— Дьявол мне в глотку, командан, если мы выберемся из этого проклятого квартала без ножей между лопатками. Я иногда ощупываю себя всего — цел ли…
Слова эти принадлежали рыжему верзиле с широкой, как у гориллы, грудью, а обращены были к высокому статному мужчине с решительным и энергичным лицом. Услышав товарища, тот ответил смеясь:
— Ну кто же осмелится напасть на тебя, Билл? В потемках ты похож на шагающую гору или по крайней мере на экскаватор…
— Ну да, — возмутился тот, кого назвали Биллом, — ты вечно насмехаешься надо мной, командан. Вот увидишь, когда-нибудь окажешься со своим добропорядочным поведением по ту сторону райской ограды с крылышками за спиной и ореолом вокруг головы…
— Да это-то пусть; лишь бы не там, где поджаривают на медленном огне любителей виски.
Гигант, казалось, совсем загрустил от этого замечания.
— Так, командан, говорить нельзя; никаких дурных слов в адрес любителей виски. Скажу тебе совершенно откровенно, что шотландец, опрокидывающий стаканчик виски, такой же патриот, как француз, распевающий «Марсельезу»…
— Знаю я твои оправдания, Билл. И перестань называть меня команданом. С тех пор как я расстался с военно-воздушными силами, я ничем не командую. Понял?
— Понял… командан…
Оба так захохотали, что закачались бумажные ленты с надписями, подвешенные вдоль домов по всей улочке. Впрочем, даже и улочкой этот проходик с домами, стены которых были изъедены временем, как проказой, а мостовая состояла из одних рытвин, едва ли можно было назвать.
Почти всю вторую половину дня Боб Моран вместе со своим неразлучным компаньоном болтался в китайской части Сингапура в поисках лавочек, где продается антиквариат и всякие безделушки. Он всегда это делал во всех городах Дальнего Востока, надеясь найти какие-либо раритеты, чтобы удовлетворить свою страсть коллекционера.
На сей раз совершенно безрезультатный поиск завел их довольно далеко, а со стороны Акульего порта уже подступала ночь. В такое время не стоило бродить в этом квартале с узкими улочками, тупиками или выходами к целым городкам на воде, состоящим из гнилых сампанов, так как здесь действительно бандиты могли прирезать кого угодно за какие-нибудь несколько монет. Здесь царила нищета, вечером все двери захлопывались, люди превращались в тени, а тени в призраки.
Несмотря на слова Баллантайна о ножах в спину, друзья не испытывали никакого страха, поскольку во время своих путешествий привыкли к опасностям, как другие привыкают к своим домашним туфлям.
Билл прищелкнул языком.
— Говори что хочешь, командан, но пока мы кружили в этом квартале, не находя ни такси, ни даже рикши, меня начала одолевать чудовищная жажда… Было бы хорошо обнаружить сейчас какую-нибудь забегаловку…
— Ну и что? Если даже найдем, наверняка там не будет твоего скотча. Скорее всего там нальют рисовый самогон, который не стали бы пить даже тибетцы…
В полумраке Билл пожал своими могучими плечами и проворчал:
— Самогон или нет, но мой желудок сух, как ключица динозавра. Если я его не размочу, то он треснет, как шкура несмазанного вовремя барабана…
Болтая таким образом, друзья продолжали двигаться вперед. Неожиданно до них донеслись приглушенные звуки китайской музыки, исполняемой на струнных инструментах, и обрывки разговоров.
Билл быстренько шмыгнул в переулок, чтобы удостовериться, что шум исходит из приземистого здания с окнами, где вместо стекол была натянута промасленная бумага и откуда сочился желтоватый свет.
— Кафе! — воскликнул Билл. — Зайдем?..
— Я тебя уже предупреждал, что там нет ничего, кроме мерзейшего самогона, — заявил Боб.
Но гигант не слушал его. Он уже входил в дверь, и француз, несмотря на все свое отвращение к заведениям такого рода, вынужден был последовать за ним.
Снаружи кабачок выглядел непрезентабельно. Какой-то ободранный, штукатурка местами отвалилась, но Билл жаждал выпить, и ему было на все наплевать. Он толкнул дверь, и они очутились в обширном помещении с низким потолком, стены которого казались покрытыми гудроном. Они пузырились, были испещрены шрамами, изъязвлены, как гигантский желудок после болезни. Десяток столов с хромыми табуретами и скамьями дополняли картину. За стойкой царил китаец малайского происхождения с жирным лицом, на котором едва угадывались щелочки глаз. С полдюжины китайцев уплетали из чашек рис так, как будто это была последняя в их жизни еда. В уголке, в отдалении от других, сидели два европейца. Это были, вероятно, моряки. Один был высокого роста здоровяк в куртке со светлыми пуговицами, из которых половины не хватало, и в каскетке с галунами. Его товарищ был длинный и тощий как жердь, и у обоих были рожи висельников.
Несмотря на то что Баллантайну очень хотелось выпить, осмотрев забегаловку, он скорчил гримасу отвращения.
— Ну и местечко, — присвистнул он, — настоящий дворец. Надо было послушаться твоего совета, командан…
Боб пожал плечами.
— Раз уж мы вошли…
Они уселись за свободный столик, и к ним тут же подкатился жирный китаец с совершенно заплывшими глазками и огромным животом. Он изобразил любезную улыбку и спросил на скверном английском странно писклявым голосом:
