…Отставить разговоры! Вперед и вверх,
а там —
Ведь это наши горы, они помогут нам,
Они помогут нам…
В. Высоцкий
Накрапывал дождь, и они порадовались, что успели собрать немного хвороста и разжечь костер.
Готовить на костре было нечего; да, признаться, будь у них какая-нибудь пища, они не стали бы тратить время на гастрономические изыски и съели бы ее в виде, созданном природой, как съедали случайно попавшиеся под ноги грибы и выдернутый на бегу дикий чеснок. Но добывание пищи в этих чужих горах требовало энергии и сил, а для восстановления и того и другого требовался хотя бы крохотный отдых в тепле.
Тепло давал даже такой слабый огонек. Трещина в сером камне образовывала вход в пещеру; изнутри тянуло запахом глубоких подземелий. Возможно, пещера тянулась под горами на многие километры — и кое-кто из отряда в другое время непременно поинтересовался бы, нет ли там чего замечательного. Но сейчас даже самые молодые и любопытные так измотались и так много перенесли, что удовлетворялись жаром пламени, относительным покоем, неподвижностью вытянутых ног и тем, что ветер не задувает в их временное пристанище холод и дождевые капли.
Они сидели и лежали на просохшем песке вокруг огня, тяжело подремывая или бездумно глядя в костер. Их осталось девять; хотя «осталось» — это не вполне точное слово. Не все знали друг друга давно, старый состав отряда менялся с ходом войны, из него выбывали убитые, зато присоединялись новые. Трое примкнули перед самым концом, но ветераны уже успели с ними как следует познакомиться за долгую и совершенно безумную дорогу.
Тем более что эти трое оказались того же поля ягодами: не офицерами, не инженерами, которых в последнее время приходилось часто встречать, не алхимиками, которых тоже попадалось немало, — простыми трудягами войны, смазкой для клинка без претензий на что-либо, кроме навыков выживания и ведения боя. Вероятно, из-за этого их легко приняли и быстро стали считать своими. Наемники всегда издалека видят наемников.
Их отряд попал в худшую переделку, какую только может себе представить живущий одной войной. Чужой лорд, который нанял их, погиб. Армия, в которую они в свое время влились, была разбита. Остатки разбитой армии разыскивались и уничтожались отрядами победителей. Им удалось спастись по двум причинам: первая из них представлялась чистым везением; вторая — все-таки даже сейчас, одинокие, смертельно уставшие, давно голодные, на совершенно чужой им земле, они воевали лучше своих врагов.
Они воевали лучше всех. Им не было равных в войне; каждый из них стоил минимум троих чужаков любой другой расы — возможно, поэтому вражеские историки традиционно называли «неисчислимыми ордами» их небольшие мобильные группы. Они знали, что не виноваты в поражении — в любой войне бывают неожиданные переломы, вызванные неравенством оружия и возможностей. Страх перед их расой объединил их старых врагов; удача повернулась к наемникам спиной, но они никого не ненавидели сейчас — ненависть забирает слишком много сил.
Шел пятый день после того, что человеческие летописцы уже успели назвать «Великой Победой у Серебряной реки».
…Снаружи между тем наступила холодная сырая темень дождливой ночи самого конца лета. Постепенно почти все беглецы погрузились в сон. Бодрствовали двое.
Первого мучила рана, не настолько тяжелая, чтобы бессилие гасило разум беспамятством, но нанесенная особым оружием, а оттого необыкновенно болезненная. Наконечник стрелы вырезали, но плоть вокруг разреза воспалилась и почернела. Боец, самый юный в отряде, называемый в обиходе просто Мелким, сидел, поджав под себя ноги, покачиваясь, зажмурившись и зажимая ладонью рану в левом плече, обмотанную случайной тряпкой. Его лицо, слишком бледное, с более чем когда-либо заметной прозеленью кожи, блестело от испарины; жесткие и мокрые черные волосы прилипли ко лбу. Хотелось стонать, даже кричать, честь велела молчать — и боец вел тихий поединок с болью и самим собой.
Второй был куда старше — он уже считал лета на четвертом десятке, а это не шутка для живущего войной с самого детства. То, что наемник столько прожил, прекрасно его рекомендовало — как профессионала в этой сфере деятельности. Отряд не мог это не признать. С некоторых пор старый боец служил им командиром и вожаком, многие даже относились к нему, как к старшему родичу. На этой войне его имя звучало так — Клык Смерти; многие амбициозные вояки пошли бы на что угодно, чтобы остаться под таким именем в памяти товарищей, но сам Клык считал глупыми подобного рода амбиции. Для него имело смысл лишь то, что имело вес — к примеру, ответственность за младших и необходимость сторожить их сон. Младшие безобразно расслабились на отдыхе, забыли об опасности, заслуживали трепки — но Клык слишком хорошо понимал происходящее, чтобы злиться всерьез. «Сопляки устали, — думал он. — Не соображают, что еще живы, а потому не охраняют свои жизни. Начнут соображать, когда отоспятся — тогда и поговорим».
Сам Клык давным-давно научился бороться со сном, что компенсировалось мгновенным засыпанием в каждую случившуюся безопасную минуту. К тому же сейчас он отвлекался от сна приведением в порядок личного оружия.
