Когда в половине восьмого он прошел через пустую приемную к своему кабинету и открыл первую дверь «тамбура», то еще на пороге услышал и опознал резкую прерывистую трель «прямого» городского телефона. Другой аппарат, линия связи с которым шла через секретаршу, звонил и тише, и мелодичнее. Виктор Александрович не думал, что это было сделано специально, что кто-то премудрый заранее озаботился столь многозначительным и точным разделением звонковых тональностей, но тем не менее в силу своего многолетнего чиновничьего опыта понимал, что все в этом здании, в этом кабинете имеет свое значение.
Слесаренко пересек кабинет, слева обошел массивный двухтумбовый стол еще горкомовских времен, опустил портфель на привычное место у правой ноги под столешницей, сел в крутящееся модное кресло, не без скрипа просевшее под тяжестью хозяина, и точно, не гадая и не глядя, выбросил левую руку вбок и снял трубку.
Все в городе, кому это было положено, знали, что с половины восьмого до восьми звонить сюда было нельзя. Номер же «прямого» телефона был известен и вовсе немногим; еще меньшим разрешалось им пользоваться. Сохранить его в тайне было непросто, разные люди разными способами узнавали пять заветных цифр и прорывались сюда кто с криком, кто с полушепотом, кто со слезами, кто с уверенной наглостью, но Слесаренко за месяц заставил обслугу дважды поменять номер «прямой» линии, и случайные звонки почти прекратились. Тех же, кто все-таки прорывался снова, он вежливо и строго отсылал в приемную. В конце концов в городе прошел слух, что напрямую звонить бесполезно. Это не прибавило Виктору Александровичу популярности, однако иначе он просто не смог бы работать. Своим чиновинкам на первом же – в новой должности – аппаратном совещании он сказал: «Запомните, я не пожарник». Аппаратный люд с готовностью осклабился, но, не увидев на лице шефа ожидаемой реакции, скинул улыбки и закивал со значением.
Эти полчаса до восьми принадлежали только ему. Он пробегал обзор местной и центральной прессы, подготовленный службой информации, задерживая взгляд на тонированных бледно-зеленым маркером особо важных строчках. Это дело с обзорами наладил Лузгин, и уже вскоре Виктор Александрович оценил удобство нововведения, хотя его и раздражали суммы, которые Лузгин выплачивал наличными таинственным столичным специалистам, готовившим и пересылавшим по факсу московскую часть обзора. Лузгин утверждал не без доли бахвальства, что такой же материал ложится на стол начальнику президентской администрации. Слесаренко всегда делал скидки на «издержки характера творческой личности», но с каждым днем все больше убеждался в безусловном профессионализме и точности анализа московских «обзорников».
Закончив с обзором, Виктор Александрович просматривал изготовленный помощником план работы на текущий день, что-то вычеркивал и вписывал, что-то менял в нем местами. Ровно в восемь помощник входил в кабинет с деловой почтой и документами на подпись, забирал исчерканный листок и возвращал его перепечатанным набело, когда начиналась ежедневная «планерка». День мэра был расписан блоками по пять, пятнадцать и тридцать минут и в последние недели катился строго по расписанию, однако Слесаренко отдавал себе отчет в том, что любая мелочь, любая новая бумага или телефонный звонок способны изменить или застопорить это движение, именуемое работой органа местной власти. Вот и сейчас, поднося к уху молчащую до поры телефонную трубку, он уже чувствовал, что весь этот летний, яростно-солнечный по-северному, только еще начинающийся новый рабочий день, так хорошо спланированный, вскоре полетит вверх тормашками ко всем чертям собачьим.
– Слушаю, – сказал Виктор Александрович. Получив разрешение, трубка ожила.
Звонил начальник городского управления внутренних дел полковник Савич, неделю назад получивший на погоны по третьей желанной звезде. Прилетавший для этого случая один окружной милицейский замнач, хлебнув изрядно на банкете, достал именинника и ближнее к нему застолье самозабвенным повторением скабрезной хохмы: «Раньше ты был подполковником, а теперь твоя жена будет под полковником!». Савич натужливо смеялся, подпевалы с дальних концов стола восклицали игриво: «Л как же все другие бабы?». Хмельной замнач, получив ожидаемый пас, гудел по-барственному: «А как душа, наконец, пожелает». Слово «наконец» он выговаривал раздельно и вращал глазами, подстегивая новую волну мужского ржанья.