Эдуард Дроздов
Розыск
Из очерков о подполковнике милиции
Вода была студеная, доходила человеку до пояса, и он слегка поеживался. Однако ступал уверенно, шаг его был широк. Вот он остановился, пощупал ногой дно водосливного штрека, пошел осторожнее и через минуту-две погрузился в воду по горло. И продолжал идти. Иногда он подскальзывался, хватался руками за стенки, останавливался, но через несколько секунд упорно двигался дальше...
Вдали забрезжил свет, и человек пошел быстрее.
Прямо над головой зияло отверстие. Человек протянул руку к стене, взял приготовленную заранее березовую жердь. Сучки у березы были аккуратно отпилены, но не до конца, а так, чтобы на несколько сантиметров от ствола торчали небольшие отростки. Человек упер один конец жерди в дно штрека, другой высунул наружу, стал подниматься по ней, ступая на укороченные сучья, как на ступеньки.
Он осторожно высунул голову, огляделся и только после этого поднялся на поверхность. Кругом не было ни души, однако человек внимательно огляделся еще раз. Затем скользнул к чахлой березке, вынул из-за пазухи промокший полотняный мешочек, поднял пласт мха под березой, сунул мешочек в образовавшуюся ямку, снова прикрыл мхом и заторопился обратно.
Кондрат Семенович Савельев, охранник шахты прииска Северный, встал у входа: кончилась смена, и шахтеры пошли из забоя. Каждого из них он задерживал у выхода, внимательно смотрел на электрическую лампочку над дверью: если кто-то из них постарается вынести золото, прибор обязательно сработает, и лампочка вспыхнет.
— Проходи... Следующий!
Низкорослый широкоплечий парень с тяжелым кайлом в руках встал на порожек. Лампочка ярко вспыхнула. Кондрат Семенович нахмурился, окликнул:
— Степан! Проводи парня...
Из комнаты вышел напарник Савельева, бросил шахтеру:
— Пошли, Мишка, — и увел его.
Один за другим шли мимо Савельева шахтеры, каждого он оглядывал внимательным взглядом, не очень-то полагаясь на прибор. Сам в прошлом старатель, много лет проработавший на прииске, он наперечет знал все уловки, и не раз бывало так, что он, не глядя на электролампочку, сразу провожал шахтера в комнату, спрашивал:
— Ну, как, сам выложишь, или мне доставать?
И тот, не дожидаясь, пока дядя Кондрат найдет уворованное золотишко, выкладывал на стол мешочек с песком или самородок.
Кондрат Семенович остановил очередного — высокого светловолосого литовца в насквозь промокшей робе.
— Пройди в комнату, подожди меня там...
Тот недоуменно пожал плечами, однако ослушаться не посмел, хотя лампочка над входом и не горела.
Наконец все шахтеры прошли, и Кондрат Семенович отправился в дежурку, где его уже ждали.
— Ну, что, Мишка, решил, значит, поживиться на государственный счет?
Мишка увел глаза в сторону, забормотал:
— Да ты что, дядя Кондрат?! Вот ей-богу! Прибор, видать, у вас барахлит...
— Да ну?! Ох, Мишка, Мишка! Не будет из тебя толку, коли по этой дорожке пойдешь. А ведь батя твой был честным старателем, не одну тонну породы промыли мы с ним. И чтоб взять чужое — ни-ни! Хошь бы память-то по нем уважал, не пачкал... А ну, дай сюда обушок!
Мишка протянул Савельеву отставленное в сторону кайло, опустил глаза.
Кондрат Семенович взвесил кайло в руке, усмехнулся, достал из кармана носовой платок, тщательно протер торец рукоятки. Глазам открылся небольшой кляп, затертый грязью. Кондрат Семенович складным ножом подцепил кляп, вынул, перевернул кайло над столом. Из рукоятки потек ручеек золотого песка.
— Ну, что скажешь, Мишка?
Парень прижал руки к груди, умоляюще заговорил:
— Ей-богу, в первый раз, дядя Кондрат! Бес попутал... Вот те крест — не буду больше!
— Ну, гляди. Только ради бати твоего покойного не буду пока начальству докладывать, а если еще раз попадешься...
— Да что ты, дядя Кондрат?! Ни в жизнь больше не позарюсь!
— Иди... Да обушок-то забери, чем завтра робить будешь?
Мишка подхватил кайло и мигом выкатился за дверь.
Все это время второй шахтер с интересом наблюдал за действиями старика, прислушивался к разговору. Когда Мишка ушел, он обратился к Савельеву:
— Ну, а меня-то за что задержал, дядя Кондрат?
— Я тебе не дядя, ишь, тоже мне, племянничек выискался! Говори прямо: воруешь?
Шахтер нахмурился, резко бросил:
— Обыскивай!
Кондрат Семенович окинул его внимательным взглядом, буркнул:
— Вижу, что пустой... А все одно уверен: воруешь! Чего это мокрый-то весь?
Шахтер усмехнулся, ответил:
— Не пойман — не вор.
Посетительница вышла из исповедальни, прошла через молельню, толкнула рукой массивную дверь. Отец Андреас смотрел ей вслед. Когда дверь за женщиной захлопнулась, он сел на стул, опустил голову на руки, задумался.
Что же делать ему, слуге господа? Только что прихожанка на исповеди рассказала ему об украденном золоте...
Много прожил на свете ксендз и повидал немало. Но никогда за всю свою жизнь не видел он столько горя, сколько увидел за четыре года войны.
Ксендз вполне мог считать себя подвижником; сюда, в Сибирь, он поехал за своими бывшими прихожанами. Его, Андреаса, никто не принуждал к этому, просто он знал, что и здесь, в занесенной снегами стране, им понадобится слово божье.
Он хорошо знал того, о ком рассказала женщина, знал, что на этом человеке не было крови ближнего, но и знал, что именно он помог бежать своему дяде, отъявленному головорезу. Теперь этот дядя где-то за границей, и кто знает, может, именно ему пойдет это золото. Чему послужит оно? Может быть, на него будет куплено оружие, оно вскормит новых фашистов?