Торжество добродетели
(из петербургской жизни)
— Так вы поступаете с несчастной, любящей вас женщиной, через год любви! Только через год! Я, беззащитная молодая вдова, приехала в этот столичный омут, в этот ваш Петербург, не успев оправиться от безвременной утраты любимого мужа, без средств к жизни, желая в большом городе найти себе честный кусок хлеба, поступив в гувернантки, в лектрисы, в компаньонки, в конторщицы, чтобы, добывая себе скудное пропитание тяжелым трудом, окончить свою жизнь, как была, — честной женщиной.
Она быстрым движением откинула шлейф своего роскошного утреннего капота и нервно заходила по мягкому, пушистому ковру убранного как игрушка будуара.
Он стоял, опершись правой рукой на спинку chaise longue'a с опущенной головой и молчал.
— Я встретилась с вами, — она остановилась снова перед ним, — я увлеклась, я, слабое созданье, была не в силах устоять против вашей элегантной внешности, против ваших заискивающих ласк, против хитросплетенных сетей соблазна, я отдалась вам безраздельно, бесповоротно, безрассудно…
Она закрыла своими маленькими ручками, сплошь унизанными дорогими кольцами и браслетами, красивое вызывающее лицо, обрамленное роскошными волосами пепельного цвета, и замолкла.
Он не смел поднять на нее глаза.
— Правда, вы окружили меня роскошью, — начала она снова упавшим голосом, бессильно опустив руки и обводя комнату полупрезрительным взглядом, — вы исполнили все мои прихоти, даже капризы, вы, видимо, любили меня, но эта роскошь, этот комфорт куплены ценой моего падения…
Она истерически захохотала.
— Я простила вам и это, я до сего дня любила вас, любила безумно, мысль о неверности казалась мне преступлением среди этой жизни в грехе, а вы… через год, только через год…
Она подступила к нему совсем близко.
— Где вы были вчера вечером?
Он сделал движение губами, не поднимая головы.
— Не открывайте рта, не оправдывайтесь, я знаю это лучше вас… В отдельном кабинете у Кюба с одной из тех тварей, которые составляют достояние всех… Вы, пользующийся взаимностью красивейшей женщины Петербурга…
Она отступила от него и окинула себя быстрым взглядом в огромном трюмо.
— И притом честной женщины… — с пафосом добавила она.
— Идите вон! — крикнула она через мгновение, сделав величественный жест по направлению к двери, — и чтобы нога ваша не переступала этого созданного вашими же грязными руками гнездышка любви…
Он продолжал стоять молчаливый, смущенный, застигнутый врасплох.
Она была права, он был виноват, он поддался обаянию французской сирены, но как могла она узнать про это таинственное свидание, при котором им принято столько предосторожностей?
Он недоумевал.
Оставалось одно: предложить ей руку; сердце уже было давно ей отдано. Он знал, что она всеми силами души желала этого, но до сих пор воздерживался, хотя был совершенно независим и самостоятелен; страшно расставаться со свободой.
Теперь это являлось единственным средством смягчить ее справедливый гнев.
Он решился.
— Прости, прости меня, моя дорогая, я виноват, каюсь, я увлекся, прости меня, ты имеешь полное право упрекать меня…
Он сделал к ней несколько шагов.
Она отступила…
— Прости меня, этого более не повторится; отныне я хочу, чтобы ты еще более имела прав на меня, я прошу тебя быть моей женой…
Он снова приблизился к ней.
Она не отступила.
* * *
Через несколько времени состоялась их свадьба. Только несколько друзей после церковного торжества выпили по бокалу шампанского в их гнездышке любви.
Один из друзей спросил его, как пришла ему мысль жениться?
Он рассказал все.
Друг улыбнулся. Он вспомнил вечер, проведенный с ней в отдельном кабинете ресторана Кюба, и то, как она внимательно прислушивалась к говору в соседнем кабинете.
Современные сестрицы
(из петербургской жизни)
Завернул это я на днях на Варшавский вокзал к скорому поезду проводить одного приятеля, покидавшего «любезное отечество». До отхода поезда оставалось более получаса: мы засели за один из буфетных столиков выпить прощальную бутылку.
Отъезжающих было не особенно много, больше все иностранцы, русских же наперечет.
За соседним с нами столом поместилась компания русских, состоявшая из двух дам и двух кавалеров.
Дамы были обе молоденькие — одна блондинка, с льняным цветом волос и каким-то восковым прозрачным миловидным личиком, другая совершенная брюнетка с выразительными чертами дышащего здоровьем лица.
Несмотря на кажущийся контраст, в лицах обеих дам было что-то родственное. Мужчины были также своего рода контрастами — один блондин, с реденьками чиновничьими баками и геммороидальным лицом истого петербуржца, другой темный шатен, с небольшой окладистой бородкой, с энергичным выражением лица и проницательным взглядом карих глаз, блестевших из-под очков в золотой оправе.
Шатен и блондинка были одеты в дорожные костюмы.
Блондин и брюнетка — в городские; они, видимо, провожали первых.
Костюмы всех были весьма изящного покроя.
Они говорили по-русски и были все на «ты» друг с другом.
На столе перед ними стояла покрытая салфеткой бутылка шампанского и фрукты…
Меня почему-то заинтересовала эта компания, и я стал прислушиваться к разговору.
