In memory
Эту книгу надо читать ночью. Потому что днем, на бегу, все словно бы сглаживается, теряется, тает в обыденности. А так нельзя. Чтобы понять, лучше читать ночью. Уж поверьте мне. Я знаю.
* * *
Почти никто уже и не помнит этого – фантастической радости оттого, что удалось что-то купить. Неважно, что. Книгу ли, билеты в театр, пакет молока, кусок колбаски, сиденье на унитаз, портфель ребенку, и опять и опять – книгу. Зажрались. Забыли. А тогда… Много ли было надо, скажите на милость? Радость, в этом же была радость… А теперь ее нет. Тяжелые сумки есть и усталость.
* * *
А еще было «пошли, я тебя провожу». Из домашнего тепла и уюта в уют зимнего вечера, снег чистый под сапожками скрип, скрип… а вот я тебя провожу-провожу… и завтра я можно позвоню? И фонарь над головой, и шум города приглушенный, далеко-далеко, а тут – чисто и сине, а там, над фонарем и промерзшими ветками – небо со звездами… и пыль снежная под ногами… И слов не хватит, чтобы рассказать это все – и про коричневые кожаные сапожки, и про пушистые перчатки, и про шапочку, что была белее снега, потому что снег к ночи становился сапфировым и каким-то особенно чистым и неземным. И про то, что ночь зимой почему-то начинала светиться… И что очень хотелось упасть между теней, в сугроб, и смотреть на звезды… И не было в этом желании ничего пошлого или смешного. Просто этого всего теперь не стало, а зимы стали почему-то холодны, и почему-то в них слишком много понатыкано рекламных щитов, из-за которых и звезд-то не видно.
* * *
Они и мы ходили тогда в одном и том же мире, и не было в этом ничего мистического или оригинального. Просто судьба. Может, кто-то из вас их тогда видел, да только вспомнит ли этот кто-то?… Сомнения, сомнения… Но до сих пор, проходя мимо высотки, что стоит на Красной Пресне, я поневоле останавливаюсь и смотрю вверх, пытаясь хотя бы для себя понять – что поняли они?… В современном сленге есть такое понятие «зацепило». Меня «зацепила» эта песня. Меня «зацепили» работы этого художника. Меня «зацепил» этот прикол. Но что могло столь крепко и столь надолго «зацепить» их в те годы? Откуда эта непостижимая огромная любовь?… За что? Что есть мы, и что есть наш город? За что нас можно любить?…
Да, это мой маршрут. Хожу я им в достаточной степени редко. Баррикадная, Кудринская площадь… Долго-долго приходится стоять на переходе и ждать зеленого. В те годы было не так. Про пешеходов еще помнили, теперь же люди топчутся в грязи по пятнадцать минут, ожидая. Вокруг – город, и машины, и дома, и толпы, и снег, и оттепель, и зима, а по правую руку – сад высотки, только там тоже какие-то люди пьют пиво и разговаривают. Под ногами – тоже город, но только в иной ипостаси – эти отражения домов, людей, машин и деревьев дробятся и сталкиваются друг с другом, там, под ногами, идет бой, где нет победителей и нет проигравших… там есть только мириады водяных зеркал, которые плохо видно из-за грязи и соли…
Наконец, зеленый. Так, теперь налево, мимо кованой чугунной решетки, в малый Никитский переулок. Решетка изумительная. Модерн, двадцатые годы. Сразу перед глазами встает домик Максима Горького, там все такое, как эта решетка – окна, двери, забор вокруг дома… За решеткой – непроглядный мрак, сырость и гулкость. Впрочем, не припомню дня, чтобы она была открыта.
Несколько шагов в сторону Гранатного, но он не нужен. Вот оно, это место. Вспольный переулок, дом, кажется, двадцать четыре. Совсем недалеко шумит Садовое кольцо, а тут удивительно тихо. Висит над улицей вечно слепой фонарь на тросе, покачивается от зимнего ветра. Может, это тот же, что и в восемьдесят четвертом. Может, его брат-близнец. И никого.»…в Москве есть такое место… переулок, немного видно высотку… дом из серого гранита. Переулок узкий, с одной стороны дома старые, двухэтажные особнячки, прошлый век…»
Все правильно. Все так и есть. И опять будет март, и оттепель, и весенняя хмарь, и подступающий вечер. Только вот почему-то ни в одном из всех городов мира так не замирает все внутри, почему-то не рвется душа соединиться с этим небом… А тут – рвется, взлетает, соединяется, и остается навечно. Все мы летаем там, в небе, все, кто хоть раз догадался в него заглянуть. Они – тоже там…
* * *
Это никогда не станет книгой или рассказом. Это навсегда останется преддверием того, что было когда-то, что есть, что происходит посейчас и что будет. Будет, пока жива эта страна, этот город и это небо. Тут не предусмотрен какой-то выбор, потому что стыдно и страшно выбирать между тем, что все равно случится и случается, и собственной совестью – той незначительной отсрочкой для происходящего.
* * *
А потом нужно вернуться обратно, снова перейти через Кудринскую площадь, пройти мимо ресторанчика «Швейк» и очутиться на площади перед высоткой. Можно сделать так же, как сделал когда-то Рыжий – поднять голову и внимательно вглядеться в окна верхних этажей. Можно просто пройти мимо… но почему-то я всегда стою. Странное ощущение. Как будто смотришь на центр мира. Шпиль укрывает небо, подсвеченное бесчисленными городскими огнями, башни остры, сам дом уже стар по городским меркам, но в то же время он велик истинным неподдельным величием. То, что строится сейчас, с годами потеряет былую привлекательность, этот же дом годы украшают, добавляя новые штрихи к его облику. Энергетика… да, Лин был прав, энергетика и в самом деле неважная, но и Пятый тоже был прав тогда, когда сказал, что «мы привыкли». Оказалось, что привыкли настолько, что и представить себе трудно. Привыкли до любви. Бывает…
