Зловещий туман превратил утреннее солнце в мутное грязное пятно, похожее на прогорклое сливочное масло. Он неумолимо опускался, сливаясь с тюремными стенами и создавая море серости.
Внутренние ворота открылись, и двор медленно ожил. Осужденные двигались по замысловатым узорам; кто-то только по своей территории, кто-то по ничьей земле, где можно было собираться одиночкам. Эти границы были невидимы для посторонних. Но для заключенных они были так же ясны, как колючая проволока, которая шла по тюремной стене.
Игроки в домино расположились на своих столах, качки возились с железом, бегуны бежали по своим маршрутам. Несколько человек разминались на гандбольной площадке, их голые руки выдавали в них ветеранов спорта.
Только серая акула внезапной, взрывной жестокости свободно двигалась через эти границы, тихо проплывая сквозь узкие скопления осужденных. Смертоносный оборотень, который останавливался, только чтобы нанести удар.
Двор был у границы города, той границы, которую никто из его жителей никогда не пересекал. И теперь это был особый бизнес квартал. Здесь делали ставки, собирали долги, сексуально домогались, строили заговоры…
Одним из последних во двор вышел пожилой, даже древний мужчина. Он двигался словно по льду, согнувшись под весом жизненных тягот, направляясь к крошечному участку окаменевшей грязи в углу, который никогда не видел солнца.
Старик был почти лысым, осталась только полоса безжизненных белых волос. Глаза за очками в стальной оправе, склеенными скотчем, были цвета джинсовой ткани после сотни стирок.
Старик устраивался на своем пятачке, тут же прогуливался охранник, такой мускулистый молодой человек с военной стрижкой и бицепсами бодибилдера.
— Что делаешь, папаша? — спросил он.
— А, ты меня знаешь, Рико. Сажаю семена, как всегда.
— Да, знаю. Я имел в виду, как ты себя чувствуешь?
— Довольно хорошо, сынок. Учитывая обстоятельства. Ты как?
Охранник шагнул к старику. Он покрутил головой на бычьей шее, словно вставляя позвонки и одновременно сканируя двор. Убедившись, что все в порядке, он начал рассказывать старику о том, что его шурин снова вляпался в неприятности, а его жена расстроилась, так что с ней невозможно жить стало.
— Но если я скажу хоть слово о нем, то она сердится на меня. И что тут поделаешь? — закончил охранник минут пять спустя.
Старик сочувственно кивнул, зная, что ответа не ожидается.
Охранник наблюдал за двором, заложив руки за спину и расправив грудь. Все так же играя свою роль.
— Значит, ты так и не разрешишь внучке тебя навестить? — спросил он.
— Ты знаешь, каково девочкам приходить сюда, Рико, она достаточно натерпелась.
— Но, папаша, я знаю, она бы хотела…
— Так лучше, — сказал старик.
После того, как охранник отошел, мимо старика прошли двое. Закоренелые сидельцы с холодными глазами, обоим где-то под тридцать. Тот, что повыше кивнул старику, а тот кивнул ему в ответ.
Двое мужчин продолжали идти, прогуливаясь по внешнему периметру двора, неторопливо, как и каждый день. Они шли идеально синхронно, плечи их почти — но только почти — соприкасались.
Тот, что ниже, был коренастым, круглолицым, с кудрявыми каштановыми волосами. Его предплечья были густо покрыты грубыми татуировками тюремного художника так, что казались черными.
— Ты правда думаешь, что он знает весь план, как и сказал? — спросил он своего партнера.
У более высокого человека было ястребиное лицо, черные волосы, короткие по бокам и длинные сзади.
— Почему бы нет? — спросил он. — Я имею в виду, он там работал, не так ли? Он был садовником, шлялся там везде.
— Но это было, как там, пять-шесть лет назад, и теперь он старик с разжиженным мозгом. Жизнь старого пахана сделала его глупым. Но даже и глупые меня не трогают. Сумасшедшие — те да.
— Сумасшедшие могут вполне знать то, что нужно, Юджин, — сказал высокий доверительно. — А ты считаешь, что он сумасшедший, только потому что он пытается что-то вырастить во дворе?
— Я так не думал, когда он только начал, — сказал Юджин, — но сейчас он точно спятил. Почва как бетон, даже если сможешь пробиться через эту корку и посадишь семена глубоко, что тут вырастет-то?
— Это его работа. Чем еще ему тут заниматься?
— Вы, городские, ничего не понимаете в том, как что-то вырастить, — сказал кряжистый, — ты когда-нибудь смотрел на пачку этих семян, которые сюда привозят? Им тысяча лет, они слишком старые, чтобы прорасти. В них не осталось жизни. Он совсем чокнутый, Пит. Пробует одно и то же, снова и снова, как робот.
— Он просто упрямый.
— Даже чертовы мулы сдаются, бро. Но у него и на это не хватает здравого смысла. Ты когда-нибудь кидал червя в стеклянную бутылку, смотрел, что будет? Червь полз по стенке, потом падал вниз и снова полз, повторяя одно и то же. Снова и снова.
— Ну а что еще червю делать? — спросил высокий.
— А?
— Я говорю, и что, Юджин? Нам с ним не жить.
— Да, но что если он сумасшедший? Я имею в виду, то место, где он работал, оно чертовски далеко отсюда. Мы ничего не знаем о той части штата.
Взгляд коренастого мужчины окинул двор, он понизил голос.
— Не знаю, как ты, брат, но я нового срока не выдержу. У меня уже две ходки. Ты знаешь, как это — третья будет пожизненная, без права на УДО. Поэтому не будет никаких свидетелей.