Истории Гипербореи

Тысячелетия цивилизации, бесчисленные циклы лени и пышности под лучами теплого миоценового солнца, которые все еще защищали Му Тулан от вторжения медленно движущихся белых змей с полюса, мягко и нежно лаская города и империи этого северного полуострова в декадентском, вялом оцепенении. Даже некроманты и адепты Му Тулана, колдуны и демонопоклонники, что повелевали страшными существами пламени и морей и призывали жутких богов, обитавших во времена образования Земли, поддались гнили веков. Когда мастера удалились от дел в громадные жуткие замки, мрачные как горы, в которых они были высечены, словно искусственные пещеры, призвав с собой только малое число посвященных, их ученики предались наркомании и разврату в дьявольском разгуле в тех же самых цитаделях, где ранее подвергались строгости и аскетизму. Тогда как старшие волшебники отказались от ласки женщин в пользу ледяной и железной дисциплины изучения арканов, нынешнее поколение вызывало суккубов лишь для того, чтобы те служили их похотям, но они так же не отказались и от объятий земных наложниц. В этой прискорбной атмосфере терпимости и распущенности было легко Азордину, архимагу Му Тулана, познакомить Тараксу, молодую и прекрасную принцессу из южного королевства, с обрядами и заклинаниями мантических наук[1].

Без возражений или насмешек над болотом безмятежности, которым был Му Тулан, его юная помощница быстро и в полном объеме обрела потрясающее мастерство в тех ужасных искусствах, которые хорошо знал Азордин, наполнив его родительской гордостью, что добавило дополнительный вкус ее чарам, и любовью, которая простиралась за их пределы, возвышала и возвеличивала ее над всеми другими женщинами всех царств, земных или внеземных. Но он знал, что сама Таракса, хотя ее благодарность и уважение были глубоко приятны, а ее склонности к интимной близости еще больше, тем не менее, не отвечала взаимностью на его столь яркие чувства; она просто не знала о них, не познав любви в своей предыдущей жизни среди варварского уединения. Когда он впервые осознал свое, до этого ему незнакомое, затруднительное положение, он, естественно, заподозрил ее в каком-то злодейском колдовстве; но будучи колдуньей не в меньшей степени, чем дочерью Лилит, склонная к правдивости, она подтвердила, что никакая неестественная магия не поработила его сердце. Его любовница, которая была единственной из женщин, что вызывала земных демонов и тех существ, которые темнее земных демонов и родом происходят из межзвездных бездн, не видела смысла использовать мелкие чары и проклятия, практикуемые грешными королевами и суровыми куртизанками среди груды подушек в тесных гаремах. Не праздно эта дочь Лилит закончила свое кратковременное рабство с улыбкой злой иронии: именно он нуждался в ее услугах.

Теперь, в своем замке из льдисто-белого гранита, окруженном черными вершинами, покрытыми ледником, где северные стены белеют под воздействием двукратного отражения полуночного солнца, Азордин размышлял над этими вопросами в тишине своего серебряного святилища. Комната была маленькая, холодная и глухая; она находилась в глубоком и лишенном окон подземелье крепости, робко освещенная крошечным огненным духом, съежившимся в ее центре, в семи футах над полом, чье страшное мерцание заставляло гладкие стены блестеть танцующим бледным светом. Прямо под этим жалким существом лежал огромный золотой сигил, украшенный линиями, более прямыми и ровными, чем могла бы вырезать рука смертного. Азордин, одетый в багровые одежды, не обращал внимания на глиф, — сидя на своем украшенном драгоценными камнями троне из орикалькума (орихалка), — установленный в глубокой нише в северной стене, который наполнял комнату своей темнотой, где он жил, как воплощение тени из нижнего мира. Все атрибуты его колдовства были спрятаны от глаз и жадных рук в подобных нишах в других семи стенах, защищенных заклятиями непроницаемости и невидимости, пока его команды не были отменены. Могущественный в своем колдовстве, безумно мудрый во всех запрещенных делах, Азордин был здесь хозяином. Но его мысли, когда они обращались к его ученице, все больше и больше брали над ним власть. Теперь его цитадель была пуста от всех других женщин; его знания пылились на серебряных полках; нечестивая руна перед ним молчала и была неподвижна; сам он был полуголодный из-за отсутствия нужной пищи. Зная все это с холодной оценкой, которая пережила его страсть, он понимал, что столкнулся с самой большой угрозой для своего существования.

Азордин поднял правую руку, пять ониксов ярко вспыхнули, и жалкий бес, который крутился и пресмыкался перед его троном, — светящийся шут перед императором ночи, — взревел, окруженный пламенем бездны, которое истекало неземным огнем из безжизненного сердца далекой звезды. С жадностью оно облизало серебряные стены языками чужого жара и с первичной яростью напало на темноту, окаймляющую ноги Азордина, где они касались зеркального пола; но изгнанный Альдебаран, рвущийся из своего тысячелетнего плена с помощью силы злого колдовства, остался на своем удушающем поводке. Он мог лишь беспомощно вопить о своей космической обители слабым голосом давно порабощенного огня, и тем самым выполнять первичную цель своей неестественной и кощунственной привязанности: невыразимый призыв слуг к своему хозяину.