В этом мире нет ничего обманчивее покоя. Нередко даже самый глубокий и полный покой таит в себе настоящие бури.
Очень спокоен был в этот послеобеденный час и один из тихих кварталов столицы. Небо было синим и мягким, легкий ветерок носил по улицам облака тополиного пуха, устилая им мостовые. Во дворах домов играли дети. Старухи, прильнув в окнам, грустно смотрели на белый тополиный цвет. Черные дрозды с ржавыми гребнями самозабвенно пели среди деревьев старого сквера. На выщербленные каменные заборы садились голуби и выжидательно глядели на пыльные стекла. И порой какой-нибудь старик или девочка и в самом деле распахивали окна и бросали им крошки. Но в этот майский день голубям, кажется, и не оставалось ничего другого, кроме как смотреть на окна да легко стучать клювом в стекло и лететь прочь.
По улице шел мальчик лет десяти. Он явно не спешил, с интересом рассматривал все, что попадалось ему по дороге. Да и спешить ему было некуда. В это время — около пяти вечера — по телевизору обычно шли скучные детские передачи. Он был опрятно одет. Мягкие карие глаза и очень аккуратный носик делали его немного похожим на девочку. Но каким был аккуратным и приличным ни казался этот мальчик, он был не настолько пропащим, чтобы смотреть детские передачи. Он страстно любил «взрослые» фильмы со стрельбой, на худой конец мог смотреть фильмы с поцелуями, но ни в коем случае фильмы о научных кружках и пионерском балете. Но фильмы для взрослых начинаются лишь в девять. К тому же смотреть их можно только с разрешения отца, а тот чаще всего не разрешает. Отцы почему-то не любят, когда их дети смотрят «взрослые» фильмы. Особенно фильмы с поцелуями. Во время таких фильмов родители мальчика обмениваются у него за спиной многозначительными взглядами, после чего мать берет его за руку и уводит в комнату с медведями, игрушечным поездом и танком со сломанной пружиной. В этой комнате — увы! — нужно спать, спать, спать! Таковы родители во всех уголках мира. Они никак не могут понять, что сейчас эти «взрослые» поцелуи уже ни на кого не производят впечатления.
Мальчика звали Филиппом. Тополиная пушинка опустилась ему на нос. Филипп засмеялся и сдул ее. Он уже приближался к своему дому, и настроение у него заметно ухудшалось. Если родители дома, они засыпят его надоедливыми вопросами: сделал ли он уроки, мыл ли руки, что ел на завтрак. Филипп пересек улицу, направляясь к своему подъезду. Дом, в котором он жил, было трудно отличить от других домов квартала, хотя и был он совсем новым и еще пах краской: его фасад — кремового цвета, входная дверь — как это чаще всего бывает — коричневая. Мальчик открыл ее и вошел в подъезд. Прямо перед лестницей висели почтовые ящики. Филипп заглянул в тот из них, на котором желтела маленькая металлическая пластинка: «Семья Радевых». Ящик оказался пустым. Иногда там лежали письма или газеты, но у мальчика все равно не было ключа. Обычно он поднимался наверх и говорил отцу: «Папа, в почтовом ящике что-то есть». Он любил приносить в дом хорошие вести, поскольку, в общем-то, был он мальчиком добрым и умным. Филипп вбежал на третий этаж и остановился на лестничной площадке, куда выходили двери всех трех расположенных на ней квартир, Филипп вытащил ключ — он висел у него на шее, на цепочке, — отпер замок средней двери и вошел в квартиру.
Прошло несколько минут. Вокруг царил все тот же покой, все так же ворковали на подоконниках голуби, все так же смотрели на мягкое весеннее небо старухи и вспоминали о далекой молодости. И вдруг двери с грохотом распахнулись и на площадку выбежал Филипп. Но теперь он уже не походил на тихого нежного мальчика, а казался совсем другим, диким существом с бледным лицом и безумными глазами. На какой-то миг он ошеломленно застыл, озираясь и явно не зная, что делать. Потом шагнул направо, к двери в соседнюю квартиру, и стал неистово нажимать на звонок. Вскоре дверь открылась, и на пороге появилась невзрачная женщина средних лет, несколько тучная и увядшая, но с добрым лицом. На ней был голубой нейлоновый халат, с покрасневших рук стекала вода. Вероятно, она мыла посуду или стирала. В ее глазах сквозила тревога, видимо, настойчивые звонки испугали ее. Увидев знакомое лицо, Филипп зарыдал.
— Мама!.. Там… Моя мама!.. — и он показал на дверь своей квартиры, которую впопыхах оставил открытою.
— Что с ней случилось? — испуганно спросила женщина.
— Она умерла!.. Ее убили!..
— Как убили? Что ты говоришь? — не веря своим ушам, недоумевала женщина.
Но мальчик уже не слушал ее. Он плакал навзрыд. Женщина взяла его за локоть и повела в кухню.
— Сядь, — растерянно произнесла она. — Успокойся!.. Как это убита?.. Наверно, тебе только показалось так! — закончила она с надеждой.
Филипп опустился на стул, продолжая неудержимо рыдать.
— Может, тебе только показалось, а?.. Ну, успокойся же!.. Хочешь простокваши? — женщина уже сама не знала, что говорит.