написанное доктором Робертом Альманном, доктором военной медицины.
Так получилось, что знаменитые детективы редко описывают свои подвиги сами. Иным не хватает на это мастерства, иным — времени, третьих не интересуют слава и признание широкой общественности… И тогда на сцену выходим мы, случайные свидетели, волею Судьбы заброшенные в самый водоворот событий. Должен признать, что я не планировал представлять свои записи, сделанные иключительно по оставшейся у меня с Академии привычке описывать на бумаге все, что происходит вокруг меня, публике, но вновь появившийся интерес к событиям, произошедшим на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, и выдвигаемые обществом теории сделали крайне желательным появление отчета о событиях тех дней, написанного рукой нейтрального наблюдателя.
Описанные в этих рассказах истории произошли более четырех десятилетий назад, и я попрошу читателя со снисходительностью отнестись к реалиям того времени и к тому, что мы в прошлом считали достижениями науки. Все описанные здесь события действительно имели место быть и со всей тщательностью записаны либо по моим воспоминаниям, либо со слов очевидцев произошедшего. Так как из упоминаемых в рассказах людей в живых остались только я и Ее Светлость, не только ни в коей мере не протестовавшая против моей затеи, но и приславшая мне в помощь свои дневники того периода времени, я взял на себя смелость оставить имена действующих лиц без изменений.
Я надеюсь, что представленная мною рукопись поможет читателю понять настроения, царившие в те времена в Гетценбурге, и сформировать свое мнение относительно того, что же произошло на самом деле.
Над моей головой раскинулись цветущие каштаны. Скульптор запечатлел их в самый пик цветения, в то мгновение, когда стрелы пенятся чистейшим белым цветом; отлитые из бронзы, они навсегда остались в нем, но даже это весеннее буйство не могло сравниться с тем, что творилось за окном.
Зима отступала долго и мучительно, не желая сдавать свои позиции. После первых весенних дождей, смывших серые остатки сугробов, Гетценбург снова припорошило снегом. Первые ростки, загубленные морозом, так и не увидели солнца за тяжелыми тучами, а ветер, прибывший в город с моря, покрыл Таллу корочкой льда. Только в апреле, когда лемманцы оставили надежды расстаться с теплой одеждой в этом сезоне, ситуация изменилась, и мне довелось испытать на себе то, что поэты единодушно прозвали пронзительной северной весной. В Марчестере, откуда я был родом, весна приходила постепенно, привычный к этому глаз скорее угадывал, как вересковые поля одно за другим меняли свою расцветку. В Гетценбурге природа не знала умеренности. Нежные крокусы и пестрые тюльпаны, ароматные гиацинты и холодная магнолия, королевские розы и тагеты, прозванные здесь за свою дешевизну студенческими цветами, медитерранские рододендроны и восточная вишня… все они, обыкновенно распускающиеся по очереди, под ярким весенним солнцем раскрылись практически одновременно, буквально за несколько недель превратив Гетценбург в один большой сад.
И если признаться, я начинал понимать, почему мастера пера и печатной машинки применяли эпитет "пронзительный". Было в этой весне, безудержной и дикой, столь что-то от Ганзеата с его непрекращающимся весельем празднеств и пропитывающим все духом свободы.
Под стать природе расцвело и гетценбургское общество. Господа и дамы, пережившие холодное время года преимущественно в не слишком холодных краях, вернулись на самый северный остров империи; пришло время снять чехлы с мебели и стряхнуть пыль со старых фасонов, встретиться с друзьями, непременно поделившись со всеми впечатлениями и сплетнями (вопреки здравому смыслу, то, что друзья провели зиму в соседних виллах на Ривьере, обсуждению ничуть не мешало), и подготовить дочерей к ярмарке невест. Последняя начиналась со смотра дебютанток у ее Величества императрицы в июне, а пока ничего не мешало благородным леди со всего острова устремиться к лучшим модисткам Гетценбурга за новыми платьями, шляпками и перчатками.
Я отвлекся на стайку девушек в ярких новомодных пальто, — еще один цветник в распустившемся городе, — следовавших за матроной весьма почтенного вида и лакеем, сгибавшимся под весом кульков и свертков, да так, что не заметил, как ко мне подошел Эйзенхарт.
— А вы неплохо выглядите, — одобрительно сообщил он, присаживаясь за столик. — Уже не так напоминаете мертвеца, как при первой нашей встрече. Эта ваша вдовушка, должно быть, неплохо на вас влияет.
— Кто? — не понял я. Появление Виктора заставило меня оторвать взгляд от окна. — А. Мы расстались.
— Объясняет, почему галерея Корригана объявила об открытии ее новой выставки, — кивнул он и сделал заказ подоспевшему официанту, прежде чем я успел возразить. — Два ванильных ростбифа, пожалуйста.
