В пол-восьмого, по привычке, я встаю,
и убрав постель и комнату свою,
застываю у раскрытого окна,
из которого вся улица видна.
И любуюсь я с шестого этажа,
как встает она упруга и свежа,
как, зевая и потягиваясь всласть,
восстанавливает прыть свою и власть.
В переулке, что вливается в Арбат,
целый месяц мостовую теребят;
поразрыты, искарежены пути,
переулком ни проехать, ни пройти.
Обстоятельный, солидный пешеход,
каждый камушек с опаской обойдет,
а другой — как молодой гиппопотам,
так и жарит по лопатам и камням.
Вон, с портфелем, важно вышел мой сосед,
он честь-честью приобут и приодет,
а недавно он, спросонья, глуп и вял,
в рваных шлепанцах у примуса торчал.
Вон, Филипповна, приличная на вид,
приосанившись, на рынок семенит,
а недавно она, с горя или так,
чуть не съела всю квартиру на тощак.
Вон, трамваи, в длинный выстроившись ряд,
как солдаты на учении стоят,
а на рельсах захромавший ломовой
рвет и мечет, но с дороги — ни ногой.
А напротив открывается окно,
отлетает занавесок полотно,
и у зеркала — забывшая про стыд —
полуголая красавица стоит.
Через улицу (окно почти в окно)
мы друг с дружкой познакомились давно;
но, как водится в знакомствах из окна,
незнакомы нам друг дружки имена.
Правя волосы и шпильками звеня,
вот опять она заметила меня;
тело наскоро халатом обвила,
заметалась покраснев и… не ушла…
— Успокойся дорогая визави,
раньше времени к соблазнам не зови;
позже, может-быть, и счастье ты мне дашь,
но сейчас ты только портишь мне пейзаж.
Я не праздный соглядатай этих дней,
мне отсюда только выше и видней;
и сейчас-же, эту сутолку и прыть
я попробую на песню перелить.
Как бы ни были гремучи времена,
песня все-таки желанна и нужна,
посмотри на эти будни и поверь,
нам особенно нужна она теперь.
Ты, бездельница, в окно только взгляни,
полюбуйся как живучи наши дни,
как — проснувшись, приободрившись едва,
сколько дел уже наделала Москва.
