Груня глядела в маленькое, криво прорубленное окошко, прижавшись лбом к нестроганому переплету рамы. Дождевые капли оседали на стекле, и сквозь их скупой блеск Груне видны были голые березы у дороги, непогодливое, серое небо и широкая пустая улица, утонувшая в грязи и снегу.
– Не видать? Не едут? – спросила мать.
– Никакой машины нет… – ответила Груня. Но вдруг приподнялась на цыпочки и торопливо протерла ладонью стекло. – А вот, подождите… Какой-то человек идет!
– Какой человек?
– Чужой. В брезент закутался.
Из одного угла отозвалась соседка Федосья, из другого – Грунина бабушка. И в один голос спросили:
– Куда идет-то? Сюда?
– Идет, оглядывается, – усмехнулась Груня, – деревню ищет. Все, кто чужие, теперь как приходят, так нашу деревню ищут. А деревни-то и нет! Остановился… Кого-то увидал. А-а, отца увидал. Теперь вместе сюда идут. Надо в печку щепочек подбросить, очень дяденька мокрый идет!
Груня проворно подошла к печке. Обжигаясь, отдернула железную дверцу и бросила пригоршню щепок на горячие угли. Красный свет сразу облил Груню, и в полумраке стали отчетливо видны ее светлые волосы до плеч, ее маленькое лицо с прижмуренными от печного жара глазами.
За стеной зачавкали шаги. В дверь ворвался сырой ветер. Вошел отец, хромая и крепко опираясь на палку. А за ним – человек в брезенте.
– Вот так и живем, – сказал отец и развел руками, как бы предлагая гостю полюбоваться. – Был сараюшко, лежали тут старые колеса да всякий хлам. А теперь вот председатель живет с семьей. И тут же, вишь, соседка Федосья с нами притулилась. Только перед войной избу поставила, жила в хоромах! А сейчас – вот она, на сундучке скорчилась. Сбились в кучу, как овцы. А что же поделаешь? Жить-то надо!
– Жить надо, – сказал человек в брезенте, подсаживаясь к огню.
Отец нетерпеливо постукивал палкой, видимо дожидаясь, чтобы гость начал разговор. Но тот похлопывал перед огнем озябшими руками и молчал. Отец не выдержал:
– Говоришь, картошку привез, а где же она? Уж мы сегодня все глаза проглядели!
– Вот то-то и дело, где она, – сказал человек в брезенте, доставая кисет. – Она вон где – за три километра. На шоссе стоит. Машина к вам сюда по грязи не идет. Вот и гляжу – как теперь быть с вами? Я думал, у вас лошади есть, перевезли бы… А у вас тут ни кола ни двора. Не то обратно ехать?..
Отец заволновался, затеребил свой короткий светлый ус.
– Куда обратно? Да что ж это! Район нам семена прислал, а ты – обратно? Да ведь у нас ни картошины нет!
– А что же я, на горбу притащу? – отвечал гость, закручивая цигарку. – Или до хорошей погоды буду на шоссе стоять?
Отец еще сильнее задергал свой ус.
– Что же делать-то будем, а? Бабы!
– А что же делать? – сказала мать своим негромким голосом. – Надо нам всем колхозом собраться да на горбу и тащить. Товарищу-то, – она кивнула головой на приезжего, – уезжать надо. Он картошку может и обратно увезти. А уж мы-то картошку обратно отпустить никак не можем. Нам поле незасеянное оставить никак нельзя. Да что я тебя, Василий Матвеевич, учу – ты и сам все лучше меня знаешь!
Отец быстро встал, надвинул шапку и застучал палкой к двери.
– Ну, вы, когда так, собирайтесь. Пойду народ созову… А уж ты, друг, не торопись. Сейчас всем миром нагрянем, освободим тебе машину!
– Пускай и ребятишки идут! – крикнула ему вслед мать. А сама стала одеваться.
– И ребятишки? – спросила Груня. – А я?
– Да куда еще ты пойдешь! – сказала соседка Федосья. – Башмаки на ногах худые, на улице – холод да грязь. Авось и без тебя управятся.
Груня обрадовалась. Как хорошо, что без нее управятся! На улице холодно, на весну не похоже. Грачи прилетели, а весны не принесли, сами ходят мокрые, как вороны. Идти до шоссе по грязи, по мокрому снегу, под дождем… Потом тащить оттуда картошку… А ведь картошка-то – она как камень тяжелая!.. Но если управятся… Так уж лучше Груня останется дома.
– Зато ужин сварю, щепок насушу на завтра… Да, мам?
Мать не отвечала Груне. Она достала с полки мешок и глядела – не худой ли. Соседка Федосья подпоясала широкий холщовый фартук.
– Мешка-то у меня нет ни одного. В фартук насыплю.
– Может, и мне встать? – проохала бабушка. – Все полмерки притащу!
– Лежи, лежи, мама, – сказала мать, – лежи и не беспокойся. Куда ты пойдешь? Тебя и так-то ноги не держат!
Груня не знала, что делать. Бабушка и то идти хочет, а она не идет. Но ведь говорят, что управятся… И потом, у нее башмаки совсем худые стали, промокают… Но тут, некстати, живые глаза ее заметили, как обута толстая больная соседка Федосья – худые галоши, привязанные к валенкам веревочками. А валенки разбитые, разбухшие…
Груня схватила свою единственную одежонку, оставшуюся от пожарища, – рыжий овчинный полушубок, и быстро оделась.
– Я тоже пойду, мам!
А мать словно и так знала, что Груня пойдет.
– Ступай зови девчонок, – сказала она. – Пускай ведра берут, корзинки, мешки – у кого что есть. Всех зови! Только смотри ни на кого не кричи, не ссорься, говори с людьми по-хорошему. Так-то лучше будет.
