Глава 1. Девочка в платьице белом
1
Буду краток: я сосредоточил волю, чтоб пошевелить пальцами ног.
Пальцы не шевелились.
Года два назад у меня это получилось. С тех пор устраивал игру, «пошевели телом», коротая время ожидания выхода Судитрона.
Парализующая инъекция действовала и на зрение. Как через замочную скважину видел платформу на крыше Коммунального Бюро, клубящиеся у её края облака, птичьи гнёзда, свитые меж столбиков балюстрады. Солнце клонилось к закату. Древние статуи и колоны отбрасывали на каменный пол платформы длинные тени.
Из сотни доступных ниш, не считая моей, были заняты ещё три. Жаль, что невозможно повернуть голову и посмотреть на ту, где лежит девочка в платьице белом.
Эту девочку я не встречал раньше. До начала же Почтительного Ожидания не осмелился познакомиться. Просто пялился, как дурак, и многозначительно вздыхал.
Стал думать о том, почему сила любви с первого взгляда зависит от двух параметров: как долго длился первый взгляд и как долог период до второго? Чем короче первый и длиннее второй, тем сильнее любовь. Сложная мысль. Надо Лебедеву рассказать. Пусть знает, что не он один такой умный.
Потом стал думать, почему бы Судитрону не блокировать наше сознание полностью, пробуждая лишь во время своего выхода? Любой, кто хоть раз валялся в нише Соискателя, задавался этим вопросом. Считалось, что длительное паралич-ожидание это не просто часть ритуала, а остатки устаревшего способа проверять решимость и мужество Соискателей.
Суровые времена прошли, а обычай остался.
Вот и мариновались мы сутками, получив укол. Глядели на арку, почтительно ожидая треск и скрип, под который Судитрон выкатился бы из неё, обсыпанный известковой пылью. Будто делал у себя в пещере ремонт. Белил потолок, да вдруг, вспомнил о нас и поспешно вылез наружу.
Судитрон повертел бы плоской головой. Отыграл ритуальные действия: томительное затягивание и медленный танец с поворотами.
И, наконец, раздал бы просьбы.
2
Я, Лех Небов, жил во Дворе Юго-Запад 254.
Неофициально жильцы называли Двор «Абрикосовый Сад». До семидесятых годов, на том месте, где сейчас корпуса трамвайного депо и стоэтажки, были сады.
Старшее поколение постоянно ностальгировало о «старом Дворе».
«Ух, какие, абрикосы были! Вот такие», — говорил мне отец и сжимал кулак, показывая размер.
Впрочем, о девочке в платьице белом:
В детстве увидел в музее аниматину Шай-Тая, знаменитого в прошлом анимастера, выходца из нашего Двора.
Он изобразил Абрикосовый Сад в виде монументальных деревьев, закрывающих полнеба. Возле стволов притулились несколько велосипедов. Пацанчик в полосатой рубашке резал ножичком какую-то надпись на коре дерева. Второй, в коротких шортах, перетягивал велосипедную цепь, меланхолично прокручивая педаль рукой. Третий пацанчик, одетый в трико с эмблемой «Динамо», сидел на покосившийся скамейке, и смотрел на девочку на первом плане.
Вообще девочка и была героиней аниматины. Шай-Тай любовно смастерил дрожащие блики на её остреньких загорелых плечах. Спутанные пряди чёрных волос подхватывал ветер. В глазах синими точками отражалось небо.
Шай-Тай был приверженцем тройного минимализма, поэтому анимированными были три объекта аниматины. Тело девочки: её грудь поднималась и опускалась, девочка неторопливо дышала, подставив лицо ветру. Второй объект: вращение педалей и цепи.
Третью анимацию было трудно увидеть. Если бы не аннотация, сам бы не догадался, что анимация воспроизводилась примерно раз в месяц (каждые тридцать дней).
Анимастера шестидесятых любили прятать в свои произведения анимации с большим промежутком воспроизведения. В прошлом это было нормально: зрители созерцали аниматины подолгу, вникали в каждый фрагмент. Не то, что в наш век Информбюро и сиюминутных анимационных штамповок.
Аннотация содержала описание ускользающего фрагмента: пацан с ножичком поворачивался, смотрел на девочку и отворачивался. Взгляд пацана, утверждала аннотация, «полон затаённой грусти».
Три секунды действия, но запомнились мне на всю жизнь. Что скрывать, я влюбился в девочку из аниматины.
Я не был любителем изобразительного искусства. Музей посещал из-за своего друга Вольки. Его папа и мама — анимастера. Дед тоже анимастер.
Волька смеялся над моей симпатией к картине:
— «Шай-Тай ремесленник, который мастерил наивные анимации на потребу средней публике» — повторял он дедовское суждение.
Дед Вольки был убеждённым анархо-анимилистом. Его полотна вываливали на зрителя сложный рандомизированный хаос мельтешащих пятен, восьмерящихся лабиринт-проекций и иллюзионистических тетрагонов.
Защищая реалиста Шай-Тая, я говорил, что художества Волькиного деда способны убить неосторожного зрителя.
Мы закончили школу, я поступил в Транспортный Колледж, а Волька в Академию Искусств, для чего переехал в другой Двор. На третьем курсе, поддавшись чувству ностальгии, после выпитого портвейна, послал Вольке заявку на добавление в друзья на Информбюро, но она вернулась нераспечатанной.
Ну и чёрт с ним. Наши пути давно разошлись.
Та незнакомка, что покоилась в левой нише, была повзрослевшей копией девочки с аниматины Шай-Тая.
