствием покажу дорогу.
Парочка, не торопясь, выплыла в коридор.
— Так эта тетка живая? — удивился парень.
— Вы сейчас встретились с владелицей поместья княгиней Елизаветой Винивитиновой‑Бельской, — пояснил я. — Их сиятельство проверяла качество чистки столового серебра.
— Офигеть… А она че, мешком с песком прихлопнутая? Разговаривает дебильно… — подала голос девица.
— Закройся, Наташка! — приказал подружке спутник и взглянул на меня. — А вы, типа, того… тоже граф?
Я улыбнулся:
— Винивитинов‑Бельский имел княжеский титул. Нет, я дворецкий.
— Ну, ваще, как в кино, — пробормотал парень. — Сфоткаетесь с нами? На билете написано, что всю мебель в доме снимать можно.
Надеюсь, теперь вам стало понятно, почему я не испытываю желания общаться с экскурсантами, которых водит по поместью Анфиса, младшая сестра Елизаветы Матвеевны. И, наверное, нужно объяснить, почему я, Иван Павлович Подушкин, служу дворецким.
Неделю назад мне позвонила Нора и нарочито весело сказала:
— Привет, Ваня. Это Элеонора Андреевна Родионова. Помнишь такую особу? Когда‑то ты служил у нее личным секретарем.
— Надеюсь, вы пошутили, — улыбнулся я, — вас невозможно забыть.
— Можешь приехать? — тут же схватила, так сказать, коня за хвост Нора. — За час доберешься? Адрес напомнить или он еще не выветрился у тебя из головы?
Тихий внутренний голос шепнул мне: «Соври, что занят, уезжаешь из Москвы, улетаешь в Антарктиду, отправляешься на Марс и в ближайшие двести лет не вернешься в Россию. Не к добру этот звонок!» Но воспитание не позволило мне прислушаться к совету, и я ответил:
— Уже в пути!
Но, отсоединившись, тут же рассердился на себя.
Помнится, Антон Павлович Чехов писал, что он по капле выдавливал из себя раба. Не знаю, получилось ли у слишком рано ушедшего из жизни писателя завершить сей процесс, но у меня по этой части явно большие проблемы. Вот с какой, интересно, стати я бросился на зов Норы, даже не спросив, зачем ей понадобился бывший помощник? Ведь я более не работаю у нее, не получаю зарплату, не живу в ее просторных апартаментах, не катаюсь на выданной ею машине. Иван Павлович Подушкин самостоятельный человек, никому ничем не обязанный. Более того, в душе моей до сих пор нет‑нет, да поднимет голову обида — Нора не очень‑то красиво поступила со своим секретарем[1]. Но вот поди ж ты, едва услышал я голос госпожи Родионовой, как сработала старая привычка, и я тут же кинулся исполнять приказ бывшей работодательницы. Похоже, из меня раб не выдавится никогда, он пустил во мне глубокие корни и расцвел, как махровый пион на теплом солнышке.
К одному из несомненных достоинств Элеоноры относится ее черта сразу, без долгих предисловий, приступать к делу. Бизнесвумен не тратит времени на длинные вступления. Вот и сейчас она обошлась без дежурных фраз о погоде, быстро сказала:
