На автобусной остановке зябли двое. Единственный на всю округу исправный фонарь призрачным люминесцентным светом еле выхватывал узкий пятачок асфальта у остановки среди буйства некошеной травы, а его столб так уж просто исчезал в непроглядной тьме.
Упитанный здоровяк с багровым лицом стоял у самой кромки заасфальтированного пятачка, навалясь животом на короткий турникет. От скуки он лениво гонял какую–то игрушку на мобильном телефоне. С каждым писком компьютерного сигнала его лицо озарялось каким–то потусторонним светом и превращалось в бледную маску призрака, промелькнувшего в двадцать пятом кадре. Под козырьком на лавочке сидела девушка, тень прятала ее лицо.
Здоровяк слегка подвыпил и очень хотел спать. Компьютерная игрушка на мобильнике как–то еще отгоняла сон, но зевота просто одолевала. Зевал он громко и смачно — на всю округу. Девушка в тени вздрагивала и беззвучно шевелила губами от отвращения.
Микроскопические дождинки бисером оседали на ресницы здоровяка. Время от времени он тряс головой, избавляясь от капелек, но под навес не уходил, только время от времени протирал рукавом экранчик своей мобилы.
В начале второго ночи за лесом прогудел последний дизель–поезд. Чуть позже по лесной тропинке от станции на остановку вышел третий — невысокий, щуплый, в кирзовых сапогах и телогрейке нараспашку. В руках он держал самопошитую торбу с подмокшими газетными свертками.
— Всем на район? — спросил он задорным цыплячьим тенорком.
Здоровяк медленно поднял тяжелые веки и сонно вперился в улыбчивого мужичка. Девушка в тени даже не пошевелилась. Мужичку никто не ответил. Здоровяку и девушке было не до досужих разговоров — ушел последний автобус. Оставалась шаткая надежда на шальную маршрутку.
Улыбчивый мужичок остановился под фонарем. Лицо его искрилось от серебристых капелек дождя, словно сияло. Он нерешительно топтался на дороге, пока его оттуда не согнала светом фар дальнобойная фура. Тяжелая машина притормозила и медленно проползла мимо остановки за фонарь и припарковалась почему–то с левой стороны дороги по ходу фуры.
— Нарушает, — шмыгнул простуженным носиком улыбчивый, запахивая телогрейку. — Не положено слева по ходу на обочину выезжать. Хотя, и то как сказать, справа ему приткнуться некуда, дорога лесом зажата. Может, развернуться захотел.
Он сложил над глазами руку лодочкой, вглядываясь в очертания фуры. Ночной фонарь слепил своим едким светом, из–за которого все вне светового пятна пропадало в непроглядной тьме.
— Надо бы спытать, може, до дому подкинет, — предположил улыбчивый. — Хотя сдерет, жлобина, три шкуры, знаю я таких.
Он тоненько вздохнул или охнул, не разберешь:
— И-эх, денежки не блохи, сами по себе не заводятся.
Здоровяк поворотил багровой шеей и тяжело в упор уставился на него:
— У такого даже блохи не заведутся.
— С чего это вдруг? Меня всякая живность любит, у меня любая скотинка в хозяйстве весело ведется.
Девушка на лавочке приподняла голову и лицо ее чуть вышло из тени. В призрачном свете блеснула липкая косметика. Здоровяк раскрыл кейс, достал пачку сигарет. Закурил.
В темноте неподалеку от фонаря хлопнула дверца фуры.
— Пойти переговорить, что ли? — подбодрил себя улыбчивый.
— На такого соляру только даром тратить, — буркнул здоровяк плотно сжатыми сочными губами. — Пошлет он тебя. Скажет, у нищих слуг нет, пешком потопаешь.
Улыбчивый замахал руками, как петух на заборе крыльями.
— Да мы еще ого–го, не знаешь ты наших! Ты на нас так просто не гляди, мы тоже ушлые. И наши люди в городе торгуют, а не только черные. Базар никому не заказан, выноси туда что хошь. Когда надо, можем коммерцию сделать и заплатить даже за такси, понял?
— Тоже мне, коммерсанты, едри вашу… — нехотя ответил здоровяк. — Понаедут в город бабы с клунками, набьются в троллейбус да гвалтом давятся: «Дык пачакайте жа, то же Маню забыли!», будто у себя в деревне на тракторный прицеп грузятся. А та Маня в три обхвата несется за троллейбусом с сумками: «А божачка ж ты мой!».
— Не базар, так коттеджи, которые у колхоза землю отобрали, мужика подкормят. Там все возьмут за милую душу — картошечку, свежачок убойный, сметанку, и нам за семь верст киселя на базаре хлебать незачем.
— Возьмут, чего же не взять, потому как дешево отдашь. Дурак и копейке рад.
Девушка в тени хихикнула и снова украдкой выказала на неверный свет свою лисью мордочку. Возле фуры забухали тяжелые шаги. Водителя из–за слепившего света фонаря не было видно — только черная тень проплыла в полумраке. Он прошелся к столбу, как видно, по нужде.
— Фу! — фыркнула девушка.
— А ты отвернись, — посоветовал улыбчивый мужичок.
— Рвань голоштанная, — по инерции бухтел в сторону чем–то задетый за живое здоровяк, — и туда же в коммерсанты намылился. Добрым людям только под ногами путаться. Хэ, коммерсанты–конкуренты! Может, еще ходовой товар на телеге из города в деревню возишь, голь перекатная?
— Ты голодранных еще не видел, — беззлобно проглотил обиду улыбчивый. — А у меня только уточек с полсотни да гусей десятка с два, курей я даже не считал. Кобыла каждый год с жеребеночком, да еще три коровы с телями.
