Мы печатали со скоростью сто слов в минуту и никогда не пропускали ни одного слога. На наших одинаковых рабочих столах стояли зеленые печатные машинки Royal Quiet Deluxe, черный телефон компании Western Electric и лежала стопка желтых листов бумаги для стенографии. Наши пальцы летали по клавишам, и вокруг нас стоял беспрерывный стук. Мы переставали печатать только ради того, чтобы затянуться сигаретой или ответить на телефонный звонок. Некоторые из нас могли одновременно делать и то и другое.
Мужчины приходили около десяти утра и уводили нас по одной в свои офисы.
Мы сидели на небольших, стоящих в углу стульях, а они – за большими столами из красного дерева или расхаживали по ковру и говорили, обращаясь к потолку. Мы слушали. И мы записывали. Мы были их аудиторией, слушающей тексты служебных записок, отчетов, письменных ответов и заказов того, что они будут есть на ланч. Иногда они полностью забывали о нашем присутствии, и мы узнавали, кто кого «подсиживает», кто самоутверждается за счет других, показывая свою силу, кто завел интрижку на стороне, кто в фаворе, а кто – нет.
Иногда мужчины обращались к нам не по имени, а по цвету волос или особенностям комплекции: Блондинка, Рыжая, Сиськи. Мы не оставались в долгу и тоже давали мужчинам клички: Зубы, Кофейное Дыхание, Бабник.
Они называли нас «девушками», но мы таковыми уже давно не были.
До того, как попасть в Агентство, каждая из нас окончила колледж: Вассар, Рэдклифф или Смит. Мы были первыми дочерьми в своих семьях, получившими высшее образование. Некоторые из нас говорили на китайском. Некоторые умели управлять самолетом. Некоторые стреляли из Кольта модели 1873 года точнее, чем Джон Уэйн. Однако во время интервью при приеме на работу каждой из нас задавали один и тот же вопрос: «Вы умеете печатать?»
Говорят, что печатная машинка создана для женщин – чтобы клавиши «запели». Они рассчитаны на узкие, женские пальцы. Мужчины считают, что машины, ракеты и бомбы – это их творение, а вот пишущие машинки – это для женщин.
Но это спорный вопрос. Единственное, что мы можем с уверенностью сказать, так это то, что, когда мы печатали, пальцы становились продолжением нашего мозга и без промедления фиксировали чернилами на бумаге вырывающиеся из их ртов слова – слова, которые, как мужчины подчеркивали, мы должны незамедлительно забывать. Когда начинаешь задумываться о процессе того, как это происходит, то все кажется почти поэтическим. Почти.
Но вот вопрос – стремились ли мы получить головную боль, плохую осанку и заработать боль в кистях? Об этом ли мы мечтали, учась в колледжах и вкладывая в учебу в два раза больше сил, чем мальчики? Мечтали ли мы о работе машинистками, когда открывали конверты с письмами о принятии в колледж? О какой карьере мы мечтали, сидя на белых стульях в мантиях и квадратных шапках с кисточками во время церемонии вручения дипломов?
Ведь судя по нашим дипломам мы обладали гораздо большей квалификацией и знаниями, чем требовалось для работы клерком.
Большинство из нас воспринимало работу машинистки как что-то временное. Даже друг другу мы не признавались об этом вслух. Но многие из нас верили в то, что эта работа станет первым шагом к тому, что мужчины получали по окончании колледжа. Это право быть ответственными работниками, имеющими свои собственные офисы с мягким ковром, деревянным столом и стоящей на нем и дающей мягкий свет лампой. А также иметь машинистку, которая записывает сказанные мужчиной слова. Несмотря на то, что нам твердили всю нашу жизнь, мы воспринимали эту работу как начало, а не как конец.
Другие женщины приходили в агентство не для того, чтобы начать свою карьеру, а чтобы завершить ее. Раньше эти женщины работали в Управлении стратегических служб и во время войны совершили много героических поступков. После окончания войны часть из них перевели в пул машинисток или назначили на должность в департаменте архивов, где они получили свой стол в углу, но были полностью отстранены от ответственной работы.
Вот, например, Бетти. Во время войны она занималась пропагандистскими операциями в тылу врага, а именно составляла тексты листовок, которые сбрасывали с самолетов. Мы также слышали о том, что Бетти организовала доставку динамита подрывнику, который взорвал товарный поезд где-то в Бирме. На самом деле сложно было быть уверенной в чем-либо на сто процентов, потому что архивы Управления стратегических служб имели тенденцию мистически исчезать. Точно мы знали только одно:
теперь Бетти сидела за столом вместе со всеми нами, а ее бывшие коллеги-мужчины, окончившие самые престижные вузы, с которыми она во время войны была на равных, стали ее начальниками.
Среди нас была Вирджиния. В любую погоду она сидела, накинув на плечи толстый желтый пиджак, и в пучок волос на ее голове был воткнут карандаш. Под столом Вирджинии стоит всего одна туфля. Вторая ей не нужна, так как ногу ампутировали еще в детстве после несчастного случая во время охоты. Свой протез Вирджиния называет именем Катберт и, когда выпьет, может снять его и дать вам подержать. Она редко вспоминает о своей работе в Управлении стратегических служб, и если не знать историй, которые некоторые рассказывают о ней, то можно было бы принять ее за обычную стареющую даму на госслужбе. Но мы-то слышали эти истории. Например, о том, как однажды Вирджиния переоделась в пастушку и привела к границе стадо коров вместе с двумя бойцами французского сопротивления. О том, как в гестапо ее считали самой опасной из всех шпионок союзников, учитывая то, что у нее и тогда был Катберт. Иногда мы встречались с Вирджинией в коридоре, вместе ехали в лифте или видели, как она ждет автобус № 16 на углу E and Twenty-First. Нам хотелось расспросить ее о тех днях, когда она воевала с нацистами, и о том, вспоминает ли она те времена, сидя за столом в ожидании новой войны, или же просто ждет окончания рабочего дня.
