John Buchan, «Skule Skerry», 1928 г.
Кто, кроме бури, здесь?[1]
«Король Лир»
Мистер Энтони Харелл был человеком невысоким, до худобы тощим, но выпрямленным, как шомпол, и крепким, как керн-терьер. В его волосах не было седины, а тусклые дальнозоркие глаза имели юношескую резвость, но худощавое лицо его было так сморщено от погоды и при определенном освещении выглядело столь почтенным, что молодые люди, поначалу видевшие в нем своего сверстника, теперь обращались к нему «сэр», как к несомненному старику. На самом деле, я полагаю, ему было около сорока лет. Он унаследовал небольшую собственность в Нортумберленде, где собрал коллекцию редких птиц, но большую часть своей жизни провел в таких дальних краях, что его друзья едва сумели бы отыскать их на карте. Он написал дюжину монографий по орнитологии, являлся соредактором значительного труда о птицах Британии и первым человеком, побывавшим в енисейской тундре. Говорил он мало, слегка запинаясь, но его легкая улыбка, живой интерес и увлеченность бездонными познаниями о странных жизненных формах сделали его популярной и любопытной фигурой среди друзей. О своем участии в войне он ничего не рассказывал; все, что было об этом известно, — а там действительно было чем впечатлиться — мы узнали не от него. Из привычного молчания его вывела история Найтингейла[2]. За следующим после той встречи ужином он дал убедительные комментарии по поводу существующих объяснений сверхъестественного.
— Помню, однажды, — начал он и, прежде чем мы отреагировали, удивил нас, заведя рассказ. Но остановился, едва успев начать.
— Я вам наскучил, — извиняясь, сказал он. — В этой истории нет ничего особенного. Видите ли, все это происходило, так сказать, у меня в голове… Я не хочу показаться эготистом.
— Не будь дураком, Тони, — сказал Ламанча. — Любые приключения происходят главным образом у кого-нибудь в голове. Давай дальше. Мы все внимание.
— Это случилось порядочно лет назад, — продолжил Харелл, — когда я был довольно молод. Я не был хмурым ученым, каким кажусь себе сегодня. Я интересовался птицами прежде всего потому, что они разжигали мое воображение. Они очаровывали меня, из всех созданий они, казалось, были ближе всех к тому, чтобы иметь чистые души, — эти маленькие существа с нормальной температурой 125 градусов[3]. Подумайте над этим. Королек с желудком не больше боба пересекает Северное море! Краснозобик, который разводит потомство так далеко на севере, что всего три человека видели его гнезда, летает в Тасманию на отдых! Поэтому я всегда отправлялся на поиски птиц со странным предвкушением и слабым трепетом, будто прохожу слишком близко от границ вещей, которые нам не дозволено знать. Особенно сильно я это ощущал в сезон миграций. Крошечные создания, приходящие Бог знает откуда и уходящие Бог знает куда, были совершенной загадкой: они принадлежали миру, построенному в отличных от наших измерениях. Не знаю, на что я надеялся, но я всегда ждал чего-то, переживая, как девушка на своем первом балу. Вы должны уяснить себе мое настроение, чтобы понять следующее далее.
В один год я поехал на Норлендские острова на весеннюю миграцию. Многие делают так же, но у меня была мысль сделать кое-что другое. Я имел теорию, что птицы летают на север и на юг по довольно узкому пути. У них есть свои воздушные коридоры, такие же определенные, как автомобильные шоссе, и они наследственно запоминают эти коридоры, как непреклонные консерваторы, которыми и являются. Так я не поехал ни в Блю-Бэнкс, ни в Нуп, ни в Германесс, ни в какое другое привычное место, где можно было ожидать первую посадку птиц после полета.
В то время я много читал саги, самостоятельно изучая исландский язык. В саге о ярле Скуле, которая приходится частью Саги о ярлах, говорится, что Скуле, пытавшемуся основать свое графство на шотландских островах, пришлось немало потрудиться над местом под названием остров Птиц. Оно упоминается несколько раз, и скальд много рассказал об изумительном множестве тамошних птиц. Это не могло быть обычным местом гнездования, ведь на севере их и так навидались, чтобы считать такое место достойным упоминания. Я понял, что остров мог быть одной из самых важных остановок перелетных птиц, и, вероятно, оставаться сегодня таким же оживленным, как и в XI веке. В саге говорилось, что находился он неподалеку от Халмарснесса, что на западном берегу острова Юна, куда я и отправился. Остров Птиц совершенно не выходил у меня из головы. Судя по карте, им мог оказаться любой из дюжины шхер в тени Халмарснесса.
Помню, я провел много часов в Британском музее, выкапывая скудные записи на эту тему. Я узнал, по-моему, у Адама Бременского, что на острове жили потомки святых людей, и что там была построена капелла, опекаемая ярлом Рёгнвальдом и прекратившая существование при Малисе Стратернском[4]. Место упоминалось мельком, но хронист дал одну любопытную заметку. «Insula Avium, — говорилось в тексте, — quæ est ultima insula et proximo, Abysso». Я задался вопросом, что же это значило. Место не было конечным ни в одном из географических смыслов: ни крайний север, ни крайний запад Норлендов. И что за «abyss»? В церковной латыни под этим словом, как правило, подразумевался ад, Бездна Буньяна
