Почти в канун нового, 1878 года умер Некрасов. Хоронили великого поэта 30 декабря – день, который, по свидетельствам современников, был ясным, но люто морозным. В голубом небе студено искрилось солнце, а внизу мела поземка. И все же давно Петербург не видел такого скопления людей на улицах, как в тот день.
Те же современники свидетельствуют еще о другом. Столь великое скопление народа на похоронах покойного певца «Музы мести и печали» причинило немалое беспокойство петербургскому градоначальнику Трепову. Наблюдение за порядком в тогдашней столице империи лежало на нем. При всем своем могуществе градоначальник, понятно, не мог запретить похороны, однако о кое-каких мерах предосторожности позаботился, и некоторые из них могли показаться весьма странными.
С десяти утра того памятного дня Трепов принимал просителей в служебных апартаментах своего градоначальства. Высокое звание Трепова – генерал-адъютант – обязывало просителей, обращаясь к нему, говорить: «Ваше превосходительство». На что генерал, милостиво наклонив седую голову, отвечал: «Слушаю, братец». Или: «Слушаю, сестрица, чем обязан?»
Кончив прием, Трепов спросил у своего помощника и телохранителя майора Курнеева:
– Что, любезнейший, тоже ведь горюешь небось по Некрасову?
– Я-с? – отозвался дюжий с виду майор и даже руками всплеснул от изумления. – Мы-с?
– Ты-с, ты-с, братец, – с усмешкой проговорил Трепов. – Я бы его знаешь где похоронил? Там, где Макар телят не гонял. Вот как-с!
– Ваше превосходительство, так я же то самое говорю! Кому печаль, а кому и полпечали нет! Пускай эти, значит, как их, социалисты убиваются да всякие там, которые неблагонадежные. А я человек-с православный, верующий, преданный престолу и отечеству-с. Мне-то что этот Некрасов, хоть он и был в известности?
– Ага! Признаешь!..
– Упаси бог, ваше…
– Помолчи!..
Трепов ходил по опустевшей приемной взад и вперед, кряжистый, совсем седой, но еще с очень бравой выправкой, хотя и было ему далеко за шестьдесят. Генеральская шинель на дородной фигуре старика была надета в опашку, – так он предпочитал носить свою шинель даже в служебные часы (впрочем, только в тех случаях, когда имел дело с низшими чинами да с теми, кого зовут «меньшим братом», а попросту – народом). В столице поговаривали, что самолюбию градоначальника очень льстило, когда его манеру носить шинель в опашку (то есть не надевая в рукава, а только накинув ее на плечи) называют «треповской».
Майора Курнеева никакие манеры не отличали, кроме одной: он выказывал себя обычно более тупым, чем был на самом деле. Уже пожилой, тучный, он жил надеждой дослужиться до подполковничьих погон и пенсии.
В отличие от генерала, он, разумеется, носил свою шинель как положено: в рукава, а не внакидку, и все пуговицы были аккуратно застегнуты сверху донизу.
– Так ты, значит, не собираешься быть на похоронах этого – как его? – «заступника народного»?
Трепов остановился перед майором, ожидая ответа. Майор сделал жалобное лицо.
– Ваше превос…
– А я, братец, хочу, чтобы ты пошел!
Курнеев, должно быть, принял слова градоначальника за шутку и хмыкнул.
– Чего смеешься, дурак?
– Господи! Да это я, ваше превосходительство, извините, подумал: много чести покойнику тому будет, ежели его называть «заступником народным». Не только свету, что в окне – я так считаю-с!..
– А вот ведь так его зовут! – ревниво выкрикнул Трепов. – Я об столице радею денно и нощно, не сплю, не ем, катар нажил, а поди ж ты! – И градоначальник с горестным вздохом развел руками. – Он «заступник», а меня черт те как обзывают!
Курнеев взялся за сердце, запротестовал, даже прослезился.
– Нет же, ей-ей, ваше превосходительство! Поверьте совести! Которые истинно порядочные, те премногим вами благодарны и только хорошее-с говорят! Клянусь, ваше превосходительство! Это вы-с – милостивец наш и заступник!
– Эх, братец, братец… – качал головой Трепов.
Хотя слова майора и были приятны градоначальнику, а он не обманывался насчет истинных чувств, которые питали к нему опекаемые им сограждане. Потихоньку, про себя, люди обзывали его и «полицейской ярыгой», и «краснорожим фельдфебелем», и даже «старым вором». Все это Трепов знал и оттого еще горестнее вздохнул и сказал Курнееву:
– Ты, братец, того… Уж лучше не лги мне, грех. Я как солдат служу верой и правдой моему государю и от противника не жду пощады. Я по ним бью, они – по мне.
Затем Трепов действительно с солдатской прямотой произнес слова, которые будто жгутом обожгли майора:
– Вот мы с тобой полгода назад выпороли одного студента из разночинцев, а нам и посейчас этого простить не могут.
– Господи ж, Исусе Христе! – истово закрестился Курнеев. – По закону ж все было, ваше превосходительство, по закону-с!
– Не хотят признавать, что по закону, вот ведь!
– Да мало ли, ваше превосходительство! Собаки брешут, ветер носит. Известно ж: когда б на крапиву не мороз, то с нею и сладу бы не было! Господи ты, Исусе…
– Ладно, – оборвал Трепов. – Уже и ты стал меня обзывать, в «морозы» записал! Хватит с меня кличек!