I. Про то, как деревенского парня московские вороны раздели чуть не до нага
Так дело было. – Похвалился удалой парень Гаврило: «не по что-де мне с моим умом-разумом в деревне жить, по пашням и покосам бродить, а пойду-ко я, как и другие прочие, в город на заработки; кое-что я по ремесленной части и теперь смекаю, а там поживу, еще больше узнаю: всему обучусь, разживусь, – с большой казною в деревню ворочусь»!
И похвалился он этак во всеуслышание, – не припомнил он видно правой пословицы – что похвальба – молодцу пагуба, да и советов на это не послушал, хоть старшие и говорили ему: «эй, Гаврилушка, не хвались, – прежде Богу помолись!» но Гаврило был парень молодой, хоть и не глупый, да непокорливый, – «учить – говорит – меня нечего: я живу не со вчерашнего вечера!»
Как сказал, так и поступил; ну да и что же? коли-б не похвальба только, оно бы и гоже; а то вот и прилунилось, видно за это самое и неудачу, и покор понести.
Почитай с год, аль и больше, наш Гаврило на фабрике какой-то в городе жил; да только научился он там больше не рукоделью, а пустомелью; на дело, на работу, с перевалом шел, а до щей до каши рысью бежал, утром спал, не вставал, пока главный. подмастерье ременным жгутом не вытянет, – ленив, значит, был. Смышленость бы, как сказано, и далась ему, да вот лень-то окаянная, да охота к гульбе не давали ему как следует смышленостью своей воспользоваться…. Так, если он что в течение года и выручил за работу свою некошную, так и то с такими-ж гуляками-товарищами проторомыжил все.
А вот уж дело подходит к Великому празднику, наступает скоро неделя Светлая.
Собираются мужички, ребятки честные, – кто домой на лето остаться, пашней заняться, кто с родными повидаться. Получил каждый трудовое вырученное, привязал деньги на крест за пазуху, надел старый кафтнишко да шапченку кое-каковскую, а новую шляпу поярковую да сапоги московской работы повесил на палку да заложил за плечо; – а там помолившись на святой Кремль московский, да засучив ноги по колени, на своих подошвах доморощенных и отправился к заставе с попутчиками.
И наш Гаврило старый кафтанишко вздел, ноги засучил, – и он с товарищами к заставе отправился. Да налегке пошел сердяга: не было у него чего повесить за плечи, а уж что из денежного, – так разве-разве меди с рубль.
Все ребята идут, весело раздабарывают, один Гаврило понурый глядит: зашибает его дума – с чем-то он в деревню явится?… Да, братцы-ребятушки, – сама себя раба бьет, коли не чисто жнет, – говорит пословица.
Долго-ли, коротко-ли, близко-ли, далеко-ли, как говорится – шагом или рысцой, сушью или грязцой, – дотянулись все, каждый до деревни своей. – А деревенские родичи и знакомые давно уже радостно ждут к празднику городских гостей: кто ждет ради нужды: «вот-де дело поправит, на трату принесет;» кто из корысти, – «вот-де подарит что-нибудь, аль угостит чем, поподчивает; «а кто просто из приязни ждет, – «вот, дескать, опять повидимся!»
Пришли городские непоседы к деревенским домоседам, и так им рады тут, что если бы не канун такого великого праздника, то сейчас бы глядишь и пир пошел. Пришел и Гаврило домой; и его встретили, усадили, весело, ласково с ним поговорили и спать уложили: «сосни, говорят, с пути-дороги то, да отправимся ужо к заутрени, чтобы часам к двенадцати в самый раз придти, а ведь до церкви дорога не близкая: верст почти с десяток есть.»
Настала ночь Светлого праздника; загомозился православный люд. Надевает каждый городскую обнову свою: кто шляпу новую с павлиным пером, кто сапоги новые, еще пожалуй козловые натягивает, кто хоть один красный кушак – и то ладно: трудовое ведь; а были и такие молодцы, что по надели и синие кафтаны да еще и рукавички зеленые замшевые.
Рано-рано поднялись все в путь к церкви Божией, чтобы поспеть до первого удара в колокол, чтобы еще заслышать, как первый петух прокричит – в память того петуха заветного, который троекратным криком своим напомнил св. Петру, что человек иной раз в исполнении своих благих обещаний бывает немощен.
Весело, радостно, но без громких речей, тихо шушукая, точно боясь разбудить кого ранее чем надобно, тянется православный Божий народ, гужом на целую версту идет в Господень храм встречать Великий день, Светлое Христово Воскресение Глубоко любы дороги святые праздники сердцу русскому!..
Маленькая деревянная церковь, колокольня нисенькая; темно: не горит плошек ни по окнам, ни по улицам, но горят сердца христианские святою верою, святым ожиданием Светлого Воскресения.
Настал ожиданный час, прокричал и петух. Вот ударил колокол, встрепенулись сердца христианские – и небогатый украшениями храм Божий ярко озарился свечами от трудовой лепты, принесенной усердно в храм православными….
Отошла заутреня; похристосовались в обычное время православные, поздравили друг друга со Светлым днем и поделились, кто с кем мог, красным яйцом. Отслушали обедню потом и отправились по домам разговеться святою пасхою.
Пришел и Гаврило из церкви домой разговеться с своими родичами.
Ну, пока не попробовали пасхи, никто и не затевал разговора о семейных делах; а как разговелись да позавтракали, – старшие выпили русского винца ради праздника, младшие принялись кое за какие домашния лакомства, – тут и пошел разговор: и о том, кто в церкви где стоял, и о том, в каком наряде кто был; и так дальше да дальше, дошла очередь и до нашего Гаврилы грешного…. Погляди на него пристально, – что же?… Кафтанишко на нем старый, порваный, кое-где позашитый свежими нитками; сапоги только верхи и то дырявые, а подошвы верно в Москве позабыл; кушачишко-то видно, что снова-то заплачен был три гривны, не более….
